Жорж Сименон - Записки Мегрэ

В тот же вечер я увидел книжонку в руках жены.

— Вот, молочница принесла. Говорит, что тут про тебя написано. Я еще не успела прочитать.

Ну что было делать? Пресловутый Сим сдержал обещание: он не написал статью в газете, но и серьезную книгу тоже, а просто пустую книжонку, которую смешно было бы принимать всерьез.

Он не изменил моей фамилии. Но он мог бы возразить, что на свете, вероятно, немало людей, носящих фамилию Мегрэ. Поэтому я дал себе слово держаться с ним возможно суше, если нам придется встречаться, хотя полагал, что вряд ли он еще сунется в уголовную полицию.

Но тут я ошибся. Как-то я пошел к шефу посоветоваться насчет одного дела и едва постучался, как он крикнул:

— Входите, Мегрэ, входите! Я как раз собирался звонить вам. У меня наш приятель Сим.

А на лице нашего приятеля Сима — ни тени смущения. Напротив, расселся как дома со здоровенной трубкой во рту.

— Как поживаете, господин комиссар?

А Гишар мне объясняет:

— Он только что прочитал мне несколько отрывков из одной своей вещи про нашу фирму.

— Знаю.

Глаза Ксавье Гишара смеялись, и, по-моему, на этот раз он потешался надо мной.

— К тому же он рассказал мне кое-что немаловажное, касающееся и вас. Сейчас он это повторит.

— Все очень просто. До сих пор во французской литературе, за редким исключением, преступник вызывал симпатии читателя, полиция же представала в смешном виде, если не хуже.

Гишар одобрительно кивал:

— Верное замечание, правда?

Разумеется, верное. Так было не только в литературе, но и в жизни. У меня надолго остался неприятный осадок после одного случая. Я тогда только начал служить в полиции и дежурил на улицах. Однажды у выхода из метро я собрался схватить карманника, но он завопил что-то, кажется «Держи вора!».

Немедленно на меня набросилось человек десять. Я им объяснил, что я полицейский и от меня уходит вор-рецидивист. Убежден, что мне поверили. Тем не менее постарались задержать меня, предоставив таким образом карманнику возможность смыться.

— Ну вот! — продолжал Гишар. — Наш друг Сим как раз и собирается написать серию романов, где полиция выступит в надлежащем свете.

Я поморщился, и это, разумеется, не могло ускользнуть от шефа.

— В надлежащем, насколько это вообще возможно, — поправился он. — Понимаете? А книга эта — только набросок для следующих.

— Но он использовал в книге мою фамилию!

Я думал, молодой человек смутится, рассыплется в извинениях. Ничуть не бывало.

— Надеюсь, вы не обиделись, господин комиссар?

Это случилось помимо моей воли. Едва герой соединится в моем воображении с тем или иным именем, я не могу называть его иначе. Я перепробовал самые невероятные сочетания слогов, чтобы найти подходящую замену фамилии Мегрэ, и в конце концов отказался от этой затеи. Получался не мой персонаж.

Он совершенно спокойно произнес слово «мой», и самое поразительное, что я и не подумал возмутиться, возможно, из-за хитрой усмешки в глазах Ксавье Гишара, который в упор смотрел на меня.

— На этот раз речь идет не о развлекательном чтиве, а о том, что называется… как вы это назвали, месье Сим?

— Полухудожественная литература.

— И вы рассчитываете, что я…

— Я хотел бы с вами поближе познакомиться.

Я уже говорил, что он ни в чем не сомневался. В этом, наверное, и была его сила. Именно поэтому он, должно быть, перетянул на свою сторону шефа, которого всегда интересовали новые разновидности рода людского и который вполне серьезно мне заявил: «Ему ведь только двадцать четыре года».

— Мне трудно создавать персонаж, если я не знаю, как он ведет себя в то или иное время суток. Я, скажем, ничего не могу написать о миллиардерах, пока не увижу своими глазами, как один из них в халате ест на завтрак яйцо всмятку.

Немало прошло времени с того разговора, и до сих пор мне непонятно, по какой таинственной причине мы с шефом серьезно все это выслушали и не расхохотались.

«Получше узнать вас, поглядеть, как вы живете и работаете».

Разумеется, шеф ничего мне не приказывал. В противном случае я бы, наверное, взбунтовался. К тому же некоторое время мне казалось, что он меня разыгрывает, — в нем еще сидел обитатель Латинского квартала тех времен, когда там любили шутку.

Наверное, чтобы не подать виду, будто я принимаю разговор всерьез, я пожал плечами и сказал:

— Пожалуйста. Когда вам угодно.

Тут этот самый Сим вскочил с кресла в полном восторге:

— Сейчас же!

Повторяю, сегодня, по прошествии многих лет, все это может показаться смешным. Доллар стоил в те дни баснословно дорого. Американцы прикуривали от тысячефранковых билетов. Негры-музыканты задавали тон на Монмартре, а драгоценности перезрелых богачек становились добычей аргентинских наемных танцоров. Роман «Незамужняя» выходил неслыханными тиражами, и полиция нравов уже не в силах была справиться с пьяными оргиями в Булонском лесу, да и вмешивалась нехотя, боясь потревожить досуг резвящихся иностранных дипломатов.

Женщины носили короткую стрижку и короткие платья, мужчины — остроносые ботинки и брюки-дудочки.

Знаю, этим ничего не объяснишь. Но все на свете связано между собой. И я будто сейчас вижу, как наш юный Сим является поутру ко мне в кабинет, ни дать ни взять один из моих инспекторов, приветливо говорит: «Не буду вам мешать», — и садится в уголок.

Он по-прежнему не делал заметок. Почти не задавал вопросов. Напротив, предпочитал высказывать собственное мнение. Впоследствии он объяснил, но вовсе не убедил меня, что куда больше можно узнать о человеке по его реакции на чье-то высказывание, чем по его ответу на конкретный вопрос.

Однажды в полдень, когда мы с Люка и Жанвье направились, как обычно, в пивную «У дофины» выпить по аперитиву, он увязался за нами.

Потом как-то утром на оперативке я заметил его в кабинете шефа, в уголке.

Так прошло несколько месяцев. И когда я его спросил, что он пишет, он ответил: «Все романчики, зарабатываю на хлеб. С четырех до восьми утра. В восемь часов мой рабочий день кончен. А к полухудожественной литературе приступлю, как только почувствую, что созрел».

Уж не знаю, что он хотел этим сказать. Только внезапно он перестал бывать на набережной Орфевр, после того как я пригласил его позавтракать в воскресенье у меня, на бульваре Ришар-Ленуар, и познакомил его с женой.

Было странно не видеть больше, как он сидит в уголке, встает, когда я встаю, выходит, когда я выхожу, и следует за мной по пятам из кабинета в кабинет.

А весной я получил неожиданное послание, гласившее:

«Жорж Сим имеет честь пригласить Вас на освящение своего судна „Остгот“, которое совершит господин кюре из собора Нотр-Дам в сквере Вэр-Галан в будущий вторник».

Я не пошел. А потом от полицейских того квартала узнал, что какие-то молодчики три дня и три ночи бесновались как одержимые на борту суденышка, пришвартованного в самом центре Парижа и парадно расцвеченного флагами.

Однажды, проходя по Новому мосту, я увидел вышеупомянутое судно, у мачты сидел некто в фуражке капитана дальнего плавания и бойко стучал на машинке.

Через неделю судно исчезло, и сквер Вэр-Галан обрел свой обычный вид.

Спустя примерно год я получил еще одно приглашение, отпечатанное на этот раз на одной из наших дактилоскопических карточек:

«Жорж Сименон имеет честь пригласить вас на антропометрический бал в „Буль-Бланш“, который он устраивает в честь запуска серии полицейских романов».

Сим-то уже стал Сименоном! Точнее, почувствовав себя, по всей вероятности, взрослым, решил называться своим настоящим именем.

Меня это не интересовало. Я не пошел на вышеупомянутый бал, а на другой день узнал, что там присутствовал сам префект полиции. Узнал я об этом из газет.

В тех же газетах на первой полосе сообщалось, что комиссар Мегрэ совершил сенсационное вступление в полицейскую литературу.

В то утро, поднимаясь по главной лестнице нашего здания, я то и дело ловил на себе насмешливые взгляды, многие отворачивались, пряча улыбку.

Инспектора изо всех сил старались сохранить серьезность. И во время оперативки все обращались со мной с нарочито подчеркнутым уважением.

Только шеф держался как обычно и рассеянно спросил:

— Итак, Мегрэ, какие у вас новости?

В лавках квартала Ришар-Ленуар каждый продавец счел своим долгом показать моей жене газету, где красовалось мое имя, набранное крупным шрифтом, и почтительно спросить:

— Это ведь ваш муж, правда?

Увы, это был я!

в которой речь идет о так называемой голой истине, ни у кого не вызывающей доверия, и об истине приукрашенной, куда более правдоподобной

Когда стало известно, что я начал писать эти заметки, а издатель Сименона взялся их напечатать, даже не прочитав, — к тому времени я еще не закончил и первой главы, — большинство моих друзей встретило эту новость одобрительно, хотя и с некоторым замешательством. Я уверен, что про себя они думали: «Вот и Мегрэ не устоял!»