Евгений Сартинов - Убит по собственному желанию

— Воровка! Сучье племя! Вместо того, чтобы работать, она, сучка, по карманам шарит! Я тут на заводе всю войну пахала, по четырнадцать часов, без выходных!…

— Сама ты сучка тыловая! Да я всю войну на фронте провела, в медсанбате! — Кричала в ответ Акимовна. — У меня же три ранения, контузия…

— Да какие у тебя ранения!? Вы документы у нее спросите, товарищ милиционер!

— Это у тебя надо документы проверить, корова толстая!

— Женщины, сейчас пройдем в отделение, и все узнаем, — сурово прервал перепалку милиционер.

— Зачем, куда вести? У меня что, кошелек при себе, что я обворовала кого?! — Спросила Акимовна.

— Да я сама видела, как ты вот этой тетке в сумку лезла своей поганой рукой! — Напирала пузатая старуха.

— Больше ты ничего не видела?! Может я и тебе в п… залезла. Карга старая!

— Пошли, — сказал милиционер и повел за собой Акимовну. К ним присоединились обе тетки. Вскоре, правда, та, с сумкой, отстала, но вторая продолжала настаивать на своем.

— Посадить ее надо, воровку! — Продолжала ворчать она, с ненавистью бросая взгляды на свою противницу.

— Сама ты воровка! Разъелась то, в тылу тут, пока я кровь там, на фронте проливала!

Они уже дошли до ворот рынка, когда в милиционера буквально врезалась Воля.

— Мама, мамочка, отпустите мамочку мою! — Закричала она высоким, тонким голоском. — Отпустите, а то меня опять сдадут в детдом, а там так плохо! Мама, мамочка, отпустите мою мамочку! Я умру без неё! Отпустите ее, пожалуйста! Отпустите! Я вас прошу!

Истерика Воли была натуральна, по щекам ее текли громадные слезы, она верещала на пределе голоса, переходя на вой, а иногда на хрип и кашель. Это было невыносимо, и сначала дрогнуло сердце у женщины.

— Господи, что ж так орать то! Это, что, в самом деле, твоя дочь? — Спросила она.

— Да, — ответила Акимовна, обнимая Волю. — Я ее уже в пятьдесят два родила. Одна единственная у меня радость осталась. Отец то ее на фронте погиб, у меня на глазах. Мы и расписаны не были. Сейчас вот мыкаемся с ней по всей стране. Ни дома, ни работы.

Она подняла на руки дочку. Ее заплаканные глаза были столь прекрасны, что женщина махнула рукой.

— Ладно, отпустите ее, товарищ милиционер. Жалко как-то ее.

— Как это я ее отпущу? — Возмутился тот. — У ней же при себе ни документов, ничего нет. Может быть, она преступница какая.

— Документы у нас у хозяев дома, где мы остановились, на Сретенке. Они нас пустили на квартиру только с условием, что я паспорт им отдам. Я продам вещи, что привезла из дома, и обратно в Саратов уеду.

Пока она рассказывала все это, женщина в ватнике исчезла. Это привело молодого милиционера в растерянность.

— Так, а что, заявителя не будет? — Спросил он, оглядываясь по сторонам.

Убедившись в этом, милиционер с досады сплюнул на снег.

— Ладно, идите, женщина, — сказал он Акимовне. — Но чтобы больше я вас здесь не видел!

Они разошлись в разные стороны. Акимовна на ходу сунула в рот Воле очередную мятную сосачку. А та спросила её:

— Я всё правильно делала, мамочка? Ты же так меня учила?

— Да, молодец, все хорошо. Вот тебе еще одна конфетка.

А метров через тридцать Воля снова встретилась с теми двумя странными мужчинами. Толстяк, пыхтя, тащил перед собой здоровенную тушу гуся. Второй, помахивая тросточкой, шел сзади, и посмеивался над ним.

— Ваша идея посмеяться над Аркадием Петровичем дорого вам обойдется, дражайший Алексей Петрович. Если вы не надорветесь, то непременно заработаете себе врага в лице члена правления союза художников, лауреата всех мыслимых премий товарища Гусева.

Тот возразил:

— Зато я подам ему на блюде его же самого, нашпигованного яблоками. Да еще сверху очки приделаю, чтобы он понял намек.

— Ну-ну! Это будет забавно. Я непременно должен при этом быть. Так что если вы не пригласите меня на свой юбилей, Алексей Петрович, я очень обижусь.

— Как это я могу тебя не пригласить, если ты меня полдня катаешь на своей машине ради этого проклятого гуся? Так что ты теперь не отвертишься от подарка, родной мой!

Они начали грузиться в машину, новенький, небольшой «Москвич», когда молодой щеголь снова заметил так заинтересовавшую его девчонку.

— О, и снова эти прекрасные глаза. А вы бабушка этой девочки? — Спросил он Акимовну, не отрывая глаз от лица Воли.

— Да, мама у ней погибла на фронте, а я вот одна ее воспитываю.

— Скажите, я вот хочу нарисовать вашу внучку, вы сможете прийти в мою мастерскую в районе Тверской-Ямской? Я плачу по триста рублей за час позирования.

— Мы не местные, я не знаю, где это.

— А давайте я вас подвезу, покажу, где это, может, сразу и начнем писать.

— Хорошо, поехали.

— Только вот завезем домой человека с гусем.

Через три часа Воля, в красивом, не обмятом клетчатом платье, сидела в мягком кресле в обнимку с большой немецкой куклой и тщетно пыталась бороться со сном. Художник, уже набросавший на холсте самое главное — глаза девочки, рассмеялся.

— Воля, Волечка! Воля! Открой свои волшебные глазки. Бесполезно. Засыпает ребёнок.

Это было неудивительно. Ведь перед этим Волю выкупали — она оказалась через чур грязна для позирования, потом вкусно накормили, высушили над лампой ее роскошные, волнистые волосы, одели в это платье, достав его из одного из громадных сундуков. Если огромная трофейная кукла её еще несколько взбодрила, то неподвижное сидение на одном месте разморило. Вскоре она уже спала, а художник писал антураж — кресло, платье. Он был так занят работой, что не обращал внимания на бабушку девочки. Её просто не было видно в этой громадной квартире, где в одной половине располагалась мастерская, а во второй — большая спальня и зал. Все это время художника постоянно отвлекали телефонные звонки некого Алексея Петровича.

— Да-да, скоро буду! Ну, подожди еще немного, Алексей Петрович! У меня тут самое интересное началось. Мне сейчас цвет глаз уловить, и я свободен. К гусю я точно буду! Без меня его не подавайте, умоляю вас!

Наконец он сдался.

— Все, если я сейчас к ним не приеду, меня повесят. Придется ехать. Вы завтра сможете к нам прийти? — Спросил художник, расплачиваясь с Акимовной. — Чуть-чуть я не уловил что-то в глазах вашей внучки. Есть над чем еще поработать.

— Да, конечно, мы придем. Ко скольки?

— С утра не надо. Я сегодня приеду поздно, пока высплюсь. Приходите к пяти вечера.

— Хорошо, мы придем, — снова пообещала Акимовна.

Художник быстро собрался сам, сонную Волю переодевать из красивого платья не стали, просто натянули на нее все ее многочисленные одежды. Так они втроем и вышли из квартиры. Художник запер дверь, предложил еще и добросить их до станции метро, но Акимовна отказалась. Когда же машина художника скрылась за углом, она резко развернула Волю обратно. Подойдя к двери квартиры художника, она открыла замок запасным ключом, что нашла в одном из шкафчиков в прихожей. Зою не интересовали сундуки в мастерской, она сразу прошла в спальню художника. На то, чтобы вскрыть замок небольшого сейфа двумя заколками для волос, ей хватило нескольких минут. Три толстых пачки денег перекочевали за пазуху Акимовны.

Художник вернулся к себе домой уже под утро, довольный и пьяный. Войдя в квартиру, он сначала ничего и не заметил. И только перед тем, как лечь спать, он вдруг увидел, что дверца сейфа чуть приоткрыта. Торопливо встав, Игорь Викторович резким движение открыл дверцу сейфа и рассмеялся. Набрав номер телефона, он завалился на кровать и слушал, как длинные звонки сменяются звуками человеческого голоса.

— Привет, юбиляр, ты еще не спишь? — Спросил он. — Хочешь, рассмешу напоследок? Представляешь, меня сегодня ночью обворовали. Забрали все, что было в сейфе.

— Кто? — Удивился его собеседник.

— Да есть у меня одно подозрение. Ну, ты их видел, девчонка и ее бабушка. Главное, я сам их к себе привез.

— Сколько взяли-то?

— Да не так много, семьдесят пять тысяч.

— В милицию звонил?

— Нет, не буду. Из-за такой мелочи поднимать шум.

— Ну да, тебе же светит государственная премия, удачливый ты наш! Что тебе какие-то жалкие семьдесят пять тысяч?! Два портрета, и все восстановишь.

— Да не это обидно, Алексей Петрович. Картину я не дописал! А у этой девчонки были такие удивительные глаза! Что-то я в них не уловил. Самую малость. А ты же знаешь. Если я недоволен, то картину я никогда не выставлю.

В это время поезд уже уносил пожилую женщину и девочку с глазами херувима прочь из столицы. В переполненном вагоне, куда они попали за большую взятку, им досталась только третья полка.

— Домой едем, доченька, в Кривов, — шепнула Акимовна дочери. — Хватит, заработали в этот раз хорошо, можно теперь и отдохнуть.

И она сунула в рот Воле очередную мятную конфетку.