Гилберт Честертон - Потрясающие приключения майора Брауна

Бэзил сразу же предложил мне:

— Не пойти ли нам в другую комнату? — И направился к двери.

Но незнакомец сказал:

— Нет. Друзья останутся. Может понадобиться помощь. Как только я услышал его голос, я сразу же вспомнил, кто он. Это был майор Браун, с которым я встречался несколько лет назад. Я уже совершенно забыл щегольскую фигуру в черном, гордо вскинутую голову, но все еще помнил необычайно странную речь, где каждое предложение состояло как бы из четверти обычного и звучало отрывисто, как выстрел. Вероятно, причина в том, что он долго отдавал команды. Майор Браун, кавалер креста Виктории, был хорошим воином, но далеко не воинственным человеком. Как и многие из тех, кто отвоевал для Британии Индию, вкусами и убеждениями он походил на старую деву. Одевался он хорошо и даже щегольски, но не крикливо; в привычках был постоянен, чайную чашку ставил на строго определенное место. Его единственной страстью, сильной, как вера, было выращивание анютиных глазок. Когда он говорил о них, его голубые глаза сияли, как у ребенка при виде новой игрушки, хотя он глядел спокойно, когда войска славили победу.

— Ну, майор, — с вельможной сердечностью спросил Руперт Грант, усаживаясь в кресло, — что же с вами случилось?

— Желтые анютины глазки. Подвал. П. Дж. Нортовер, — ответил майор в праведном негодовании.

Мы вопросительно переглянулись. Бэзил, отрешенно прикрыв глаза, переспросил:

— Простите?

— Факты. Улица, человек, анютины глазки. Я — на стену. Смерть мне. Вот как! Чепуха!

Мы вежливо кивали и понемногу с помощью вроде бы спящего Бэзила Гранта составили целое из клочков удивительного повествования. Подвергнуть читателя тому, что выдержали мы, просто бесчестно, поэтому я перескажу историю майора Брауна своими словами. Представить себе сцену нетрудно. Глаза Бэзила были полузакрыты, словно он впал в транс, а наши с Рупертом глаза раскрывались все шире, пока человек в черном, неестественно прямо сидевший на стуле, рассказывал короткими, отрывистыми фразами одну из самых необычных историй, с которыми нам доводилось сталкиваться.

Я уже сказал, что майор Браун был отличным воином, но никак не пылким. Он без сожаления ушел в отставку на половинное жалованье и с наслаждением обосновался в небольшой аккуратной вилле, похожей, скорее, на кукольный домик, чтобы посвятить остаток своих дней анютиным глазкам и некрепкому чаю. Свою саблю он повесил в маленькой передней (вместе с двумя походными котелками и плохой акварелью) и принялся орудовать граблями в небольшом солнечном садике. Мысль о том, что все битвы позади, приносила ему несказанное блаженство. Во вкусах своих он походил на аккуратного, педантичного голландца, выстраивал свои цветы в шеренгу, как солдат. Он был из тех, кто поставит в передней четыре зонтика, а не три, чтобы получилось симметрично; жизнь казалась ему четким чертежом в чьем-то альбоме. И конечно, он не поверил бы, что в нескольких шагах от своего кирпичного рая он попадет в водоворот невероятных приключений, какие ему не снились в джунглях или в гуще сражения.

Однажды солнечным и ветреным днем майор, одетый как всегда безукоризненно, вышел на обычную прогулку, столь полезную для здоровья. Чтобы попасть с одной улицы на другую, ему пришлось пойти по пустынному лугу, из тех, что тянутся за усадьбами и похожи на обветшалый, выцветший задник. Большинству из нас такой пейзаж показался бы скучным и мрачным, но с майором вышло не совсем так, ибо по неровной, посыпанной гравием дорожке навстречу ему двигалось то, что он почитал, как почитает верующий церковную процессию. Высокий, кряжистый человек с водянисто-голубыми глазами и полукругом огненно-рыжей бороды толкал перед собой тележку, сверкающую самыми прекрасными цветами. Там были великолепные прообразы почти всех видов, но преобладали анютины глазки. Браун остановился, заговорил с незнакомцем, и вскоре они уже торговались. Майор вел себя, как и подобает коллекционеру, помешанному на цветах. Он тщательно и долго выбирал наилучшие растения из просто хороших, одни хвалил, о других отзывался пренебрежительно, разложил их по сортам, начиная с редких и очень ценных и кончая самыми обыкновенными, и в конце концов купил все. Торговец уже собирался везти свою тележку дальше, но вдруг остановился и подошел к майору.

— Вот что, сэр, — сказал он. — Если вас интересуют такие штуки, полезайте-ка на ту ограду.

— На ограду? — в ужасе воскликнул майор, чья душа, привыкшая следовать правилам приличия, содрогнулась при мысли о вторжении в чужой сад.

— Там самые лучшие в Англии желтые анютины глазки, сэр, — прошептал искуситель. — Я помогу вам, сэр.

Как это случилось, останется загадкой, но страсть майора взяла верх над чувством приличия. Одним легким движением он оказался на стене, окружавшей чужой сад. В следующий же миг, когда фалды захлопали на ветру, он почувствовал ужасную неловкость. Но тотчас же все эти мелочи перестали существовать — потрясение, которое ему не пришлось испытать за всю полную опасностей жизнь, затмило все. В саду, на зеленой лужайке, был узор из анютиных глазок. Они были великолепны, но на сей раз не это приковало взгляд майора — крупными буквами, составленными из цветов, было написано:

Старик добродушного вида с седыми бакенбардами поливал цветы.

Майор Браун резко обернулся: человек с тележкой словно растворился в воздухе. Майор вновь перевел взгляд на лужайку с необычной надписью. Другой на его месте подумал бы, что сошел с ума, другой, но не Браун. Когда жаждущие романтики дамы набрасывались на него с расспросами о его военных приключениях или о том, за что он получил орден, он иногда чувствовал себя ужасно скучным человеком, но это как раз и свидетельствовало о здравом рассудке.

Другой опять же мог подумать, что случайно стал жертвой грубой шутки, но Браун отбросил эту мысль. Он знал из опыта, как дорого обходятся такие тщательные работы, и считал в высшей степени невероятным, чтобы кто-то бросил деньги на ветер, чтобы подшутить над ним. Не находя объяснения, он, как человек здравомыслящий, принял факты и стал ждать, что будет, как ждал бы, если бы встретил существо с шестью ногами.

В то же мгновение старик с бакенбардами взглянул вверх — и лейка вывалилась у него из рук, а остатки воды вылились на посыпанную гравием дорожку. — Кто вы такой? — выдохнул он, дрожа от страха.

— Я — майор Браун, — ответил тот, не теряя хладнокровия, как всегда в минуты опасности.

Рот у старика беззвучно открылся, как у чудовищной рыбы. Наконец он проговорил, сильно заикаясь:

— Ну, спускайтесь… спускайтесь сюда…

— К вашим услугам, — ответил майор и одним легким прыжком, причем шелковый цилиндр даже не шелохнулся, оказался на траве.

Старик повернулся к нему широкой спиной и направился к дому странной походкой, напоминавшей, скорее, бег. Майор последовал за ним быстрым, но твердым шагом. Провожатый вел его по коридорам и проходам мрачного, роскошно обставленного дома, которыми, очевидно, редко пользовались. Наконец они подошли к двери в переднюю. Здесь старик повернулся к нему. Его лицо, едва различимое в полумраке, было полно непередаваемого ужаса.

— Ради всего святого, — проговорил он, — не упоминайте о шакалах!

Затем он распахнул дверь, впустив поток красноватого света, и шумно побежал вниз по лестнице.

Держа шляпу в руке, майор вошел в богатую гостиную, сверкающую бронзой, переливающуюся синим и зеленым. Манеры у него были прекрасные, и он, хотя удивился, ничуть не растерялся, увидев, что в комнате никого нет, кроме женщины у окна, глядевшей на улицу.

— Мадам, — сказал он с легким поклоном, — разрешите представиться, майор Браун.

— Присаживайтесь, — произнесла леди, не поворачивая головы. Она была стройная, пламенно-рыжая, в зеленом платье, и что-то в ней наводило на мысль о пригороде, где живут художники.

— Я пришел, мадам, — ответил майор, — чтобы узнать, в чем дело. Узнать, почему мое имя написано на вашем газоне и далеко не самым дружелюбным образом.

Он очень обиделся. Говорил сердито. Трудно себе представить, какое впечатление произвело на него то, что он увидел в тихом, залитом солнцем саду, где обитал, без сомнения, необычайно жестокий человек. Вечерний воздух был спокоен, трава отливала золотом, маленькие цветы, которые он так любил, взывали к небесам, требуя его крови.

— Вы знаете, что я не могу повернуться, — сказала леди. — Каждый вечер, пока не пробьет шесть, я должна смотреть на улицу.

Словно повинуясь необычному вдохновению, прозаический воин принял спокойно эти дикие загадки.

— Уже почти шесть, — ответил он и не успел закончить фразы, как старинные бронзовые часы пробили первый удар. После шестого леди вскочила и обратила к майору одно из самых необычных и привлекательных лиц, какие тому доводилось видеть, — открытое, но мучительное лицо.