Рекс Стаут - Пожалуйста, избавьте от греха

— Полиция уже все это проверяла, — сварливо ответила Хелен Лугос. Ее подбородок вздернулся, а на шее едва заметно подергивалась какая-то мышца. — Мы не… Мы связаны только по нашей работе, поскольку работаем вместе. В личном плане мы не… мы не состоим в близких отношениях.

— Хотя ему бы этого хотелось?

— Он думает, что… да.

— Вы читаете книги?

Она повела себя точь-в-точь так же, как и все остальные, когда ни с того ни с сего слышат неожиданный и совершенно бессмысленный вопрос. Ее глаза расширились, а рот приоткрылся. Это продолжалось секунды две, словно Вулф спросил, ест ли она кошек. Потом Хелен Лугос сказала:

— Э-э-э… да. Я читаю книги.

— А художественную литературу любите?

— Я читаю достаточно много.

— Тогда вы должны были заметить, что многие крупные писатели, как, впрочем, и менее искушенные авторы, очень точно, хотя порой и интуитивно описывают человеческие характеры. Довольно часто в романах встречаются два персонажа, питающие друг к другу скрытую симпатию, но на людях проявляющие враждебность. А вот обратного не бывает. Нет такого, чтобы двое враждебно настроенных друг к другу личностей прилюдно делали вид, что обожают друг друга. Писатели знают, что этого делать нельзя. Знаю и я. Я знаю, что не смогу выяснить степень вашей близости с мистером Миром, задавая вопросы в лоб и следя за тем, как меняется ваше выражение, — я даже пытаться не стану. Я понимаю, что бесполезно вообще спрашивать вас о чем-либо, но мне очень хотелось бы задать вам один конкретный вопрос — больше ради того, что этот вопрос скажет вам, чем ради того, что услышу в ответ сам. У мистера Гудвина имеется подробнейший отчет обо всем, что вы делали и где были во вторник, двадцатого мая. Меня же интересует одна подробность, случившаяся днем накануне, в понедельник, девятнадцатого мая. Днем, сразу после обеда, мистер Мир находился у вас в комнате. Наедине с вами. О чем вы разговаривали? О чем шла речь?

Не могу сказать, что случившееся после этого доставило мне удовольствие, но я не пожалел о том, что присутствовал. Многократно, может быть, добрую сотню раз я наблюдал, как Вулф внезапно обрывает разговор и, не прощаясь, просто поворачивается к людям спиной и уходит. Вот почему мне было любопытно понаблюдать за тем, как один-единственный раз Вулф сам оказался в роли человека, к которому повернулись спиной. Хелен Лугос не стала злобно фыркать, кричать или размахивать руками — она просто встала и ушла. Должен признать, что Вулф тоже не брызгал слюной и не размахивал руками, а просто сидел и провожал ее взглядом. Я тоже молча смотрел ей вслед, после чего встал, прошагал в прихожую и удостоверился, что она не забыла закрыть входную дверь. Когда я вернулся в кабинет, Вулф уже полез в ящик за открывалкой — значит, он успел позвонить, чтобы Фриц принес пива.

— Повторите мне еще разок, что я разбираюсь в женщинах лучше, чем вы, — попросил я. — У меня поприбавится уверенности. Только не просите, чтобы я это доказал. Пару недель назад я сказал, что она что-то скрывает. Я сказал также, что бомбу она не подкладывала, но теперь я уже не столь уверен. Неужели вы сделали такой вывод из слов Коупса?

— Черт бы побрал этого Коупса! — прорычал Вулф. — А ведь за уик-энд ни от Фреда, ни от Сола мы не узнаем ничего нового.

Он приподнял верхнюю бумажку из стопки почты. Это был чек от миссис Оделл на шестьдесят пять тысяч долларов.

Кеннет Мир тоже пришел раньше. В дверь позвонили, я подошел и увидел у тротуара его машину, темно-зеленый «ягуар». Мир держал под мышкой довольно громоздкий портфель коричневой кожи, но когда я поинтересовался, не желает ли он оставить портфель на скамейке в прихожей, он ответил отказом и пронес портфель в кабинет. Я говорил раньше, что, увидев его впервые, сразу подумал, что этот человек преждевременно устал. И сейчас, наблюдая, как он сидит в красном кожаном кресле и моргает, глядя на Вулфа, я решил, что его длинный заостренный нос напоминает восклицательный знак, у которого внизу вместо точки поставлен дефис.

Кеннет Мир держал портфель на коленях.

— Я просто возмущен! — негодующе заговорил он. — Почему вы не могли пригласить меня прийти вчера вечером? Почему именно сегодня?

Вулф кивнул.

— Я должен принести вам свои извинения, мистер Мир. Вот они. Я рассчитывал, что успею получить определенную информацию, касающуюся того самого дела, что я собираюсь обсудить с вами, но не успел. Однако, поскольку вы здесь, мы можем обсудить кое-что другое. Кровь на ваших руках. Через неделю после взрыва бомбы вы впали в депрессию, настолько сильную, что она привела вас сначала в клинику, а потом и ко мне. Уже потом, когда я приступил к расследованию, ваши окровавленные руки заинтересовали меня впрямую. Я рассматривал несколько гипотез: вы сами подложили бомбу и не выдержали груза ответственности. Или вы просто знали или подозревали, кто это сделал, и совесть не давала вам покоя; воображаемые окровавленные руки настойчиво требовали от вас: пожалуйста, избавьте нас от греха. Или само событие слишком потрясло вас — при виде случившегося и крови на своих руках вы испытали настоящий шок. Все эти гипотезы имеют под собой основания, но мы с мистером Гудвином даже не обсуждали их; мы редко тратим время на обсуждение догадок.

— Мне это нравится — пожалуйста, избавьте от греха, — задумчиво произнес Мир. — Очень красиво сказано.

— Я тоже так считаю. Думаю, что и мистер Гудвин разделит это мнение. Однажды он выразился, что я езжу на словах без седла. Но вся беда в том, что прошли три недели, а догадки так и остались догадками. Не угодно ли что-нибудь прокомментировать?

— Нет.

— Совсем. Ничего?

— Нет.

— А ваша депрессия не прошла? Или вы по-прежнему просыпаетесь среди ночи, чтобы вымыть руки?

— Нет.

— Значит, случилось или было сказано нечто такое, что избавило вас от депрессии или облегчило ее? Что? Вы это знаете?

— Нет.

Вулф покачал головой.

— Так не пойдет. Сегодня утром я резко поговорил с мисс Лугос; я сказал, что, по моему мнению, она лжет. О вас я сейчас думаю то же самое. Я не сказал еще кое о чем, что имеет к вам отношение, но теперь скажу. Почему вы сказали одному человеку, что расследование должно сосредоточиться на Хелен Лугос?

Мир не нахмурился, не вздрогнул и даже ухом не повел. Он просто сказал:

— Я этого не говорил.

Вулф повернул голову.

— Арчи?

— Вы сказали это, — напомнил я Миру, — Питу Дамиано. День точно не назову, но вскоре после случившегося. Примерно месяц назад.

— Ах, ему! Он ухмыльнулся или ему показалось, что он ухмыляется. — Пит соврет — не дорого возьмет.

— Это глупо, — сказал Вулф. — Вы знали, что рано или поздно эти слова могут припомнить, и должны были подготовить приемлемый ответ заранее. Голословное отрицание вам не поможет. Я сейчас задам вам тот же самый вопрос, который утром задал Хелен Лугос, причем теми же самыми словами: в понедельник девятнадцатого мая, днем, сразу после обеда, вы находились в комнате мисс Лугос. Наедине с ней. О чем вы разговаривали? О чем шла речь?

На этот раз он уже нахмурился.

— Вы задали ей этот вопрос? И что она ответила?

— А что вы ответили?

— Ничего. Я просто не помню.

— Пф! Я задал вам семь вопросов и услышал в ответ одни «нет». Я перед вами извинился; теперь я приношу извинения самому себе. В другой раз, мистер Мир. Мистер Гудвин проводит вас.

Я встал, но приостановился, потому что мне показалось, что Мир хочет что-то сказать. Его губы дважды размыкались, но оба раза он промолчал. Он посмотрел на меня, увидел безучастную физиономию, заткнул под мышку портфель и поплелся к двери. Я вышел следом.

Вернувшись в кабинет, я спросил:

— Нам нужно обсудить догадки?

Вулф пробурчал:

— Ты бы вполне мог уехать еще до обеда. Извиниться перед тобой?

— Нет, благодарю. Номер телефона, как всегда, у вас на столе.

Я вышел в прихожую, прихватил дорожную сумку, прогулялся пешком до гаража, сел в «герон» и покатил к Вест-Сайдскому шоссе. Лили Роуэн ждала меня на своей вест-честерской поляне. Так уж она почему-то окрестила свою виллу — поляна.

В понедельник утром Эймори Браунинг сделал то, чего не делал прежде никогда. Он протопал по всем трем комнатам оранжереи до самого питомника, не заметив по пути ни одной орхидеи. Я его не видел, поскольку он шел за моей спиной, но уверен, что прав. Трудно в это поверить, ведь вокруг пылали ослепительные, дразняще-яркие цветы немыслимой красоты, не заметить которые мог только слепой. Впрочем, в каком-то смысле он и был слеп.

Было двадцать минут одиннадцатого и я только успел вернуться после похода в банк, где я депонировал полученный от вдовы чек, когда задребезжал дверной звонок; на крыльце стоял будущий президент КВС. Едва я успел открыть дверь, как он протопал в прихожую и, не останавливаясь, промаршировал в кабинет. Когда я, заперев дверь, вошел следом за ним, Браунинг стоял перед столом Вулфа.