Агата Кристи - Карты на стол

Широко распространено мнение, что детектив похож на большие скачки – стартуют красивые лошади и жокеи. «Платите и попытайте счастье!»

Фаворит в детективе, как принято считать, полная противоположность фавориту на ипподроме. Иными словами, он похож скорее на абсолютного аутсайдера!

Определите из числа участников наименее вероятного преступника и – в девяти случаях из десяти – не ошибетесь.

Поскольку я не хочу, чтобы мой уважаемый читатель в негодовании отшвырнул эту книжку, предпочитаю предупредить заранее, что она совсем иного рода. Здесь лишь четыре участника состязания, и каждый при соответствующих обстоятельствах мог бы совершить преступление. Закономерно возникает некоторое недоумение.

Однако я думаю, что четыре человека, каждый из которых совершил убийство и, возможно, еще и новое преступление, не могут не вызвать интереса. Эти четверо представляют совершенно различные человеческие типы, – мотив действия каждого характерен только для него одного, и каждый из них идет к преступлению своим путем. Рассказ строится исключительно на психологических моментах, и это не менее интересно, потому что когда все сказано и совершено, именно душевное состояниие убийцы вызывает наибольший интерес.

В качестве еще одного довода в пользу этой детективной истории следует сказать, что это было любимое дело Эркюля Пуаро. Впрочем, его друг, капитан Гастингс, услышав все от самого Пуаро, посчитал эту историю очень скучной!

А с кем из них согласитесь вы, мой читатель?

– Мсье Пуаро, дорогой! – Тихий воркующий голос, голос умело используемый как инструмент: ничего импульсивного, непродуманного.

Эркюль Пуаро обернулся.

Поклонился.

Церемонно протянул руку.

В его взгляде мелькнуло что-то необычное. Можно сказать, что случайная встреча вызвала не свойственное ему проявление волнения.

– Мсье Шайтана, дорогой, – произнес он в ответ.

Оба замолкли. Как дуэлянты en garde.[1]

Вокруг медленным водоворотом кружила элегантная меланхолическая лондонская публика. Слышались неторопливые разговоры, шушуканье.

– Как прелестно!..

– Просто божественно, правда, милый?..

В Уэссекс-хаусе[2] проходила выставка табакерок. Вход – одна гинея,[3] весь сбор в пользу лондонских больниц.

– Дорогой мой, до чего же я рад вас видеть, – продолжал мистер Шайтана. – Много ли нынче вешают, гильотинируют? Уж не затишье ли в уголовном мире? Или тут сегодня ожидается ограбление? Это было бы весьма пикантно.

– Увы, мсье, – сказал Пуаро. – Я здесь как частное лицо.

Мистер Шайтана обернулся вдруг к очаровательной молодой особе с кудряшками, как у пуделя, с одной стороны головы и шляпкой в виде трех рогов изобилия, свернутых из черной соломки, – с другой.

– Милая моя, отчего это я вас у себя не видел? – спросил он. – Прием был очень удачным. Все так прямо и говорят. А одна дама только и сказала: «Здравствуйте», «До свидания» и «Большое спасибо». Но она, конечно, была из гарден-сити,[4] бедняжка!

Пока Очаровательная Молодая Особа достойным образом отвечала, Пуаро позволил себе как следует изучить волосяной покров над верхней губой мистера Шайтаны.

Прекрасные усы, несомненно, прекрасные усы, единственные в Лондоне, которые могли бы поспорить с усами самого мсье Пуаро.

– Но они не такие уж пышные, – пробормотал он себе под нос. – Нет, они, безусловно, хуже во всех отношениях. Tout de meme они обращают на себя внимание.

Да и весь облик мистера Шайтаны обращал на себя внимание, все тут было подчинено одной цели. Он, не без умысла, пытался строить из себя этакого Мефистофеля.[5] Высокий, сухопарый, с длинным мрачным лицом, на котором темнели иссиня-черные брови, усы с туго закрученными кончиками и крошечная черная эспаньолка.[6] Одевался он изысканно, его туалеты были истинными произведениями искусства, хотя и выглядели несколько эксцентрично.

У всех истинных англичан при виде его прямо руки чесались: поддать бы ему как следует! И не сговариваясь, они повторяли с точностью до слова одну фразу:

– Вот чертов даго,[7] Шайтана!

Жены, сестры, тетки, матери и даже бабушки истинных англичан говорили, варьируя выражения в зависимости от возраста, примерно так: «Знаю, дорогая. Разумеется, он ужасен, но до чего богат! Какие замечательные приемы! И жуткий, жуткий насмешник!»

Кем был мистер Шайтана: аргентинцем, португальцем или греком, или принадлежал к какой-нибудь иной нации, справедливо презираемой ограниченными британцами, – никто не знал.

Но три факта были совершенно очевидны.

Он безбедно поживал себе на роскошной Парк-Лейн.[8]

Он давал замечательные приемы – большие приемы, приемы для узкого круга, жуткие приемы, престижные приемы и, определенно, «сомнительные» приемы.

Он был человеком, которого чуть ли не побаивались. Почему, вряд ли это можно было объяснить словами. Было такое ощущение, что он знает обо всех несколько больше, чем нужно. А кроме того, его шутки были порою весьма экстравагантны, так что лучше было не рисковать, оставить мистера Шайтану в покое.

Сегодня Шайтана решил позабавиться над маленьким человечком, Эркюлем Пуаро.

– Так, значит, даже полицейским полагается отдыхать? – заметил он. – Занялись на склоне лет искусством, мсье Пуаро?

Пуаро добродушно улыбнулся.

– Я вижу, – сказал он в ответ, – что вы тоже выставили здесь три табакерки.

Мистер Шайтана умоляюще отмахнулся.

– Подбираю иногда всякие пустяковины. Вам надо как-нибудь побывать у меня. У меня имеются прелюбопытные вещицы. Я не ограничиваю себя какой-либо эпохой или родом вещей.

– У вас католическая любовь к реликвиям, – улыбнулся Пуаро.

– Можно сказать и так.

Вдруг в глазах мистера Шайтаны заплясали чертики, брови затейливо изогнулись, а уголки губ лукаво поднялись.

– Я бы мог вам показать даже предметы по вашей части, мсье Пуаро.

– Значит, у вас есть собственный Черный музей?[9]

– Да ну. – Мистер Шайтана с презрением щелкнул пальцами. – Просто ребячество: чашка убийцы из Брайтона да фомка[10] известного грабителя. Я обычно не трачу силы на подобные мелочи. Я ведь собираю только наилучшие экспонаты.

– Что, по-вашему, можно считать лучшими экспонатами в коллекции такого рода? – допытывался Пуаро.

Мистер Шайтана наклонился вперед, положил два пальца на плечо Пуаро и драматическим свистящим шепотом произнес:

– Людей, которые совершили преступления, мсье Пуаро.

Брови Пуаро слегка приподнялись.

– Ага, напугал я вас! – Мистер Шайтана был доволен. – Дорогой мой, дорогуша, мы с вами смотрим на такие вещи с полярных точек зрения! Для вас преступление – дело обычное: убийство, расследование, улики и, в конце концов (поскольку вы, без сомнения, человек способный), – вынесение приговора. Такие банальности для меня не представляют интереса. Меня не интересуют заурядные образчики чего бы то ни было. Пойманный убийца обязательно из неудачников. Это второй сорт. Нет, я подхожу к делу с артистической точки зрения. Я собираю только лучших.

– Лучших? Кого же именно?

– Дорогой мой, тех, кто вышел сухим из воды! Победителей! Преступников, которые живут себе и в ус не дуют, преступников, которых никогда не коснулась тень подозрения. Согласитесь, это забавное увлечение.

– Я бы употребил тут совсем другое слово…

– Идея! – закричал Шайтана, не обращая внимания на Пуаро. – Скромный обед! Обед по поводу знакомства с моими экспонатами! Интереснейшая в самом деле мысль! Не понимаю, почему она мне до сих пор не приходила в голову? Да, да, превосходно себе все это представляю. Но вы должны дать мне немного времени. На следующей неделе вряд ли. Ну давайте, скажем, через неделю. Вы не заняты? На какой день назначим?

– Через неделю можете располагать мной, – с поклоном сказал Пуаро.

– Хорошо, тогда, например, в пятницу. Пятница – это будет восемнадцатое. Беру себе на заметку. Идея мне чрезвычайно нравится.

– Не могу с такой же уверенностью сказать, что это очень нравится мне, – медленно произнес Пуаро. – Нет, нет, я признателен вам за любезное приглашение, дело не в этом…

– Понимаю, – перебил его Шайтана, – это шокирует вас, не соответствует вашим добропорядочным буржуазным представлениям. Дорогой мой, пора бы вам преодолеть ограниченность полицейского мышления.

– У меня действительно, как вы сказали, чисто буржуазное представление об убийстве, – медленно проговорил Пуаро.

– Но, дорогой мой, почему? Да, совершенное кое-как – это скорее по части мясника, согласен. Но убийство может быть искусством! А убийца – артистом!