Жорж Сименон - В тупике

Владимир был согласен на все, согласен был на одновременные роли любовника и слуги. Ведь звание капитана было пустым звуком и он не имел для этого никаких оснований. Он занимался уборкой яхты вместе с Блини. Раз в году они вместе скоблили корпус яхты, перед тем как приступить к окраске.

Вернее, Владимир ухитрялся свалить всю работу на Блини, но это уже другое дело…

Нет! В счет шла только Элен.

Машина, с Дезирэ за рулем, проехала мимо кафе, потом вдоль мола и остановилась в нескольких метрах от яхты. Шофер, не очень-то желая вмешиваться в чужие дела, дал сперва несколько гудков. Никто не появился. Что она там делает, внизу? Пришлось все-таки Дезирэ выйти из машины и подняться по сходням. Довольно надолго он застрял в кают-компании, вероятно обсуждая что-то с Элен.

Затем он вышел один, дал задний ход и остановился перед кафе.

— Стаканчик белого, — заказал Дезирэ. Усевшись напротив Владимира, он тихо сообщил:

— Не желает.

— Не хочет ехать на виллу обедать?

Дезирэ пожал плечами, достал сигарету, закурил.

— Друзья приехали… Хозяйка еще не вставала и велела, чтобы ее не будили…

Взгляд шофера был циничным, и говорил он языком жителя парижского предместья.

— Что касается девчонки, то, пожалуй, наш приятель Блини…

За этим последовал жест еще более циничный, чем взгляд, и Владимир покраснел. Это была его единственная слабость. У него была светлая кожа уроженца балтийского севера, голубые глаза и мягкие черты лица, и при малейшем волнении щеки его заливал багровый румянец, точно так же, как после нескольких стаканчиков опухали веки.

— Едем?

— Нет, я побуду здесь.

— Я их обоих застал за стряпней, наша барышня нацепила передничек…

За минуту до этого Владимир собирался идти обедать на яхту. После этих слов решимость его пропала.

Он не задавался вопросом, влюблен он в Элен или нет. Прошло уже три недели с тех пор, как она ворвалась в их жизнь, — вероятно, после смерти отца, который, может быть, и был первым мужем Жанны Папелье, — Ну и вид у вас! — заметил шофер. — Угостить стаканчиком?

— Спасибо, нет.

— Так не будете пить?

Владимир был на пределе. Зачем к нему лезут с разговорами, когда он думает совсем о другом? Или пытается не думать и ждет. Скорее бы все случилось.

Бриллиант лежит в шкатулке. Вот сейчас Жанна Папелье встанет и обнаружит пропажу.

Поделом Блини!

Из трубы яхты поднималась струйка дыма, но ветер относил ее, и она была едва заметна. Иногда, через час-другой, дождь внезапно прекращался, но потом это случайное затишье сменялось еще более яростным порывом ветра и ливня.

— Разве вы здесь кормитесь?

Да, Владимир поел у Полита, без всякой охоты, навалившись на стол локтями. Потом выпил! Потом растянулся во весь рост на кожаном диванчике.

Свет резал ему глаза, и он прикрыл лицо газетой. Вице-мэр пообедал дома и вернулся, надеясь подыскать партнера и во что-нибудь сыграть. Он уселся недалеко от русского и раскрыл другую газету, хотя читать у него не было ни малейшего желания.

— Сыграем? — предложил Полит. Сыграли нехотя и бросили колоду на стол. Машины проезжали мимо, не останавливаясь. В церкви звонили к вечерне, а вице-мэр все никак не мог выяснить, что сегодня освящают — самшит или свечи. Он вздохнул и поглубже уселся в угол диванчика.

Лили снова перетирала стаканы и ставила их на полку; вскоре она услышала, как похрапывает вице-мэр.

Может быть, Владимир тоже уснул? Белые брюки его заляпаны грязью, одет он в бело-синюю полосатую тельняшку, лица не видно, зато видно, как поредели рыжеватые волосы.

— Разбудишь меня в четыре часа, — вздохнул Полит и поднялся к себе.

А дымок все вился над трубой яхты…

В вилле «Мимозы» Жанна Папелье звонком вызвала горничную, потребовала сельтерской, еле ворочая языком.

— Кто там внизу?

— Шведка приехала с женихом… Я им подала завтрак… Они сейчас в маленькой гостиной.

— Что они там делают?

— Да ничего.

— Дай мне еще поспать.

— Разве мадам не собирается вставать?

— Нет. Моя дочь не приехала?

— Она велела передать через Дезирэ, что хочет остаться на яхте.

— А Владимир?

— Он ушел в десять часов и еще не приходил.

— Скажи, чтоб меня не будили.

Гости хотели сыграть в бридж, но четвертого игрока не нашлось. В гостиной, заваленной журналами и книгами, шведка раскладывала пасьянс, а ее двадцатипятилетний жених, одетый для игры в гольф, читал киножурнал.

На кухне дворецкий завтракал вдвоем с кухаркой, медленно жевал, просматривая газету.

— Вечером все тут будут обедать?

— Не знаю.

В тысячах домов и вилл Лазурного берега сидели люди, не зная, что делать, и смотрели на дождь. В Канне, Ницце, на Антибах зрители у входа в кинотеатры стряхивали зонтики.

Вице-мэр проснулся, как от толчка, около четырех. Бог знает что такое ему приснилось! Владимир все так же сидел за столиком, уткнув подбородок в ладони, и смотрел прямо перед собой.

— Плохи дела?

— Хороши!

Интересно, что они там делают вдвоем, на яхте? Конечно, проще всего пойти туда и посмотреть. А если там ничего такого не происходит?

И действительно, ничего такого не происходило. В маленькой кают-компании, затянутой японским вышитым шелком, Блини с Элен играли в карты, вернее, Блини обучал Элен русской игре в шестьдесят шесть. Владимир прошлым воскресеньем уже застал их за этим же занятием.

— Вот этот и вон тот…

Блини хохотал во весь голос, выигрывал и смотрел на партнершу такими ласковыми, детскими глазами, что она тоже не могла удержаться от смеха.

— Не люблю я вашего друга Владимира… — сказала она вдруг.

Собеседник возразил:

— Вы его не знаете… Это настоящий русский, удивительный человек… Но его надо понять…

— Пока что он взваливает на вас всю работу…

— Он настоящий русский… — повторил Блини.

— Он вам завидует…

— Мне?

Блини смеялся. С чего бы это Владимир стал ему завидовать?

— Хотите, я вам расскажу одну историю? Это кавказская история.., когда мы были богатыми, как-то раз, в Вербное воскресенье…

Владимир потянулся, глядя на залитые дождем окна, и заказал Лили еще стаканчик виски.

— Куда это он?

Вице-мэр едва успел произнести эти слова, как Владимир, которому Лили как раз подавала виски, был уже за порогом. Прямо перед ним остановился автобус, открылась и закрылась дверца, и машина тут же рванулась вперед, унося Владимира, усевшегося рядом с водителем.

Спустя десять минут он вышел из автобуса в Канне, все так же под дождем, пешком, покинул город и стал подниматься по наклонной улице между двух каменных оград. И вот перед ним ворота с каменными львами по обеим сторонам, усыпанная мелким гравием лужайка и, наконец, крыльцо между колонн.

На мгновение он остановился и прислушался. В большой гостиной играл граммофон. Он открыл дверь и повесил на крючок фуражку и дождевик. Из холла ему была видна гостиная. Шведка нехотя возилась с граммофоном, а рядом с ней, развалившись в кресле, ее жених, граф де Ламотт, одетый с иголочки, лениво просматривал газету. Сидевшая за столом молодая особа по имени Жожо, разведенная с мужем, но тем не менее вечно враждовавшая с ним по разным поводам, заполняла страницу за страницей своим крупным угловатым почерком.

Русский собирался было пройти мимо них. Ламотт его окликнул:

— Эй, Владимир!..

Владимир, уже в дверях, повернул к нему угрюмое лицо.

— Вы наверх?

— Да. А в чем дело?

— Скажите-ка Жанне, пусть идет сюда! Попробуем хоть что-то придумать… До смерти скучный день… Может, съездить в Ниццу или в Монте-Карло?

Владимир в ответ только поморгал разок-другой и пошел наверх.

Виллу построили еще до войны, с типичным для Лазурного берега обилием мрамора, бронзы и фресок и, вероятно, поначалу обставили с соответствующей роскошью. Но затем ее, несомненно, стали сдавать внаем каждый сезон, ковры поблекли, а мебель то переставляли, то кое-как меняли. В один прекрасный день ее купила со всем содержимым Жанна Папелье да еще привезла туда всю свою лишнюю мебель из Ниццы и Парижа.

На втором этаже Владимир прижался ухом к двери и прислушался. Ничего не услыхав, он медленно повернул ручку, толкнул створку и удивился, что Жанна сидит и смотрит прямо на него.

Она находилась в постели, непричесанная, и поднос с чаем и поджаренным хлебом стоял у нее на коленях. Занавеси были еще задернуты, и в спальне было полутемно.

— Пришел! — просто сказала она.

Вряд ли сейчас ее узнали бы сидевшие внизу гости, привыкшие видеть ее одетой. Ей было лет пятьдесят, и черты ее лица после ночного сна казались очень резкими, а ее удивительно волевой лоб казался огромным под пучком жидких волос.

— Что они там делают? — спросила Жанна, когда Владимир молча уселся у нее в ногах.

— Эдна включила граммофон… Ламотт читает… Жожо пишет…