Батья Гур - Убийство в кибуце

В поле у самого въезда в кибуц люди укладывали брикеты сена, выстраивая из них высокую золотистую стену. Промежутки между брикетами щедро украшались цветами. Иногда казалось, будто они росли здесь всегда. Кое-где в щелях между брикетами проглядывали полоски голубого безоблачного неба.

Аарон улыбнулся, представив, каких усилий стоило Срулке расстаться с каждым цветком. Наверняка на его загорелом, морщинистом лице губы сложились в тонкую полоску, одновременно означавшую гордость и протест против такого расточительства. Интересно, кого послали за цветочной данью в этот раз. Обычно эта роль доставалась Эсти, но, увидев ее сегодня в столовой, он решил, что она уже совсем не такая, как прежде, — куда только девались ее всепобеждающая грация и трогательная нежность, перед которыми Срулке никогда не мог устоять? — и понял, что отныне ее место займет другая, про которую Срулке обязательно скажет: «Вот милая и воспитанная девушка. Не то что нынешняя молодежь…» И тут же начнет срезать для нее цветы.

Аарон вглядывался в роскошь крупных роз, оттененных желтыми и красными герберами, в пурпур львиного зева, скромную белизну ромашек, но, как всегда, это пиршество красок затеняла коричневатая пыль, убогость которой только подчеркивали золотистые тона сена. Аарон поймал себя на мысли, что еще одно лето позади, и какое-то нежное, поэтическое чувство потеснило в его душе привычную осторожность и расчетливость.

Моше уже стоял перед микрофоном на специальном помосте, сооруженном перед стеной сена, и разглядывал собравшихся. В дальней части поля виднелись группки с корзинами первых плодов. Хор кибуца, четыре мужчины и три женщины в сине-белых одеяниях (цвета национального флага), выстроились у второго микрофона с нотами в руках. Собрался уже весь кибуц. Народ стал подтягиваться сразу после часа, отведенного на кофе с ватрушками. Еще за обедом Аарон слышал, как Матильда ворчала, что в большом холодильнике столовой не осталось ни одной пачки маргарина, а ближе к вечеру из номеров, как по привычке в кибуце именовались домики его членов, уже разносился запах свежеиспеченных ватрушек. Даже Матильде было приятно, что эти, как она выразилась, вертихвостки, выбрали рецепт из ее кулинарной книги.

Постепенно на площадке перед водонапорной башней собрались все кибуцники с детьми, а также множество гостей, которых можно было отличить по нарядной одежде, вовсе не подходящей для того, чтобы сидеть на голой земле, покрытой густой коричневой пылью. Пыль вздымалась при малейшем движении. Аарон часами ощущал ее запах, а когда после долгих блужданий по полям он возвращался домой, то ему казалось, что его тело пахло пылью даже после душа. Он посмотрел на тракторы, стоявшие на краю поля. Ребятишки забрались на высокую гусеницу Д6 — желтого новенького «катерпиллера», украшенного красной и розовой геранью, а малышей отцы поднимали на руках, чтобы дать им дотронуться до кабины хлопкоуборочного комбайна. Тот, как сонное чудище, стоял первым в ряду сельскохозяйственных машин, увитых разноцветными гирляндами — яркими, словно цветы, которые рисуют дети, усердно выводя каждый лепесток. Гусеницы двух старых тракторов были отполированы до зеркального блеска, а кабины украшены огромными желтыми розами — их Срулке любил больше всего.

Шум не стих и тогда, когда Моше проговорил в микрофон: «Раз, два, три… Проверка!» Но вот хор сначала тихо, а потом все громче запел «На плечах — корзины, венки — на головах», и взрослые зашикали на детей, а старушки, стоявшие в первом ряду, произносили свое «ш-ш-ш», скорее выражая удовлетворение происходящим, чем неодобрение.

Стоя сбоку, Аарон разглядывал морщинистые лица, тонкие редкие волосы и цветастые платья, похоже, сшитые так, чтобы спрятать очертания фигур. Старики, которые поначалу стояли рядом, затем присели на корточки. Он смотрел на Зива а-Коэна: с годами он усох и сгорбился, но по-прежнему выглядел внушительно благодаря гриве снежно-белых волос. Глядя на Зива, Аарон вспомнил, как Срулке сказал про него: «Ох уж этот политикан!» — и снова принялся оттирать пустую кофейную чашку. Случилось это давно. Срулке в серой исподней рубахе стоял перед раковиной, а Мириам сидела за столом, покрытым клеенкой с коричневыми цветами на бежевом фоне. Он не забыл ее испуганных слов, что о Зиве так лучше не говорить, а заметив, что в дверном проеме появился Аарон, они оба замолчали.

Сейчас Зив а-Коэн сидел у ног Матильды, которая заведовала общей кухней и одновременно держала в кибуце небольшой магазин. Рядом примостился маленький мальчик, теребивший застежку сандалии. Наверное, внучок, отпрыск одного из сыновей от неведомо какой по счету жены, подумалось Аарону, сразу вспомнившему, как Моше что-то ему говорил о запутанной личной жизни этого общепризнанного интеллектуала и философа, прославленного как в кибуце, так и за его пределами. «Сколько же ему уже стукнуло?» — спросил Аарон Моше, когда они вместе пришли на праздник. Тот, снимая ребенка с плеч, рассеянно ответил, что, пожалуй, все семьдесят пять. Но потом добавил: «Нет, все-таки больше».

Скорее всего, больше. Ведь и кибуц отмечал свое пятидесятилетие. Это был не самый старый кибуц в Израиле, но организованный на славу. Сегодня в нем царила праздничная атмосфера, однако было ясно, что никто всерьез это событие не воспринимает. Только дети выглядели оживленными, но привлекал их парад сельскохозяйственной техники, а вовсе не те, кто стоял на сооруженной по случаю сцене, включая хор. Нужно сказать, что никто, кроме участников хора, не надел ничего бело-голубого. Аарон с некоторым разочарованием отметил почти полное отсутствие цветов национального флага. Жаль, что он не спросил Моше, почему так произошло. И он почувствовал грусть, которая всегда одолевала его с приближением праздников, вместе с неодолимым желанием, чтобы они скорее наступили — особенно Шавуот[1], или праздник седмиц. Ощущение, что он сам, лично, участвует в великих и важных событиях, было незабываемо, а их смысл и значение переполняли его душу.

Он не без горечи подметил, что если б не сине-белые костюмы хористов и новенький желтый «катерпиллер», то некогда священный ритуал превратится в смешное и нелепое действо, похожее на собрание советских колхозников. Ему подумалось, что именно по этой причине среди собравшихся нет Срулке. Когда Аарон безуспешно искал его в столовой, Моше сказал, что тот обязательно явится на праздник — хотя бы для того, чтобы посмотреть, что сотворили с его цветами.

Глядя по сторонам в надежде найти Срулке и при этом тайно желая встретиться взглядом с Оснат, он пришел к выводу, что, по крайней мере в одном отношении, кибуц продолжает развиваться весьма успешно: детей было столько, что впору удивиться, как кибуцникам хватает времени на что-нибудь еще.

Церемония между тем началась. Аарон так и не увидел Оснат, но, даже если бы и увидел, все равно не осмелился бы открыто заглянуть ей в лицо. На сцену пригласили сначала садоводов, потом овощеводов. Двое детей и двое мужчин взяли корзины с плодами, поставили их к стене из сена и подошли к микрофону. Они стали перечислять, что растет в садах, и назвали такие экзотические фрукты, как манго, авокадо, киви и ананасы, но даже не упомянули привычные всем виноград и абрикосы. Аарон опять почувствовал, что его предали. Корзины выглядели так, словно их недавно сняли с витрины какого-нибудь шикарного магазина в Тель-Авиве. Соломенные корзины, которыми испокон веков пользовались на этой земле, как-то не вязались с экзотическими плодами. Потом настал черед хлопководов. За ними вышли рабочие пошивочной мастерской и текстильной фабрики, одетые, как заметил Моше, «в наши последние модели» — при этом он указал на Фаню, которая возглавляла мастерскую с незапамятных времен. Ближе к концу церемонии появились полеводы, а за ними — озеленители. И опять среди них не оказалось Срулке, которого, несмотря на его солидный возраст, все считали лучшим цветоводом. Последней на сцену вытащили корзину, набитую банками с кремом от морщин: на деньги от продажи крема и существовал сейчас кибуц. Перед парадом сельскохозяйственной техники вдоль стены прошли дети с осликом, украшенным гирляндой из гвоздик, девчушка в белом платьице пронесла на плече белого пушистого кролика, а за ней двое малышей проволокли большую корзину с цыплятами.

Наконец, вдоль увитой цветами стены продефилировали одиннадцать молоденьких женщин. На руках они держали малюток, родившихся в этом году. И тут же следом двинулась техника. Девушки, стоявшие на медленно движущихся платформах, принялись осыпать всех конфетти и золотым дождем.

Было жарко, но не душно — чувствовался сухой горячий воздух, характерный для северной части пустыни Негев. Хотя время подошло к шести часам вечера, солнце еще стояло высоко, и дети весело скакали в клубах пыли, поднятой машинами. Все поднялись и стали отводить детей подальше от гусениц. Дети трактористов восседали вместе со своими отцами в кабинах. За рулем хлопкоуборочного комбайна сидел бронзовотелый юноша, ничем не выдавая своей радости от того, какое впечатление он производит на остальную ребятню, а главным образом — на девчонок, многие из которых были в белых платьях, подчеркивавших их красоту и молодость.