Джон Карр - Три гроба

Каких только самых невероятных предположений нельзя было услышать, когда речь заходила об убийстве профессора Гримо и еще об одном, происшедшем через некоторое время на Калиостро-стрит. И не без оснований. Те из друзей доктора Фелла, кто любит необыкновенные приключения, вряд ли найдут в перечне расследованных им дел более фантастическое или ужасное. И в одном, и в другом случае преступник должен был быть не только невидимым, но и легче воздуха. Как уверяют свидетели, после первого убийства он исчез в буквальном значении этого слова. Другая жертва пала от его руки посреди улицы, однако прохожие, которые были тогда в разных ее концах, убийцу не видели; не оставил он на снегу и своих следов.

Старший инспектор полиции Хедли никогда, конечно, не верил в домовых и колдунов и был прав. А если и вы не верите в колдовство, то со временем вам все станет понятно. Но кое-кто заинтересовался, не была ли фигура убийцы пустой оболочкой и не окажется ли она без шляпы, черного пальто и невидимой маски, как это описано в известном произведении мистера Герберта Уэллса. Во всяком случае, было в ней что-то жуткое.

Мы говорим «как уверяют свидетели». Но относиться к любым свидетельствам, поскольку они не исходят из вполне надежного источника, следует очень осторожно. А поэтому, чтобы избежать путаницы, надо сразу же сказать читателю, чьим свидетельствам он может верить безоговорочно. Иными словами, необходимо считать, что кто-то говорит правду, ибо иначе не будет никакой тайны, а следовательно, и вообще никакого сюжета.

Вот почему следует иметь в виду, что мистер Стюарт Миллз, секретарь профессора Гримо, рассказывал правдиво по крайней мере о том, что видел сам, ничего не прибавляя и ничего не пропуская. Кроме того, надо иметь в виду, что свидетели с Калиостро-стрит – мистер Шорт, мистер Блэквин и констебль Уизерс – тоже говорили достоверную правду.

Следовательно, одно из событий, предшествовавших преступлению, нуждается в обстоятельном описании. Мы рассказываем о нем по запискам доктора Фелла, с теми важными подробностями, которые ему и старшему инспектору Хедли в свое время сообщил Стюарт Миллз. Событие произошло в задней комнате ресторана «Уорвик» на Мьюзием-стрит в среду, шестого февраля, вечером, за три дня до убийства.

Профессор Шарль Верпе Гримо в Англии прожил около тридцати лет и по-английски говорил без акцента. Хотя он отличался некоторой экспансивностью, особенно когда был возбужден, и привык носить старомодную, с квадратным верхом шляпу и черный галстук шнурком, Гримо во многих отношениях был больший британец, чем его друзья. О его прошлом знали мало. Человек достаточно обеспеченный, он не хотел сидеть без дела и извлекал из этого неплохую прибыль. Профессор Гримо был преподавателем, популярным лектором и писателем. Немного сделав как писатель, он занимал неоплачиваемую должность в Британском музее и имел доступ к рукописям, в которых речь шла, говоря его словами, о «бескорыстном колдовстве». Это бескорыстное колдовство было его пристрастием, на котором он и сколотил капитал. Профессора интересовали любые проявления сверхъестественного – от вампиризма до «черной мессы» в честь дьявола. Он сидел над такими рукописями с детским удовольствием, усмехаясь, время от времени качая головой, и наконец за свое пристрастие получил… пулю в грудь.

Гримо был рассудительный человек с насмешливыми огоньками в глазах. Говорил он быстро, короткими фразами, гортанным голосом и имел привычку беззвучно смеяться, не открывая рта. Роста он был среднего, но отличался могучей грудной клеткой и чрезвычайно большой физической силой. Все, кто жил по соседству с музеем, знали его черную с сединой, коротко подстриженную бороду, его очки, ровную походку маленькими быстрыми шагами, манеру здороваться, порывисто поднимая шляпу или делая широкий взмах зонтиком.

Жил Гримо сразу за углом в крепком старом доме на западной стороне Рассел-сквер. Кроме него, в доме жили его дочь Розетта, экономка мадам Дюмон, секретарь Стюарт Миллз и нахлебник профессора Дреймен, в прошлом учитель, который теперь присматривал у Гримо за книгами.

Но немногих настоящих друзей профессора Гримо можно было встретить в основанном им своеобразном клубе в ресторане «Уорвик» на Мьюзием-стрит. Члены этого неофициального клуба собирались четыре-пять раз в неделю в заранее заказанной уютной задней комнате ресторана. Хотя комната и не была собственностью клуба, посторонние посетители попадали туда не часто, а кто и попадал, желанным гостем там не был. Чаще всего в клуб заходили суматошный, низенького роста и лысый Петтис – авторитетный знаток историй с участием привидений, газетчик Менген и художник Бернаби. Но душой клуба, его признанным доктором Джонсоном[1] был профессор Гримо.

Он властвовал. Почти каждый вечер на протяжении целого года, кроме субботы и воскресенья, когда он оставался работать дома, профессор Гримо в сопровождении Стюарта Миллза отправлялся в «Уорвик». Там он садился в свое любимое плетеное кресло перед пылающим камином и, держа в руках стакан горячего рома с водой, охотно поучал присутствующих. Дискуссии, по словам Миллза, проходили оживленно, хотя никто, кроме Петтиса и Бернаби, серьезно профессору Гримо не возражал. Профессор был учтив, но имел вспыльчивый характер. Присутствующие охотно слушали его рассуждения о колдовстве подлинном и колдовстве фальшивом, когда мошенничество потешается над доверчивостью. Он по-детски увлекался мистикой, а рассказывая про средневековое колдовство, мог, словно в детективном романе, неожиданно объяснить тайну колдовства. Эти вечера имели какой-то аромат посиделок в сельском кабачке, хотя и происходили среди газовых фонарей Блумсбери.[2] Так продолжалось до шестого февраля, когда в открытую дверь вдруг ворвалось, словно порыв ветра, ощущение беды.

Миллз уверяет, что в тот вечер яростный ветер поднял снежную метель. Около камина, кроме профессора Гримо, сидели Петтис, Менген и Бернаби. Профессор, размахивая сигарой, рассказывал легенду о вампирах.

– Правду говоря, меня удивляет ваше отношение ко всему этому, – заметил Петтис. – Я, например, изучаю лишь удивительные приключения, которые на самом деле никогда не случались. И одновременно я в определенной мере верю в привидения. Вы же – авторитетный специалист в области происшествий, в которые мы вынуждены верить, если не можем их опровергнуть. И одновременно вы не верите и слову из того, что сделали важнейшим в своей жизни. Это все равно, как если бы в железнодорожном справочнике написали, что поездами в качестве средств передвижения пользоваться нецелесообразно, или же издатель «Британской энциклопедии» в предисловии предупредил, что ни одна статья в ней не заслуживает доверия.

– А почему бы и нет? – резко спросил Гримо хриплым голосом, едва открывая рот. – Мораль же вам понятна?

– Наверное, он переучился и немного спятил, – высказал свое мнение Бернаби.

Гримо не отводил взгляда от огня и сосал, словно ребенок мятную конфетку, свою сигару, держа ее в центре рта; он казался разгневанным больше, чем это бывает после неудачной шутки.

– Я знаю очень много, – заговорил он после паузы, – и уверяю: нигде не сказано, что каждый священник – обязательно верующий. Но речь о другом. Меня интересуют происшествия, связанные с предрассудками. Откуда пошли предрассудки? Почему люди начали в них верить? Вот вам пример. Мы вспоминали легенды про вампиров. В наши дни вера в них сохранилась преимущественно па славянских землях. Согласны? Она распространилась в Европе из Венгрии между тысяча семьсот тридцатым и тысяча восемьсот тридцать пятым годами. Ну, а как в Венгрии добыли доказательства, что мертвецы могут оставлять свои могилы и летать в воздухе в виде соломенной шляпы или пуха, пока приобретут человеческий облик для нападения?

– И есть доказательства? – спросил Бернаби.

– Иногда во время эксгумации на церковных кладбищах находили трупы исковерканные, с кровью на лице и руках. Вот вам и доказательство. А почему бы и нет? – пожал плечами Гримо. – В те годы свирепствовала чума. Представьте себе бедняг, которых похоронили живыми, думая, что они мертвые. Представьте, как они пытались выбраться из гроба, пока на самом деле не умирали. Теперь вы понимаете, джентльмены, что я имею в виду, когда говорю про настоящие происшествия, а не про предрассудки. Именно они меня и интересуют.

– Меня они тоже интересуют, – прозвучал незнакомый голос.

Миллз уверяет, что не заметил, заходил ли кто-нибудь в комнату, хотя как будто и почувствовал сквозняк из-за открытой двери. Возможно, присутствующих удивило внезапное появление незнакомца в комнате, куда посторонние редко заходили, а тем более говорили; возможно, они были поражены неприятным охрипшим голосом, в котором слышались иронически-торжественные нотки, но все сразу посмотрели в ту сторону. Миллз говорит, что ничего особенного в том незнакомце не было. Высокий, худой, какой-то неопрятный, в темном потертом пальто с поднятым воротником и в мягкой поношенной шляпе с обвисшими полями, он стоял, отвернувшись от пламени в камине, и поглаживал подбородок рукой в перчатке, почти полностью закрывая себе лицо. Но в его голосе или, может, в манере держаться, в жестах было что-то неуловимо знакомое и в то же время чужое.