Эллери Квин - Тайна голландской туфли

— Но только не во время операции — в операционную их не допустят. — Минхен был угрюм. — Всех проводят в комнату ожидания — вот здесь, рядом. Семью избавят от лицезрения страданий родственницы. Ну что ж! Не хочешь ли прогуляться? Мне нравится показывать свой госпиталь. Если мне позволено оценивать результат собственного труда, я бы оценил его как образцовый госпиталь.

— Согласен, Джон.

Они оставили кабинет Минхена и пошли неторопливым шагом по северному коридору. Минхен указал на дверь на галерее амфитеатра, где должна была происходить операция, а также на дверь комнаты ожидания.

— Некоторые из родственников Дорн, наверное, уже там, — предположил Минхен. — Мы не должны допускать, чтобы родственники бродили по всему госпиталю. Две дополнительные операционные расположены у нас в западном коридоре, — комментировал Джон. — Наш операционный штат — один из самых больших на востоке страны. И он всегда занят делом... А вот здесь, налево, главная операционная — амфитеатр. Она разделена на два специальных отсека: предоперационная и блок анестезии. Вот видишь, здесь есть дверь, ведущая в блок анестезии из южного коридора... В амфитеатре проводятся самые крупные операции; он также используется для демонстрационных случаев, когда проводятся занятия по повышению квалификации молодых врачей и медицинских сестер. И, конечно, наверху также есть операционные.

В госпитале воцарилась странная тишина. Иногда только пробегала какая-то фигура в белом. Казалось, шум навсегда изгнан из этих стен; двери безмолвно распахивались и закрывались на огромных смазанных петлях. Мягкий рассеянный свет гулял по интерьеру здания; кроме медицинских, сюда не допускались никакие запахи.

— Между прочим, — внезапно произнес Эллери, когда они вошли в южный коридор, — я не ошибусь, если повторю твои слова «операция будет проведена без анестезии»? Это только потому, что пациентка в коме? Я-то думал, что анестезия применяется при всех хирургических вмешательствах.

— Хороший вопрос, — отметил Минхен. — И это правда, что в большинстве случаев — практически во всех случаях применения хирургии — используется анестезия. Однако диабетики — особые пациенты. Ты знаешь — или скорее не знаешь, — что при хроническом диабете любое хирургическое вмешательство опасно. Даже незначительная операция может стать фатальной. Как раз недавно был случай: какой-то пациент прибыл с нагноением пальца. Дежурный врач принял... ну, в целом это один из непредсказуемых трагических случаев в медицине. Палец был как положено вычищен и дезинфицирован — и парня отпустили домой. А на следующее утро он был найден мертвым. Осмотр показал, что в крови переизбыток сахара. Вполне вероятно, что он сам не знал о своем диагнозе... Но я начал было говорить о том, что любая операция может стать для диабетика фатальной.

Когда операция абсолютно необходима, медицина находит пути инициации в организме восстановительного процесса: такого, который нормализует содержание сахара в крови. И для этого во время операции постоянно делаются инъекции инсулина с глюкозой, чтобы поддерживать стабильное содержание сахара. И Абби Дорн назначены вливания инсулин-глюкозы; постоянно делаются анализы крови. Такие инъекции действуют около полутора-двух часов. В целом лечение больного длится в течение месяца; слишком быстрое снижение сахара может вызвать перегрузку печени. Но в данном случае у нас нет времени соблюдать все предписания; разрыв желчного пузыря нельзя игнорировать, и с операцией рискованно тянуть даже полдня.

— Это понятно, но как насчет анестезии? — продолжал уточнять Эллери. — Анестезия сделает операцию еще более рискованной, да? Именно поэтому ты уповаешь на нечувствительность при коме?

— Именно. Анестезия не только прибавляет риска, она усложняет подготовительный период. Мы просто воспользуемся случаем, предоставленным Богом. — Минхен положил руку на ручку двери, на которой значилось «Смотровая». — Конечно, при этом анестезиолог будет во время операции находиться возле операционного стола, чтобы тотчас принять меры при внезапном выходе Абби Дорн из комы... Проходи, Эллери, я хочу показать тебе, как тут у нас все устроено.

Он распахнул дверь и поманил Эллери в кабинет. Эллери заметил, что небольшая панель на стене осветилась крошечной лампочкой, обозначавшей, что смотровая занята. Эллери замешкался на пороге.

— Красиво, а, старина? — усмехнулся Минхен.

— А это что за штуковина?

— Флюороскоп. Имеется в каждой смотровой. Конечно же, как и стол, и компактная стерилизационная установка, фармакологический шкаф, инструментальный отсек... Ты и сам можешь все видеть.

— Весь этот инструментарий, — наставительно произнес Эллери, — изобретен как насмешка человека над Создателем. Бог ты мой, неужели наших рук недостаточно? — И они дружно рассмеялись. — Послушай, я здесь и двинуться боюсь. Неужели здесь никто не разбрасывает вещи?

— Пока главным здесь Джон Квинтус Минхен, нет, — усмехнулся его собеседник. — Ну да, чистота и порядок — наш фетиш. Возьми, к примеру, материалы и фармакологию. Все хранится вот в этих шкафчиках, — и он указал рукой на большой белый шкаф в углу, — и все хорошо спрятано от глаз посетителей и пациентов. Но весь персонал — все, кому положено знать, — прекрасно знают, где что взять. Сочетание простоты и врачебной тайны.

Минхен выдвинул большой металлический ящик внизу шкафа. Эллери наклонился и воззрился на потрясающее разнообразие разложенных там в идеальном порядке перевязочных средств.

— Система, — пробормотал Эллери. — Наверное, твои подчиненные получают плохие оценки за пятна на халатах и не завязанные шнурки?

— Ты не так уж и не прав, — засмеялся Минхен. — Правилами госпиталя предписано ношение формы, которая для мужчин состоит из белых парусиновых туфель, белых брюк и пиджака, для женщин — из белого комбинезона. Особая форма предусмотрена также для обслуживающего персонала: лифтеров, уборщиков, кухонного персонала, даже священников — все они носят стандартную униформу, и одеты в нее с того момента, как ступают на территорию госпиталя, и до момента, когда они покидают ее.

— У меня уже голова кружится, — застонал Эллери. — Давай скорее выберемся отсюда.

Свернув вновь в южный коридор, они увидели высокого мужчину в коричневом пальто, со шляпой в руках, который спешил навстречу. Заметив их, он некоторое время колебался, а затем внезапно двинулся вправо, в восточный коридор и исчез из вида.

На лицо Минхена будто легла тень.

— Ну, теперь конец былому могуществу Абигейл, — пробормотал он. — Вот ее адвокат — Филип Морхаус. Хитрая бестия! Молод и хорошо подкован. И все время посвящает интересам Абигейл.

— Подозреваю, что ему уже известны последние новости, — заметил Эллери. — У него есть личный интерес к делам своей клиентки?

— Я бы сказал — личный интерес к ее хорошенькой молодой дочери, — сухо ответил Минхен. — Похоже, у них с Хильдой роман. По крайней мере, внешне все так и выглядит. А Абби, со своими старомодными сентиментальными манерами, только растроганно улыбается, глядя на них. Ну что ж! Полагаю, в это дело вмешается весь клан... Они, похоже, уже собрались. А вот и маэстро — крутится возле операционной. Приветствую, доктор!

Человек в коричневом пальто подбежал к дверям комнаты ожидания в северном коридоре и рванул на себя дверь. Она не поддалась. За дверью не слышалось ни звука. Он догадался толкнуть дверь...

— Фил!

— Хильда! Дорогая...

Высокая молодая женщина с покрасневшими от слез глазами бросилась в его объятия. Он гладил ее по голове, приникшей к его плечу, бормоча слова утешения.

Они были одни в просторной комнате, где вдоль стен расположились длинные скамьи; на одну из скамей была небрежно брошена дорогая шуба.

Филип Морхаус нежно приподнял голову девушки, тронул ее за подбородок, заглянул в глаза.

— Ничего, Хильда, с ней все будет хорошо, — хрипловато заверил он. — Не плачь, дорогая, я... ну пожалуйста!

Она взмахнула ресницами, попыталась улыбнуться.

— Я... о, Фил, я так рада, что ты здесь... что ты сидишь здесь со мной... а то я все одна, одна... я жду, но никого нет.

— Я знаю. — Он, слегка нахмурившись, огляделся. — А где все остальные? И почему, черт возьми, они тебя оставили здесь одну?

— Не знаю... Сара, дядя Хендрик — они ушли куда-то... Она схватила его за руку, прижалась к его груди. Постояв, они подошли к скамье и сели. Хильда Дорн широко раскрытыми глазами глядела в потолок. Молодой человек пытался как-то утешить ее — но не находил слов.

Вокруг, угрюмый и молчаливый, возвышался госпиталь, приглушенно, словно улей, гудящий от усилий повседневной работы. Но сюда, в комнату, не долетало ни звука шагов, ни единого радостного голоса. Только безмолвствовали белые стены...