Константин Хохряков - Ассенизаторы. Расплата

Стоял словно тяжело контуженный, ничего вокруг не видя и не слыша, крепко сжимая в руке точно такие же, как будто обмакнутые в кровь цветы. Ровно восемнадцать штук. По числу погибших — по два на брата: Корней, Тертый, Татарин, Русик, Покемон, Медведь, Бутус, Наташа, Игорек.

Стебли, ломаясь, предательски хрустели… За что, Господи!.. Ну за что мне все это?.. Что я такого сделал в жизни?..

Сколько так стоял, не знаю… Время точно остановилось.

Вывел из этого состояния развязный смех, сальные шутки пополам с матом, произносимые не особо трезвыми голосами. Налитыми кровью глазами посмотрел вокруг…

За то время, что находился в прострации, к столику, установленному на Аллее Славы специально для удобства пришедших поклониться могилкам, подошла шумная компания довольно молодых парней и девчонок, лет двадцати в среднем. Другого места не нашли, что ли? Ничего святого!

В расставленные на столике одноразовые стаканчики полился явно дорогой алкоголь. На столешнице в беспорядке валяется не самая дешевая закусь. Пошлые хохмочки не умолкают… Нет! Действительно! Нет другого места?! Ничего… Спокойно, майор. Жизнь, она всех рассудит, все расставит по своим местам. Кто я такой, чтобы вмешиваться? Читать им мораль? Не поймут…

К памятнику Тертого отлетела пустая бутылка. Ударившись об него, с громким хлопком разбилась, усыпав все вокруг осколками. Стебли окончательно переломились, гвоздики упали, рассыпавшись, как брызги крови…

Медленно подошел к бросившему бутылку парню, не обращающему на меня никакого внимания, и тихо произнес:

— Что же ты делаешь, гад? Подбери… и уходите отсюда.

— Иди на хрен, старый! Не мешай людям отдыхать.

— Я сказал, подбери, — так же тихо, но жестко, чувствуя, как закипает ярость, вновь произнес я.

— Отвяжись! — отмахнулся тот. — Сказал? Пошел на хрен!

Остальные, правда, притихли… А этот, судя по всему, заводила. Хорошая у него куртка. Дорогая, кожаная… была. Рванул так, что рукав лопнул где-то посередине. Кулак сам собой, крепко сжавшись, метнулся к ненавистной морде. Как сумел остановиться, не знаю. Убил бы, наверное, на месте с одного удара!

Сзади повисли на плечах, раздался пронзительный крик:

— Не надо!.. Жора!.. Не надо!..

И тут же с визгом тормозов возле аллеи, встав, казалось, на два передних колеса, остановилась «буханка» с синими вспышками проблескового маяка на крыше, из которой молча, со стремительной неотвратимостью бросились к нам черные фигуры во главе с Ерофеевым.

— Успели! — выдохнул Ерофей. — Хорошо, Миня в окно увидел, что тут творится! Ты как?

— Нормально, братишка… я в порядке.

На руках подонка защелкнулись наручники. С размаху забросив его на пол машины, бойцы вопросительно посмотрели на начальника отделения. Повинуясь его знаку, один из собровцев, все так же молча, запрыгнул следом, поставив на ублюдка ноги. Остальные участники попойки, не исключая и женских особей, в живописных позах уже «отдыхают» на земле под бдительными взглядами офицеров СОБРа, положив «натруженные» поднятием стаканов ладони на затылки.

Подъехавший к тому времени Удалой, увидев творящийся на Аллее бардак, извлек сотовый телефон. О чем и с кем он разговаривал в стороне, я не слышал, да и остальные, думаю, тоже. Донеслось только, когда командир, не выдержав, взорвался:

— Да мне глубоко по хрену, что у тебя машины нет! Найди! Или мне начальника УВД беспокоить? Он тебе быстро новую работу отыщет!

И в завершение загнул длинную фразу, цензурными в которой оказались исключительно предлоги и местоимения.

Видимо, командно-матерный язык Удальцова наконец возымел действие. Буквально через десять минут рядом затормозила райотделовская дежурка, из которой высыпались озабоченные сотрудники.

Прибывший одновременно с Удалым назначенный недавно начальником УБОПа Сиротин о чем-то стал беседовать со следователем. До меня донеслось только окончание разговора:

— Ну можно попытаться надругательство над местами захоронения натянуть, — робко проговорил следак, — статья двести сорок четвертая.

— Так натягивай давай!

— Но у него же отец…

Тут не выдержал уже Сирота. В легко понимаемых любым россиянином с детства выражениях тот довольно популярно пояснил следователю, что он думает о самом ублюдке, об отце этого морального урода, своих с ним взаимоотношениях интимного характера, и где и в каком виде он имел удовольствие его лицезреть… в соответствующем ракурсе.

Взбодренный таким образом следак ретиво принялся за осмотр места происшествия. Вся обстановка, как и полагается, сфотографирована, наиболее крупные осколки упакованы в качестве вещественных доказательств.

Когда все наконец разъехались, увозя задержанных, давя рвущиеся наружу злые слезы, кинулся собирать остатки стекла, унося все к мусорному контейнеру. Затем изрезанными, сочащимися кровью руками подобрал с земли сломанные гвоздики, аккуратно разложив их у подножий памятников. Марина, так вовремя сумевшая остановить мой, возможно, ставший бы для подонка роковым удар, тем временем собрала в валявшийся рядом пакет и выбросила остатки пиршества.

Состояние — хуже не бывает. До сих пор какой-то отрешенный…

— Пойдем? — взяв меня под руку, потянула к выходу Марина. — Порезался весь. Хотя бы промыть надо… Ты из госпиталя сбежал?

— Нет, выписали… сегодня утром. — послушно пошел я с ней. — Ты меня, наверное, презираешь?

— За что?

— В руках себя держать не умею…

— Правильно ты все сделал! Подонков учить надо, Робин Гуд ты мой… Но ты бы убил его…

— В тот момент — наверное. Спасибо тебе!

— А мне-то за что?

— Закричала вовремя. Меня только твой крик и остановил… Я тебе звонил сегодня…

— Прости меня, что не позвонила, когда приехала. Мне надо было многое обдумать. Я ходила на могилки к твоим…

— Я знаю… видел. Спасибо тебе… Они бы были рады. А ты почему вернулась? Я же видел, как ты ушла.

— Машину твою увидела у обочины. Так и подумала, что ты тоже к своим приехал. Только не заметила тебя. Ты где был?..

Так дошли до торчащей из стены трубы с технической водой для нужд посетителей кладбища. Марина открыла кран, своим платочком нежно обработала кровоточащие порезы.

— Увидел тебя возле памятника и решил не мешать, ушел в сторону. Ты не ответила, почему вернулась?

— Как увидела машину, так на душе почему-то стало тревожно. Подумала, что ты из госпиталя сбежал. Вдруг бы тебе здесь стало плохо? Вот и вернулась.

— Так я же тебя на машине ни разу не возил…

— А-а, вон ты о чем! Мне ее Гном показал, когда из госпиталя домой повез. Тебе бы руки-то перевязать, или хотя бы пластырем заклеить надо. Да и обработать нормально не помешает. Занесешь еще заразу. Где это можно сделать?

— Наверное, только в отряде… Марина, ты машину водить умеешь?

— Нет. И не училась никогда. А что?

— Тогда придется самому. Руль потом отмою. Поехали? Достань, пожалуйста, ключи из кармана, а то все перемажу — стирай потом…

— А у тебя аптечки-то в машине нет, что ли?

— Есть. Только ей сто лет в обед. Еще отец покупал. Там все испортилось давно, а бинтов и в помине нет. Для техосмотра коробка имеется — и ладно.

— Нет, за тебя основательно надо браться! Что за отношение такое к самому себе?

В медицинской части отряда порезы уже окончательно обработали. Начмед решил не перевязывать, залил раны клеем.

— Походишь так, — сказал он, — кровь свернется быстро. Не советую только руки наждачкой протирать! — Хохмач великий.

Парни с дружелюбным любопытством разглядывали Марину, но от расспросов благоразумно воздерживались. Забрав из шкафчика ключи от гаража, вместе с любимой вышли во двор, столкнувшись с Удальцовым.

— Здравствуйте, дядя Сережа! — поздоровалась с ним Марина. — На кладбище вам не до меня было.

— Здравствуй! Ты уж прости меня, девочка, — ответил ей Сергей Терентьевич, — поругался я там немного. Не понимают ничего по-человечески. Пришлось чисто по-русски общаться. Радуйся, Жора! Мне уж рассказали, если бы не она, пришлось бы тебе передачки таскать. Так что ты ее на руках носить должен!

— Да я хоть сейчас, командир! — попытался подхватить Марину на руки. — Хоть всю жизнь!

— С ума сошел? — притворно начала отбиваться она. — Всю одежду перепачкаешь!

— Ну смотри! — улыбнулся полковник. — За язык тебя никто не тянул. Ладно, ты мужик правильный. За свои слова отвечаешь. Но смотри у меня! Обидишь — не спущу!

— Никогда, командир! — твердо ответил я, нежно посмотрев на Марину.

— Да он мухи не обидит просто так! Это я уже давно поняла, — тоже ласково взглянула она на меня.