Жорж Сименон - Мегрэ в Виши

— Ты их знаешь? — вполголоса спросила мадам Мегрэ, когда муж обернулся вслед только что повстречавшейся им парочке.

Мужчина тоже обернулся, и лицо его озарила улыбка. Казалось даже, он подумывает вернуться, чтобы пожать руку комиссару.

— Нет… Не думаю… Не знаю…

Человек был маленький, плотный, а его пухленькая жена ростом не выше мужа. Почему у Мегрэ сложилось впечатление, что она бельгийка? Быть может, это из-за ее светлого лица, волос почти желтого цвета, голубых навыкате глаз?

Это была их по крайней мере пятая встреча. В первый раз мужчина остановился с таким видом, словно его охватила внезапная радость. Он в нерешительности приоткрыл рот, в то время как комиссар, нахмурив брови, вел тщетные поиски в своей памяти.

Силуэт, лицо явно знакомы. Но кто бы это мог быть?

Где он встречал этого маленького веселого человечка и его жену, напоминавшую марципан?

— Право, я не знаю…

Впрочем, это не имело значения. Люди здесь держались совсем по-иному, чем обычно. С минуты на минуту зазвучит музыка. Сидящие в беседке с тонкими колоннами и вычурными украшениями музыканты, устремив взгляды на дирижера, были готовы поднести к губам медные инструменты. Был ли это оркестр муниципальных служащих или пожарных? Они имели столько же галунов и позолоты, столько же кроваво-красных эполет и белых портупей, сколько бывает у южноамериканских генералов.

Казалось, сотни, если не тысячи стульев, окрашенных в желтый цвет, обступали беседку расширяющимися кругами, и почти всюду сидели люди, мужчины и женщины, которые ожидали в торжественном молчании.

Через минуту-другую, в девять часов, под большими деревьями парка начнется концерт. После тяжелого, душного дня вечер был почти свежим, и ветерок заставлял листву слегка шуршать, в то время как ряды фонарей с молочного стекла колпаками образовывали в темной листве пятна более светлого зеленого цвета.

— Ты не хочешь сесть?

Несколько стульев оставались свободными, но Мегрэ никогда не садились. Они неторопливо ходили. Другие тоже гуляли, слоняясь, как и они, без цели, не особенно вслушиваясь в музыку. Среди пар встречалось немало одиноких мужчин и женщин, почти все они уже вступили во вторую половину своей жизни.

Все вокруг казалось слегка нереальным. Казино, белое и перегруженное лепниной по моде 1900 года, сияло огнями. И пока со стороны улицы Жоржа Клемансо не доносился очередной гудок автомобиля, создавалось впечатление, что время остановилось.

— Она здесь… — прошептала мадам Мегрэ и повела подбородком.

Это уже стало у них игрой. Она привыкла следить за взглядом своего мужа и сразу угадывала, когда он был чем-то удивлен или заинтересован.

Чем еще могли они заполнить свои дни? Прогуливались неспешным шагом, время от времени останавливаясь, но не потому, что задохнулись, а для того, чтобы посмотреть на дерево, на дом, полюбоваться игрой света или взглянуть на какое-нибудь лицо.

Супруги Мегрэ готовы были поклясться, что находятся в Виши целую вечность, тогда как на самом деле доживали там всего пятый день. Они составили некое расписание и строго соблюдали его, словно это имело значение, а их дни были отмечены определенным числом ритуалов, к которым оба относились с самой большой серьезностью.

Был ли Мегрэ действительно серьезным? Его жена спрашивала себя об этом, украдкой бросая на него взгляды. Он был не тот, что в Париже. Его походка стала раскованнее, черты лица — мягче. Большую часть времени его едва уловимая улыбка выражала удовлетворение, но была в ней также и мрачная ирония.

— На ней белая шаль…

Прогуливаясь каждый день в одни и те же часы по аллеям парка и по берегу Аллье, по засаженным платанами бульварам, по улицам, заполненным людьми или же пустынным, они замечали лица и силуэты, которые уже стали частью их мира.

Разве каждый здесь не выполнял одни и те же действия в одни и те же часы дня, и не только тогда, когда толпился вокруг источников ради самого святого — стакана целебной воды?

Взгляд Мегрэ уловил кого-то в толпе и стал более острым. Жена посмотрела в том же направлении.

— Ты думаешь, это вдова?

Они могли бы называть ее дамой в сиреневом, или скорее дамой в лиловом, ибо в ее туалете всегда было что-нибудь лиловое. В этот вечер она, должно быть, пришла позже и нашла себе стул лишь в одном из последних рядов.

Накануне она являла собой зрелище неожиданное, и в то же время трогательное. Мегрэ проходили мимо беседки в восемь часов вечера, за час до начала концерта.

Маленькие желтые стулья образовывали столь правильные круги, что казалось, их вычертили циркулем.

Все стулья были не заняты, кроме одного, в первом ряду, на котором сидела дама в лиловом. Она не читала при свете ближайшего фонаря. Она не вязала. Она ничего не делала и при этом не проявляла ни малейшего нетерпения. Держась прямо, положив руки на колени, оставалась неподвижной и смотрела прямо перед собой, как хорошо воспитанная особа.

Женщина эта точно сошла со страниц иллюстрированной книги. Она носила белую шляпу, в то время как большинство представительниц прекрасного пола здесь оставляли голову непокрытой. Шаль, наброшенная на ее плечи, тоже была белой, воздушной, а под ней — платье лилового цвета, который дама так любила.

Ее лицо было длинным и узким, губы — тонкими.

— Она, должно быть, старая дева, тебе не кажется?

Мегрэ избегал высказываний на эту тему. Он не вел расследования, не шел ни по какому следу. Ничто не заставляло его наблюдать за людьми и пытаться открыть их истину.

И все-таки он делал это то здесь, то там, помимо воли, по привычке. Случалось, он интересовался, безо всякой на то причины, каким-нибудь прогуливающимся господином, пытаясь угадать его профессию, семейное положение, образ жизни, который тот ведет всякий час, когда не лечится.

Впрочем, делать это комиссару удавалось с трудом, ибо каждый, через несколько дней или несколько часов, включался в маленький круг. В большинстве взглядов читалось какое-то пустое спокойствие, которого не было лишь у тяжелобольных, узнаваемых по увечьям, по неровной походке, но особенно — по смеси тревоги и надежды в глазах.

Дама в лиловом стала персонажем так называемого кружка близких Мегрэ — тех, кого он заприметил с самого начала, тех, кто интриговал его.

Трудно было определить ее возраст. Ей могло быть сорок пять лет, равно как и пятьдесят пять — годы прошли, не оставив заметных следов.

В ней угадывалась привычка к молчанию, свойственная монахиням, привычка, а может быть, даже пристрастие к одиночеству. Когда дама шла куда-нибудь или сидела, как сейчас, она не обращала внимания ни на прохожих, ни на соседей, и, несомненно, была бы очень удивлена, узнав, что комиссар Мегрэ пытался, и вовсе не в силу профессиональных обязанностей, постичь ее индивидуальность.

— Не думаю, что она когда-либо жила с мужчиной… — произнес он в тот миг, когда в беседке зазвучала музыка.

Вряд ли и с детьми. Скорее с очень пожилой особой, требующей ее забот, — старой матерью, например.

В таком случае она, вероятно, была дурной сиделкой, ибо ей не хватало мягкости и дара общения. Если ее взгляд не останавливался на людях, а лишь невидяще скользил по ним, то это потому, что он был направлен внутрь.

В себя, в себя одну всматривалась она и, несомненно, получала от этого тайное удовлетворение.

— Сделаем еще круг?

Они пришли сюда не для того, чтобы слушать музыку. Просто у них стало ритуалом проходить в этот час мимо беседки, в которой играла музыка, — впрочем, не каждый день.

В иные вечера эта часть парка бывала почти пустынной. Они пересекали ее, потом поворачивали направо и шли по крытой аллее, которая вела к изобилующей ярко освещенными вывесками улице с отелями, ресторанами, магазинами, кинотеатрами. Они еще не ходили в кино — просмотр фильмов их распорядок дня не предусматривал.

Одни прохожие шли тем же маршрутом и почти тем же неторопливым шагом, что и супруги Мегрэ, другие направлялись в противоположную сторону. Некоторые срезали угол, чтобы побыстрее добраться до театра, куда попадут с опозданием; изредка встречались мужчины в смокингах, попалось несколько дам в вечерних платьях.

Эти люди вели разный образ жизни в парижских квартирах или в провинциальных французских городах, в Брюсселе, Амстердаме либо в Риме, а то и в Филадельфии.

Каждый из них принадлежал к определенной среде, имеющей свои правила, свои табу, свои пароли. Одни были богаты, другие бедны. Встречались здесь очень больные люди, чье лечение затягивалось надолго, но были и такие, кому здоровье позволяло не слишком следить за собой оставшуюся часть года.

Мегрэ привел сюда банальный случай, а началось все однажды вечером, когда они обедали у Пардонов. Мадам Пардон приготовила утку с кровью, которая прекрасно ей удалась. Комиссар очень любил это блюдо.