Фредерик Бастиа - Что видно и чего не видно

Но подумайте еще хорошенько о трудности взимания стольких налогов и распределения такого количества хлеба, о несправедливостях, злоупотреблениях, неизбежных при таком предприятии. Подумайте, наконец, об ответственности, какая лежала бы на правительстве.

Социалисты, придумавшие эти глупости и в дни общего несчастья внедряющие их в умы народных масс, сами же с легкой развязностью награждают себя прозванием передовых людей, а привычка без разбора распоряжаться словами не без некоторой опасности признает за ними это прозвание и заключающееся в нем понятие. Передовые люди! Под этими словами разумеют, что эти господа видят дальше, чем простые смертные, что единственная вина их в том, что они слишком опередили всех, и если еще не наступило время уничтожить некоторые свободные услуги, признаваемые за паразитов, то лишь по милости общества, которое отстало от социализма. По совести я нахожу, что верно совершенно противоположное положение, и не знаю, к какому веку варварства следовало бы обратиться в этом отношении, чтобы найти учение, стоящее в уровень с социализмом.

Новомодные учения беспрестанно противополагают ассоциацию настоящему обществу, и при этом они не соображают того, что общество-то при свободном устройстве и есть настоящая ассоциация, стоящая гораздо выше всех союзов, изображаемых их плодовитым воображением.

Поясню это примером.

Для того чтобы человек, вставая, имел во что одеться, необходимо, чтобы кусок земли был огорожен, расчищен, осушен, обработан и засеян каким-нибудь растением; необходимо, чтобы стада кормились на этом куске, чтобы они дали шерсть; необходимо, чтобы из этой шерсти было спрядено, соткано и выделано сукно, чтобы это сукно было выкрашено, а из него скроено и сшито платье. Но этот длинный ряд операций предполагает еще массу других: употребление земледельческих орудий, овчарен, мастерских, фабрик и заводов, каменного угля, машин, повозок и т. д.

Если бы общество не было вполне реальной ассоциацией, то желающий иметь одежду был бы поставлен в необходимость работать сам на себя, т. е. сам исполнять все бесчисленные операции этого рода, начиная с первого удара заступом и кончая последним стежком швейной иголки.

Благодаря общительности, составляющей отличительную особенность людского рода, эти операции распределились теперь между множеством работников и ради общего блага все более и более подразделяются, так что по мере того как потребление становится все сильнее и деятельнее, специальное дело может вскормить новую промышленность. За этим следует распределение полученного продукта соответственно той доле участия, какую каждый внес в общее дело. Если это не ассоциация, то я желал бы знать, что же это такое?

Заметьте, что ни один из этих работников не получил из ничего ни малейшего атома необходимого ему материала, все они принуждены оказывать друг другу взаимные услуги и взаимную помощь ради общей цели и потому по отношению один к другому могут быть рассматриваемы как посредники. Если, например, во время производства какой-нибудь операции перевозка является настолько важным делом, что требует особого лица, прядение – другого лица, а ткачество – третьего, то почему же первое будет считаться паразитом больше, чем второе и третье? Разве перевозка не нужна? А те, кто занимается ею, разве не тратят на нее свое время и труд и разве не сберегают их к выгоде своих товарищей? А разве эти последние работают больше него или делают что-нибудь другое, чем он? Разве все они не одинаково подчинены в отношении вознаграждения, т. е. раздела продукта, закону, устанавливающему цены на него? Не вполне ли свободно совершается и установилось это распределение труда ради общего блага? Зачем же понадобилось, чтобы пришел какой-то специалист и под предлогом какой-то организации деспотически разрушил наше добровольное соглашение, остановил разделение труда, поставил разрозненные усилия отдельных лиц на место совокупных усилий целого общества и отодвинул назад цивилизацию?

Разве ассоциация, которую я описываю здесь, менее ассоциация потому, что каждый свободно вступает в нее и выходит из нее, свободно выбирает себе место в ней, обсуждает и рассчитывает сам на себя, под свою личную ответственность и вносит в ассоциацию энергию и гарантию личного интереса? Для того чтобы она была достойна этого имени, разве необходимо, чтобы объявился непрошеный реформатор, навязал нам свою формулу и волю и, так сказать, олицетворил в себе все человечество?

Чем более рассматриваешь эти передовые школы, тем более убеждаешься, что в основе их лежит только одно – невежество, провозглашающее себя непогрешимым и во имя этой непогрешимости взывающее к деспотизму.

Да простит мне читатель это преступление. Может быть, оно и небесполезно в настоящую минуту, когда трескучие обвинения против посредников, взятые из книги сен-симонистов, фаланстеров и икарийцев, наводняют журналистику и трибуну и серьезно угрожают свободе труда и взаимным сношениям.

Г-н Прогибан (не я его так назвал, а г-н Шарль Дюпен) посвящал все свое время и капиталы на обработку железной руды в своих имениях. Так как природа была щедрее к бельгийцам, то они и продавали железо французам дешевле, чем г-н Прогибан, а это значило, что все французы, или вся Франция, могли иметь данное количество железа с меньшими затратами труда, покупая его у честных фламандцев. Руководствуясь собственным интересом, они не сделали ошибки, и каждый день можно было видеть, какое множество гвоздарей, кузнецов, колесников, механиков и земледельцев или сами отправлялись, или посылали своих доверенных за железом в Бельгию. Это очень не нравилось г-ну Прогибану.

И вот ему пришло в голову остановить это злоупотребление собственными силами. Это было бы еще наименьшим из зол, так как он один страдал от этого. «Я возьму ружье, – говорил он, – заткну за пояс четыре пистолета, наполню патронташ, опояшусь шпагой и в таком вооружении пойду на границу. Первого кузнеца, гвоздаря, механика или слесаря, который появится там обделывать свои, а не мои дела, я тотчас же убью – пускай знает, как надо жить».

Перед самым отходом г-н Прогибан задумался, что несколько охладило его воинственный жар, и сказал себе: «Прежде всего еще далеко не известно, как отнесутся к моему нападению покупщики железа, мои соотечественники и враги – как бы они прежде не убили меня самого. Потом, если бы я забрал с собой даже всех своих служителей, то и тогда мы не смогли бы выстеречь всех проходов. Наконец, вся эта затея обойдется мне очень дорого, гораздо дороже того, что она даст мне».