Агата Кристи - Скрюченный домишко

– Две порции, – сказала она.

– Посмотрим. А теперь пойди надень шапочку и пальто и не забудь темно-синий шарф. Сегодня холодно. Чарльз, сходите вместе с ней и подождите, пока она оденется. Не оставляйте ее одну. Мне надо написать пару записок.

Она села за письменный столик, а я эскортировал Жозефину. Если даже Эдит меня бы не предупредила, я все равно бы ходил за Жозефиной хвостом. Я был уверен, что этого ребенка за каждым поворотом подстерегает опасность.

Я только успел критически оглядеть туалет Жозефины, как в комнату вошла София. Она очень удивилась при виде меня:

– Вот уж не ожидала увидеть тебя в роли горничной, Чарльз. Я и не знала, что ты здесь.

– А я еду в Лонгбридж с тетей Эдит, – объявила с важным видом Жозефина. – Мы будем есть мороженое.

– Брр, в такую холодину?

– Крем-брюле прекрасно в любую погоду, – ответила Жозефина. – Чем на улице холоднее, тем от него теплее.

София была хмурая. Я видел, что она чем-то обеспокоена. Бледная, круги под глазами.

Мы вернулись с ней обратно в маленькую гостиную. Эдит промокнула адреса на конвертах и торопливо поднялась.

– Мы отправляемся, – сказала она. – Я велела Эвансу выкатить «Форд».

Она прошла в холл, мы следом за ней.

Мое внимание снова привлекли чемоданы с голубыми бирками. У меня они почему-то вызывали смутную тревогу.

Эдит де Хевиленд сказала:

– Какой прекрасный день, – она натянула перчатки и взглянула на небо. «Форд» уже ждал их перед домом. – Холодно, однако воздух бодрящий. Настоящий английский осенний день. А как хороши эти обнаженные деревья на фоне неба – листочки кое-где еще висят, совсем золотые.

Она помолчала, а потом повернулась и поцеловала Софию.

– Прощай, дорогая, – сказала она. – Не слишком огорчайся. Есть вещи, которые надо принять и пережить.

Затем она сказала:

– Поехали, Жозефина – И села в машину.

Жозефина примостилась на сиденье рядом с ней. Они обе помахали нам рукой, когда машина тронулась.

– Я считаю, что это правильно – увезти на время Жозефину отсюда. Но девочку надо заставить рассказать то, что она знает, София.

– Она, очевидно, ничего не знает. Просто делает вид. Любит напустить на себя важность.

– Все это на самом деле серьезней. Кстати, они выяснили, что за яд был в какао?

– Дигиталис. Тетя Эдит принимала дигиталис от сердца. У нее всегда стоит пузырек с маленькими таблеточками, обычно полный. А сейчас пузырек пустой.

– Но такие вещи надо запирать.

– Она запирает. Но мне кажется, найти ключ для того, кому это понадобилось, труда не составляет.

– А кому это могло понадобиться? Кому? – Я снова поглядел на груду багажа и неожиданно для себя произнес вслух: – Им нельзя уезжать. Нельзя их отпускать.

София смотрела на меня с удивлением:

– Роджера и Клеменси? Уж не думаешь ли ты?…

– А что ты думаешь?

София как-то беспомощно взмахнула руками.

– Не знаю, Чарльз, – сказала она едва слышно. – Я знаю только одно – снова… снова вернулся этот кошмарный сон…

– Да, я тебя понимаю. Те же слова пришли мне в голову, когда мы ехали сюда с Тавернером.

– Потому что это и есть настоящий кошмар. Ходить среди близких людей, смотреть на их лица… и вдруг увидеть, как эти лица меняются… и перед тобой уже совсем другой человек, не тот, кого ты знаешь, незнакомый, жестокий…

Она вдруг закричала:

– Давай выйдем на улицу, Чарльз, давай выйдем! На улице не так страшно… Я боюсь оставаться в доме…

Мы долго пробыли в саду. По молчаливому согласию мы больше ни словом не обмолвились об ужасе, нависшем над нами. Вместо этого София с нежностью и теплотой рассказывала мне об умершей, о бесконечных затеях, об играх, в которые они в детстве играли с няней. Няня знала множество историй про Роджера, про их отца, про других братьев и сестер. Для нее они были все равно что свои дети. Няня снова вернулась к ним помочь во время войны, когда Жозефина была крошкой, а Юстас забавным мальчуганом.

Воспоминания эти были целебным бальзамом для Софии, и я изо всех сил поддерживал наш разговор.

Я подумал о Тавернере – интересно, что он делает? Наверное, опрашивает обитателей дома. Отъехала машина с полицейским фотографом и двумя полицейскими, и тут же около дома остановилась санитарная карета. Я почувствовал, как вздрогнула София. Карета вскоре уехала, и мы поняли, что тело няни увезли, чтобы подготовить его для вскрытия.

А мы все сидели, потом ходили по саду и говорили, говорили без конца – и снова наши слова, чем дальше, тем больше маскировали наши подлинные мысли.

Поежившись, София сказала:

– Должно быть, очень поздно – почти совсем темно. Надо идти. Тети Эдит с Жозефиной еще нет… Им давно пора вернуться.

Меня охватило какое-то смутное беспокойство. Что случилось? Тетя Эдит нарочно держит девочку подальше от скрюченного домишка?

Мы возвратились в дом.

София задернула шторы, мы разожгли камин. Казавшаяся неуместной былая роскошь обстановки вдруг гармонично вписалась в интерьер просторной гостиной. На столах стояли большие вазы с желтыми хризантемами.

София позвонила, и та самая горничная, которую я видел наверху, принесла чай. Глаза у нее были красные, и она непрерывно всхлипывала. Я заметил, что она то и дело испуганно оглядывается назад.

Магда присоединилась к нам, а Филипу чай отнесли в библиотеку. На сей раз Магда была воплощением застывшей скорби. После каждого сказанного слова она надолго замолкала. Неожиданно она спросила:

– А где же Эдит и Жозефина? Что-то они запаздывают.

В голосе ее, как мне показалось, была озабоченность.

В душе у меня росло беспокойство. Я спросил, здесь ли еще Тавернер, и Магда ответила, что он как будто не уехал.

Я отправился на его поиски и, как только увидел, сразу же сказал, что меня беспокоит отсутствие мисс де Хевиленд и девочки. Тавернер немедленно позвонил по телефону и отдал какие-то распоряжения.

– Я сообщу вам, как только получу какие-нибудь сведения.

Я поблагодарил его и вернулся в гостиную, где застал Софию и Юстаса. Магда уже ушла.

– Он сообщит нам, как только что-нибудь узнает, – сказал я.

– Что-то с ними случилось, я уверена, что-то произошло, – тихо ответила София.

– София, дорогая, еще ведь не очень поздно.

– Напрасно вы так беспокоитесь. Они, наверное, пошли в кино, – добавил Юстас и своей ленивой походкой вышел из комнаты.

Я сказал Софии:

– Она могла поехать с Жозефиной в гостиницу или даже в Лондон. Мне кажется, она одна и понимает, какая опасность грозит Жозефине, – понимает лучше, чем мы.

София посмотрела на меня хмурым взглядом, значение которого я не знал, как истолковать.

– Она меня поцеловала на прощание, – промолвила она.

Я не совсем понял, что выражает эта ни с чем не связанная фраза, что София ею хочет сказать.

Я спросил, что делается с Магдой – не очень ли она волнуется?

– Мама? Да нет, с ней все в порядке. У нее ведь отсутствует чувство времени. Она читает новую пьесу Вавасура Джоунза под названием «Женщина располагает». Смешная пьеса об убийстве, там женщина – синяя борода, по-моему, плагиат с пьесы «Мышьяк и старые кружева».[13] Но там есть хорошая женская роль – женщина с маниакальным желанием овдоветь.

Я больше не задавал вопросов, мы оба молча делали вид, что читаем.

Часы показывали половину седьмого, когда открылась дверь и вошел Тавернер. На лице его можно было прочесть все, что он собирается сказать.

София встала.

– Ну что? – спросила она.

– Мне очень жаль, но у меня для вас плохие вести. Я объявил машину в розыск. Патруль сообщил, что «Форд» с похожим номером свернул с шоссе у Флакспур Хит и проехал через лес.

– По дороге к Флакспурскому карьеру?

– Да, мисс Леонидис. – После паузы он продолжал: – Машина обнаружена в карьере. Обе пассажирки погибли. Может, вам будет легче узнать, что смерть была мгновенной.

– Жозефина! – В дверях стояла Магда. Голос ее перешел в вопль. – Жозефина, крошка моя!

София подошла к матери и обняла ее. Я бросился к двери, крикнув на ходу:

– Я сейчас!

Я вспомнил, как Эдит де Хевиленд села за письменный стол и написала два письма, а потом, взяв их с собой, спустилась в холл.

Но писем в руках у нее не было, когда она садилась в машину.

Я кинулся в холл прямо к длинному дубовому комоду. Письма я нашел сразу – они были за медным кипятильником.

То, что лежало сверху, было адресовано старшему инспектору Тавернеру.

Тавернер вошел вслед за мной. Я отдал ему письмо, и он тут же вскрыл его. Поскольку я стоял рядом, я прочел это короткое послание:

«Я надеюсь, что письмо будет прочитано после моей смерти. Я не хочу входить в детали, но я целиком принимаю на себя ответственность за смерть моего шурина Аристида Леонидиса и Джанет Роу (няни). Я таким образом официально заявляю, что Бренда Леонидис и Лоуренс Браун не повинны в убийстве Аристида Леонидиса. Справка, которую вы можете навести у доктора Майкла Шавасса, 783, Харли-стрит, подтвердит вам то, что жизнь мою можно было бы продлить всего на несколько месяцев. Я предпочитаю поступить именно так и спасти двух невинных людей от обвинения в убийстве, коего они не совершали. Я пишу это в здравом уме и в твердой памяти.