Джон Карр - Убийства в замке Баустринг

Тэрлейн взглянул в сгущавшихся сумерках на сэра Джорджа, и ему показалось, что тот дремлет. Спустя какое-то время его внимание привлек новый звук, сопровождавший дребезжание двуколки. Он прислушался: звук этот становился все громче и мелодичней.

— Это наш водопад, — сказал Фрэнсис, увидев, что Тэрлейн озирается. — Папаша настаивал на том, чтобы сохранить крепостной ров с водой. Но это невозможно, понимаете ли, по санитарным соображениям. Вода в нем застаивается — мошки, комары, москиты, — можно запросто схватить лихорадку. Интересно, как с этим справлялись в прежние времена? На нашей территории, возле холма, протекал большой ручей. Так папаша нанял мелиораторов, которые повернули его, соорудили запруду, вычистили и сделали все, что полагается, и теперь ручей падает в ров с высоты, и у нас все время чистая вода. Разумно, не правда ли?

Фрэнсис натянул поводья и слегка стеганул лошадь по крупу. Двуколка повернула, и сразу рокот водопада усилился, а среди дубов засветились огни Баустринга. Так как они подъезжали к замку в сумерках, Тэрлейну мало что удалось разглядеть. Хотя он различил каменный парапет рва и мостовую, ведущую к воротам с двумя круглыми башнями, по бокам, не превышавшими высоту сорокафутовых стен, с темными узкими бойницами и освещенными остроконечными окнами, желтый свет которых выделялся на фоне причудливо переплетающихся ветвей. Черные на фоне серого неба зубцы стен соединялись с двумя высокими круглыми башнями по сторонам фасада здания. На красноватой черепичной крыше располагались ярусами шеренги дымовых труб. Над зубцами донжона в небо взмывал флагшток.

Двуколка покатила к воротам.

— Эй, вы, там! — крикнул Фрэнсис.

Над воротами мгновенно зажегся белый круглый фонарь.

— Папаша не жалует электрическое освещение, — сказал Фрэнсис, — но ему пришлось пойти на уступки большинству. Господи, я совсем окоченел! Нам всем надо выпить виски. Эй, вы, там, пошевеливайтесь!

Два лакея выскочили из распахнувшейся огромной калитки. Один из них забрал багаж, другой перегнал двуколку за угол замка к конюшням. Тэрлейн продрог и потирал руки. В стене распахнулись ворота, открыв длинный и узкий двор, вымощенный булыжником. Передняя часть замка выгибалась дугой параллельно внешней стене. Лишь часть светящихся кое-где окон была видна с дороги — их загораживала стена, — но двор оказался гостеприимно залит светом. Перед распахнутой парадной дверью располагалась терраса с балюстрадой, на которую вели несколько пологих ступенек, светились окна, украшенные по центру стекла гербами. В стенах, толщина которых, как подумал Тэрлейн, была не менее восьми футов, вглядевшись, он разглядел лестницы, ведущие к зубцам наружной стены. Но времени на то, чтобы разглядеть все это, не оставалось. Переступив порог, он остановился как вкопанный.

В центре Большого зала Баустринга маленький сутулый человечек в грязном белом балахоне, подпрыгивая на цыпочках, размахивал молотком и странным образом напоминал дрессированного козла.

— Мне нужны мои латные рукавицы, слышишь? — проблеял он. — Где мои латные рукавицы?

«Нечто безрассудное, неблагопристойное и зловещее» — вот так сказал в купе поезда Джордж, тучный, страдающий одышкой, с руками, опирающимися на колени, и с серьезным лицом. Эти слова мгновенно вспомнились Тэрлейну в Большом зале Баустринга.

Скорее уж нелепое и абсурдное! Он с трудом заставил себя оторвать взгляд от лорда Рейла.

Тэрлейн представил себе университетскую аудиторию: амфитеатр скамеек и себя самого, с педантичностью кладущего часы на стол. Он всегда вертел в руках эти часы, читая лекцию. Смотрел в сторону широких окон в конце аудитории и никогда не интересовался тем, слушают ли его студенты. Он полагал, что сможет донести свои мысли в их точном, внушающем трепет смысле. И он всегда хвалил себя за то, что справился со столь коварной темой «Размышления о страхе».

Базисом всякого страха, утверждал он, является нелепость, абсурдность, но это положение не прослеживается в ряде общеизвестных примеров. Однако в Баустринге он обнаружил признак того, что было до нелепости абсурдно. И это привело его в замешательство. Пэр Англии кривляется, подпрыгивает, взвизгивает, требуя пару каких-то латных рукавиц.

Лорд Рейл резко повернулся, и из его дырявого кармана выпали гвозди. Он поспешно наклонился, собрал гвозди и снова выпрямился.

Тот, к кому он обращался, переминался с ноги на ногу, поглядывая на прибывших. Это был молодой человек, низенький и коренастый, с кожаным портфелем в руках. У него было круглое лицо, темные усы полумесяцем, брови полумесяцем и невыразительные глаза. Он то и дело промокал платком свой лоб, жестикулировал и бормотал что-то невнятное.

Потрясая костлявой рукой, лорд Рейл снова обрушился на него.

— Я хочу с этим покончить! — взвизгнул он. — Будь я проклят, если стану терпеть такое. Мне нужны мои латные рукавицы. Сначала та тетива, а теперь вот моя лучшая пара средневековых латных рукавиц! Куда они делись? Что ты сделал с ними? Я желаю знать!

— Пожалуйста, сэр! — Молодой человек, взмахнув портфелем, понизил голос. — У нас гости…

— Гости или не гости, — заблеял лорд Рейл, — я хочу свои латные рукавицы! Это безобразие, вот что это такое. Возмутительно! Где они?

— Говорю вам, сэр, я не брал ваши латные рукавицы! Понятия не имею, где они. Откуда мне знать? Я не несу ответственность…

— Вздор! — взвизгнул лорд Рейл, ткнув ему в грудь молотком. — Ты — мой секретарь, разве не так?

— Так, сэр. Разумеется, я ваш секретарь.

— Тогда ты должен знать, если ты мой секретарь, ты должен знать… Разве он не должен? — повысил голос лорд Рейл, повернувшись к присутствующим.

— Ради бога, Генри, — сказал сэр Джордж, — прекрати этот балаган. В конце концов, мы у тебя в гостях. Расскажи, что произошло?

В разговор вмешался Фрэнсис Стайн. Сняв поношенную старую шляпу, он сунул ее в карман своего пальто, потом спросил в раздумье:

— Послушай, отец, у тебя с уха свисает паутина. Как, черт возьми, ты умудряешься быть таким неопрятным? Это ведь уметь надо! И зачем этот молоток?

Лорд Рейл уставился на них и слегка наклонил набок голову, как бы ища поддержки. На его крючковатом носу виднелся клок паутины, и он, скосив глаза, явно пытался разглядеть его. Хотя он казался солиднее в белом шерстяном монашеском одеянии с капюшоном, болтающимся на его редких седеющих волосах, весил он не более девяноста фунтов.

— Никто не должен знать об этом, — хихикнул он, пряча молоток в карман. — Нет, нет! Это испортит всю затею. Ха! Черт меня возьми, но это забавно! Ха-ха-ха! — загоготал он и ударил себя по боку. — Но больше ни слова об этом! Слышите?

— Ни слова о чем? — спросил сэр Джордж.

Лорд Рейл уставился на Тэрлейна.

— А это еще кто? — спросил он.

— Это доктор Тэрлейн, твой гость, Генри. Разве не помнишь?

— О!., да! Да, конечно! — гаркнул лорд Рейл. — Да, да, профессор! Я рад, сэр, счастлив! Сущая правда, сэр! Хочу услышать ваше мнение о моем франко-фламандском гобелене. Эта вещь из реликвария собора в Турне, что в Долине Шельды. Гобелен выткан ранее середины XV века, но я знаю точно, что это 1470 год. Этот Солтон — старый остолоп, как и остальные всезнайки из Оксфорда. Разве не так?

— Боюсь, сэр, я…

— Конечно, остолоп! Ха! — фыркнул лорд Рейл, надув щеки. — Вы здравомыслящий человек, сэр. Рад с вами познакомиться. Рад… Вот дела! — внезапно переключился он. — Мне надо принять ванну. Я удаляюсь, я исчезаю… Прошу прощения, прошу прощения… Брюс, — убегая, он кивнул в сторону секретаря, — покажет вам здесь все. Пока, увидимся, до свидания!

— Прошу прощения, сэр, — поспешно сказал секретарь и щелкнул замком своего портфеля. — Весь день пытаюсь вас попросить… Я насчет письма…

Лорд Рейл замахал руками:

— В кабинете. Не сейчас. В кабинете.

— Но когда, сэр?

— В кабинете, — повысил голос лорд Рейл. — Или в так называемом офисе, — добавил он на ходу.

Тэрлейну показалось, что секретарь чертыхнулся.

Плечи у него поникли, круглое лицо приняло то недоумевающее и унылое выражение, которое возникает у тех, кто постоянно и терпеливо угождает своенравным людям.

Брюс Мэссей защелкнул замок своего портфеля. Фрэнсис ухмыльнулся.

— Ты чересчур добросовестный, Брюс, — сказал он. — Если бы ты не слишком усердствовал, у тебя была бы самая спокойная секретарская работа в Англии.

— В этом случае, — сказал Брюс угрюмо, — на нас свалилось бы такое количество судебных процессов, которое за пару недель парализовало бы всю судебную систему. Прошу меня извинить, но, с точки зрения вашего отца, учтивое деловое письмо — это когда он называет своего финансового менеджера жуликом и негодяем, а уж когда он вступает в какую-либо отвлеченную полемику, у меня слов нет! Он меняет шифр своего сейфа каждые полгода и записывает его на стене возле сейфа, чтобы не забыть. Каждый раз, когда я это стираю, он спрашивает меня, в чем дело, и пишет шифр снова. Как-то раз я написал на стене неверные цифры, но он это обнаружил и меня едва не уволил. Раньше у меня было чувство юмора, — добавил Мэссей уныло, — но оно пропало.