Агата Кристи - Том 8

Бобби Джоунз положил мяч на метку для первого удара, нетерпеливо отвел клюшку назад и резко нанес удар.

И что же, вы думаете — мяч понесся прямо, перелетел через песочную канавку и приземлился так, чтобы его легко было повести клюшкой по четырнадцатой площадке?

Ничуть не бывало. Он стремительно пронесся по земле и скатился в канавку!

Тут не было толпы пылких болельщиков, некому было огорченно охнуть. Единственный свидетель этого неудачного удара не выразил ни малейшего удивления. Да это и понятно, ведь бил по мячу не истый мастер-американец, но всего лишь четвертый сын викария из Марчболта — маленького приморского городка в Уэльсе.

С губ Бобби сорвалось явное богохульство.

Был он приятный с виду молодой человек лет двадцати восьми. Даже лучший его друг не назвал бы его красивым, но лицо у него было на редкость симпатичное, а открытый взгляд честных карих глаз светился собачьим дружелюбием.

— Что ни день, то хуже, — удрученно пробормотал он.

— Слишком сильный мах, — откомментировал его партнер.

Доктор Томас был мужчина средних лет, с седыми волосами и румяным веселым лицом. Сам он никогда не бил с полного маха, предпочитая короткие прямые удары, и обычно обыгрывал более виртуозных, но не очень собранных игроков.

Бобби что есть мочи ударил по мячу нибликом[1]. Этот третий по счету удар оказался удачным. Мяч лег подле площадки, которой доктор Томас достиг двумя делающими ему честь ударами.

— Лунка ваша, — сказал Бобби.

Они перешли к следующей мете.

Первым бил доктор — удар получился хороший, прямой, но мяч ушел недалеко.

Бобби вздохнул, поставил мяч, потом немного его поправил, широко взмахнул клюшкой, неуклюже отвел ее назад, закрыл глаза, поднял голову, опустил правое плечо — иными словами проделал все то, чего делать не следовало, — и направил мяч по центру.

Он снова вздохнул. Теперь уже удовлетворенно. Столь хорошо знакомое игроку в гольф уныние сменилось на его живом лице столь же хорошо знакомым торжеством.

— Теперь я знаю, что нужно делать, — уверенно заявил Бобби, но это было глубочайшим его заблуждением.

Отличный удар клюшкой с железным наконечником, небольшая подсечка нибликом, и Бобби положил мяч. Теперь у него стало четыре очка, а у доктора Томаса всего на одно больше.

Воспрянув духом, Бобби перешел к шестнадцатой метке. Опять он проделал все то, что делать не следовало, но на сей раз чуда не произошло. Получился потрясающий, великолепный, почти сверхъестественный срез! Мяч подскочил и исчез из поля зрения.

— Эх, пошел бы он прямо… — И доктор Томас даже присвистнул.

— Вот именно, — с горечью отозвался Бобби. — Постойте-ка, постойте, мне кажется, я слышал крик! Только бы мяч ни в кого не угодил.

Крик донесся справа — Бобби стал всматриваться в ту сторону. Свет был неверный. Солнце собиралось садиться, и, глядя прямо на него, трудно было что бы то ни было толком разглядеть. К тому же с моря поднимался легкий туман. В нескольких сотнях ярдов высился гребень скалы.

— Там тропинка, — сказал Бобби. — Но так далеко мячу не долететь. И все же я слышал крик. А вы?

Нет, доктор ничего не слышал.

Бобби отправился на поиски мяча. Найти его оказалось не так-то просто. Но наконец он его углядел. Мяч лежал так, что поддать его не было никакой возможности — застрял в кусте утесника. Бобби ударил, потом еще — на этот раз не напрасно. Подобрав мяч, он крикнул доктору Томасу, что сдает ему лунку.

Доктор направился к нему — очередная мета находилась как раз у обрыва.

Семнадцатая мета особенно страшила Бобби. Там мяч следовало провести так, чтобы он не сорвался с кручи вниз. Расстояние, в сущности, было не так уж велико, но сознание того, что сразу за лункой обрыв, подавляло.

Они пересекли тропу, которая оказалась теперь слева и шла от моря вглубь, огибая край утеса.

Доктор взял ниблик, но тут же отложил его в сторону.

Бобби глубоко вздохнул и ударил по мячу. Тот стремительно понесся вперед и, перемахнув через край, исчез из поля зрения.

— Опять то же самое, — с горечью сказал Бобби.

Подойдя к краю расселины, он стал всматриваться. Далеко внизу сверкало море, но мяч мог туда и не долететь, это только поначалу спуск был крутой, а ближе к морю становился пологим.

Бобби медленно шел вдоль расселины. Он знал, тут есть одно место, где можно довольно легко спуститься.

Мальчики, подносящие мячи, делали это без особого труда — спрыгивали с крутого края вниз и потом появлялись, запыхавшиеся, но торжествующие, с мячом в руках.

Вдруг Бобби замер и окликнул своего противника:

— Послушайте, доктор, идите скорее сюда. Что вы на это скажете?

Внизу, футах в сорока, виднелось что-то темное, похожее на кучу старой одежды.

У доктора перехватило дыхание.

— О, Господи, — выдохнул он. — Кто-то сорвался с утеса. Надо к нему спуститься.

Бок о бок они стали осторожно спускаться по крутому обрыву. Бобби, более тренированный, помогал доктору. Наконец они добрались до зловеще темневшей бесформенной груды. Оказалось, это мужчина лет сорока, он еще дышал, хотя и был без сознания.

Доктор Томас осмотрел его — потрогал руки, ноги, пощупал пульс, опустил веки. Потом встал рядом с ним на колени и обследовал его более обстоятельно. После чего посмотрел на Бобби, которому было явно не по себе, и медленно покачал головой.

— Ему уже ничем не поможешь, — сказал он. — Его песенка спета. У бедняги сломан позвоночник. Да… Видно, тропа была ему незнакома, и, когда поднялся туман, он оступился. Сколько раз я говорил нашему муниципалитету, что здесь необходимо поставить ограждение.

Доктор встал.

— Пойду за помощью, — сказал он. — Распоряжусь, чтобы тело подняли наверх. А то не успеем оглянуться, как стемнеет. Вы побудете здесь?

Бобби кивнул.

— Значит, ему уже ничем не поможешь? — спросил он.

Доктор помотал головой.

— Ничем. Ему недолго осталось — пульс быстро слабеет. Минут двадцать, не больше. Возможно, он еще придет в себя. Но скорее всего нет. И все же…

— Ну конечно, — тотчас отозвался Бобби. — Я останусь. А вы поспешите. На случай, если он вдруг очнется. У вас нет какого-нибудь снадобья… Или чего-нибудь еще?.. — Он запнулся.

Доктор опять помотал головой.

— Ему не будет больно, — сказал он. — Никакой боли.

Он повернулся и стал быстро карабкаться вверх по скале. Бобби не сводил с доктора глаз, пока тот, махнув рукой, не перевалил через кромку обрыва.

Бобби сделал шаг-другой по узкому карнизу, уселся на каменный выступ и зажег сигарету. Он был потрясен. Никогда еще не приходилось ему сталкиваться ни с тяжким недугом, ни со смертью.

Вот ведь как бывает! Один неверный шаг — и жизнь кончена. И все из-за какого-то тумана, невесть откуда взявшегося в такой погожий вечер… Такой красивый и, похоже, крепкого здоровья… Наверно, никогда и не болел. Залившая лицо смертельная бледность не смогла скрыть великолепный загар. Загар человека, проводившего много времени на свежем воздухе, возможно, за границей. Бобби внимательнее к нему пригляделся — вьющиеся каштановые волосы, чуть тронутые на висках сединой, крупный нос, жесткий подбородок, меж полураскрытых губ крепкие белые зубы. Широкие плечи и красивые мускулистые руки. Ноги были как-то неестественно выгнуты. Бобби вздрогнул и опять перевел взгляд на лицо. Привлекательное лицо — живое, решительное, умное. Вероятно, подумал Бобби, глаза у него синие… И только он это подумал, глаза открылись.

Они и вправду оказались синие — глубокой и чистой синевы. И смотрели на Бобби. Взгляд ясный, незатуманенный… Вполне сознательный взгляд. Внимательный и в то же время как будто вопрошающий.

Бобби вскочил, кинулся к незнакомцу. Но еще прежде, чем он оказался рядом, тот заговорил. Голос вовсе не был слабым, он звучал отчетливо, звонко.

— Почему же не Эванс? — произнес он. И вдруг его странно передернуло, веки опустились, челюсть отвисла…

Незнакомец был мертв.

Бобби опустился подле него на колени, но сомневаться не приходилось — человек умер. Последнее просветление, этот неожиданный вопрос — и конец.

Не без неловкости Бобби сунул руку в его карман и, достав шелковый носовой платок, почтительно накрыл им лицо умершего. Больше он ничего сделать не мог.

Тут он заметил, что вместе с платком вытащил из кармана что-то еще. Оказалось, это фотография, но, прежде чем засунуть ее обратно, Бобби взглянул на запечатленное на ней лицо.

Лицо было женским и почему-то сразу приковывало к себе внимание. Красивая женщина с широко расставленными глазами. Казалось, совсем еще молоденькая, ей, конечно, гораздо меньше тридцати, но не сама красота, а скорее ее странная притягательность захватила воображение Бобби. Такое лицо не скоро забудешь. Осторожно, даже с каким-то благоговением он положил фотографию обратно — в карман погибшего, потом опять сел и стал ожидать возвращения доктора.