Жорж Сименон - Суд присяжных

Он вдруг схватил с постели свой пиджак, кинул его на руку и буркнул:

— До скорого!

— Ты уходишь?

— Да, пока ты немного приберешь в моей комнате.

— Вернешься?

Он пожал плечами. Ну конечно, вернется! Он позволил проводить себя до площадки, запечатлеть на щеке влажный поцелуй, посмотрел на дверь соседки и, посвистывая, направился к лестнице.

Прочитав фамилии всех жильцов, вывешенные на доске в коридоре первого этажа, Луи вышел на улицу, поискал ближайший ресторанчик и как бы невзначай задал несколько вопросов хозяину.

Затем за круглым столом на террасе бара, стены которого были выкрашены в бледно-голубой цвет, он с трудом нацарапал плохим пером, поминутно сажая кляксы и дырявя бумагу:

«Дорогая Люлю!

Не удивляйся, что пишу тебе с Ниццы. Я здесь совсем не потому, как может тебе показаться. Я познакомился с очень приличной дамой, которая устроила мне комнату у себя в квартире.

Так вот, когда я пишу «очень приличной дамой»… Прежде всего, она сказала мне, что зовут ее Констанс д'Орваль, но когда я невзначай глянул в документы, то увидел, что по-настоящему ее звать Констанс Ропике. Усекла?

Посмотрим, что это даст. У нее, бьюсь об заклад, не все дома, и я подозреваю, что она прижимистая.

Все же сходи ко мне, возьми мой костюм, рубашки, носки, сложи в чемодан и перешли на вокзал в Ниццу, а я схожу и получу.

Пока никаких сведений от друзей нету. Если чего-нибудь узнаешь, напиши мне сразу до востребования. Я буду заходить туда каждый день. Заодно пришли мне деньжат, так как не знаю, когда получу, что мне причитается…

Надеюсь, что Жэн у тебя не был. А если придет, скажи ему от меня, что ему не поздоровится.

Передай привет мадам Адель.

Целую».

Он отправил письмо, завернул в парикмахерскую, побрился, постригся и вышел, распространяя приятный запах лосьона.

Газеты писали об ограблении почты в Лаванду и утверждали, что воры похитили около двухсот десяти тысяч франков. Одну из машин удалось обнаружить на перевале Эстерель в Трейа. Другую опознал ее владелец в Тулоне. Она стояла неподалеку от того места, откуда была украдена.

«Г-н Баттисти, известный полицейский комиссар, допросил многих и, кажется, напал на след…»

Воздух был сладкий, как в кондитерской, а город пестрел, как конфетные обертки. Малыш Луи улыбнулся при мысли, что сейчас Констанс, с помощью консьержки разумеется, готовит ему комнату.

Потом вспомнил о такси, которое она не захотела брать, о реплике, брошенной ею, когда соседка приоткрыла дверь, и взгляд его стал суровым.

— Надо будет ее вышколить, — буркнул он.

Малыш Луи хорошо знал Ниццу, бывал здесь много раз, но чувствовал себя в этом городе не так свободно, как в Марселе или Тулоне. Он недоверчиво оглядел террасы кафе, заполненные посетителями — мужчинами в белых брюках и панамах, пожилыми женщинами вроде Констанс, — и чуть было не зашел в казино на молу, но вовремя обнаружил, что в кармане у него всего 50 франков.

Он покинул виллу Карно в четыре часа, а теперь было уже шесть. Английская набережная кишела гуляющими, маленький гидроплан то и дело поднимался и опускался с оглушительным шумом.

«А не позвонить ли сестре?» — подумал он. Такое желание возникало у него, когда было муторно на душе.

Нужно дать Констанс время хорошенько убрать комнату, а заодно показать ей, что у него в городе есть дела.

Он вошел в телефонную кабину и попросил соединить его с «Баром друзей» в Ласене.

Сестра Луи, на три года старше его, вышла замуж за хозяина бара. Дела шли хорошо. Бар был расположен как раз напротив судоверфи.

— Это кто?.. Маргарита?.. Да, это я, Луи… Что ты сказала?.. Нет, из Ниццы… Объясню после… Фернандома?..

Скажи ему, что все идет хорошо… Да… Баттисти попытался взять меня на крючок, да ничего не вышло… Алло!

Послушай! Если ты увидишь одного из тех… Поняла?.. Я не хочу, чтобы меня дурачили. Вот и все… До свидания, Рита!

Всего ничего проехал в автобусе, каких-то несколько километров, а все равно как в чужой стране. В Тулоне не меньше пяти десятков баров, куда он может зайти и где каждый подаст ему руку. В Марселе достаточно прогуляться пять минут, чтобы встретить знакомых. И во всех этих местах, вплоть до Лаванду, везде, где можно найти кабачок и партнеров по игре в шары, он чувствовал себя как дома.

Он решил зайти в кино, потом отыскал ресторанчик, где отведал равиоли, а в одиннадцать часов еще прогуливался по проспекту Победы. Засунув руку в карман, он вертел зажигалку, а когда увидел тесную лавчонку ювелира, еще открытую в такой поздний час для неудачливых игроков, не удержался и зашел.

— Сколько может стоить эта вещица? — спросил он.

Женщина за прилавком, еврейка лет сорока, оглядела его с ног до головы:

— Хотите продать?

— Если дадите подходящую цену.

— А у вас есть удостоверение личности?

Он улыбнулся, сообразив, в чем дело:

— Не бойтесь, я ее не украл.

— А я ничего и не говорю…

— Если бы и сказали, я все равно бы не обиделся.

Сколько дадите?

— Могу предложить триста франков.

— Значит, стоит тысячу.

— Может быть, если покупать. Но когда продаешь…

— Давайте!

— Наличными не имею права. Оставьте ваш адрес, и вам перешлют по почте. Так полагается.

Он подумал и сказал:

— Нет, так не пойдет.

Если бы ему дали эти триста франков здесь, на месте, он бы решился, но раз нужно ждать…

Самое забавное, что ему все время приходила на ум та смуглянка, которая, приоткрыв дверь, встретилась с ним взглядом. Нужно будет в ближайшее время рассмотреть ее поближе…

Ладно. Хватит шататься по городу. Он направился к вилле Карно и, добравшись до третьего этажа, увидел Констанс, которая дожидалась его у приоткрытой двери.

— Входи быстрее! А я уж думала, что ты не вернешься, — прошептала она. — Где ты пропадал так долго?

Констанс успела переодеться. Теперь на ней был лиловый пеньюар, отороченный белым пухом, что придавало ей отдаленное сходство с епископом.

— Ты где-нибудь поел?

— Черт возьми, а как же!

— А я тебе здесь приготовила.

Она и вправду все приготовила. На лампы были надеты шелковые абажуры, на круглом столике его дожидался ужин — холодный цыпленок, салат, половина лангуста, бутылка вина.

— Ты в самом деле не голоден?

Она улыбнулась, все еще надеясь увидеть жест благодарности или умиления.

Но он, бог весть с чего, захандрил и только пробурчал:

— А чем занимается твой кормилец?

— Мой?..

— Да, тот старик, что на портрете.

— Я же тебе говорила: он на дипломатической службе.

Малыш Луи не прочь был разузнать поточнее, но в эту минуту он уже открыл дверь своей комнаты, где произвели генеральную уборку и даже поставили на стол цветы.

— Спать охота, — сказал он, стоя на пороге.

— Уже?

— Да. Кстати, мне нужен ключ от квартиры.

— Я закажу второй.

— Хорошо. Спокойной ночи.

Он обернулся, подумал и задал вопрос, который пришел ему в голову:

— Интересно, сколько стоила зажигалка?

— Не знаю. Мне ее подарили.

— Кто? Тот, что на портрете?

Почему это ее смутило?

— Вернее…

— Так все-таки тебе ее подарили или ты сама купила?

— Я ее купила, когда однажды выиграла в казино.

— А ты играешь?

— Немного… То есть почти каждый вечер…

— Сколько?

— Что сколько?

— Сколько ты за нее заплатила?

— Тысячу четыреста франков. Она стоила полторы, но я поторговалась.

Тут он внезапно отрезал:

— Спокойной ночи!

И, не глядя на нее, закрыл дверь, уселся на железную кровать и стал снимать туфли.

Он прекрасно знал, что она здесь, стоит за дверью, прислушиваясь к малейшему шороху, надеясь, что он передумает, но слишком многое было ему здесь не по душе, и он, сердитый, предпочел лечь, погасил свет и долго не закрывал глаза, рассматривая тени двух толстых ступней на яркой полоске, просачивавшейся из-под двери.

Когда он вышел из автобуса на Рыночной площади в Йере, с виду это был прежний Малыш Луи — в той же белой кепке, в тех же узконосых туфлях, которые, казалось, едва касаются земли. С обычным для него позерством он окидывал людей небрежным взглядом. Так смотрит кинозвезда на толпу, встречающую ее восторженными взглядами.

Проходя мимо пивной, он заметил там за круглым столиком двух парней, с которыми был немного знаком, но не остановился, а только помахал им рукой и пошел дальше, по направлению к улице Рампар.

Было два часа дня. Улица, мощенная крупным булыжником, тянулась в гору. Нещадно палило солнце, и Малыш Луи, который не выносил пота, через каждые несколько шагов останавливался. Прохожие теперь попадались все реже, и он уже не старался согнать с лица суровое, недоверчивое, быть может, даже тревожное выражение.

Прежде всего, почему Луиза целую неделю не отвечала на его письмо? Кроме того, почему в газете «Пти Марсейе» не появилось условленного объявления: «Продаются красивые голуби. Обращаться…»?