Жорж Сименон - Вдовец

— Послушайте, бригадир, — перебила полицейского молодая женщина, — мне надо без четверти девять быть в театре, и я…

На ней было почти прозрачное платье.

— Пойди, посиди там, — сказал полицейский, указывая человеку на скамейку у стены.

Тот направился к скамье, покорный, ничего не поняв, не зная, что с ним будет. Он тоже пришел неизвестно откуда и по причине, ведомой ему одному.

Жанте закусил губу. Вот женщина — та знала, чего хочет.

— Мне только надо заверить подпись.

— Вы живете в этом квартале? Есть у вас свидетельство о местожительстве?

— Вот оно, с подписью консьержки.

Она открыла сумочку, и оттуда вырвался сильный запах духов.

— Я еду на гастроли, и мне необходим паспорт. Поэтому…

— На гастроли!.. Что ж!.. Приходите завтра утром… В это время начальник здесь не бывает.

Два других полицейских, сидя каждый за своим столиком, ничего не делали, не шевелились.

— А вы? В чем дело?

— Скажите, пожалуйста, не было ли сегодня днем несчастного случая?

— Какого рода?

— Не знаю. Может быть… дорожное происшествие?

Вошел еще один человек, но не с той стороны, которая предназначалась для посетителей, а с другой — толстый, с лицом, лоснящимся от пота, в шляпе. Он поздоровался с другими полицейскими за руку, потом, сквозь пелену дыма от своей трубки, стал смотреть на Жанте.

— Такого рода случаи бывают ежедневно. А почему вы спрашиваете?

— У меня жена не вернулась домой.

— Сколько времени ее нет?

— Я с ней расстался в два часа.

— Чем она занимается, ваша жена?

— Ничем… Хозяйством.

— У хозяев?

— Нет, дома.

— Ей пятьдесят два года?

— Ей двадцать восемь.

— Ну тогда это не то. Той, что сегодня в четыре часа десять минут попала под автобус на улице Абукир, было пятьдесят два. Ее фамилия Позетти…

Все то же ощущение собственного бессилия! Он даже не знал, как спросить. Ему не помогали. Все лица были равнодушны.

— И часто она у вас сбегает?

— Нет.

— Так почему же вы беспокоитесь?

Пока он старался понять их, кто-то за спиной — тот, кто только что вошел с лоснящейся от пота физиономией и чья трубка пахла так сильно, обратился к нему:

— Скажите, вы живете на бульваре Сен-Дени?

— Да, я живу на бульваре Сен-Дени.

— На третьем этаже, над часовым магазином?

— Да.

— Вы не узнаете меня?

Жанте силился вспомнить, но вот уже несколько часов, как все казалось ему нереальным. Он уже видел когда-то это лицо, это выражение грубоватой самоуверенности, в котором было и добродушие и в то же время какая-то агрессивность.

— Инспектор Горд — это имя ничего вам не говорит?

Бернар густо покраснел.

— Говорит.

— Однажды я уже оказал вам услугу, хоть вы и не пожелали последовать моим советам. А что у вас стряслось сегодня?

— С ней произошло какое-то несчастье.

— Речь идет о той самой?

— Да.

— Когда?

— Сегодня днем.

— Где?

— Не знаю. Чтобы узнать это, я и пришел сюда.

— Вы хотите сказать, что она не вернулась домой?

Он опустил голову. Больше вынести он не мог. Он видел улыбки на всех лицах. Не улыбался только иностранец. Сидя на скамье без спинки, он все еще перебирал свои бумажки, белые, синие и розовые, силясь понять, почему они не годятся.

Быть может, они вовсе не злые и просто видят жизнь под другим углом? Быть может, даже у них чисто профессиональный подход и та атмосфера, суровая и в то же время напряженная, которая кажется Жанте нереальной и заставляет его терять почву под ногами, является для них обычной, повседневной?

Возможно, что у них, как и у всех членов определенной корпорации, есть свой профессиональный жаргон, слова и выражения, употребляемые ими в другом смысле или понятные им одним, как например те, которыми пользуются в типографии Биржи, — большое и малое «очко», цицеро, перль, заключки. А разве нет таких людей, которым чугунная доска для набора, тяжелые наборные формы, свинцовые литеры, перебираемые потемневшими пальцами, и вообще все это представляется чем-то унылым или мрачным, даже зловещим?

Он ни на кого не сердился и, подобно тому иностранцу на скамье, пытался сделать так, чтобы его поняли, пытался найти точки соприкосновения. Но вскоре он почувствовал, что говорит в пустоту, что его губы движутся, но как будто не издают ни звука.

— Послушайте, господин инспектор…

Этот черный барьер, который преградил путь десяткам тысяч человеческих желаний, стеснял его, стеснял также взгляд трех безмолвных полицейских, которые, казалось, были статистами в какой-то знакомой пьесе.

— …Я уверен, что это несчастный случай… Возможно, это произошло во II округе…

— Вы в III-й уже обращались?

Их дом находился почти на рубеже двух административных округов.

— Нет… Я надеялся, что отсюда смогут навести справку, позвонить…

V инспектора, конечно, был свой, отдельный кабинет. Почему же он не пригласил Жанте зайти туда? Не потому ли, что в участке сейчас было пусто и другим полицейским, сидящим в своих кепи, нечем было развлечься?

Когда он впервые познакомился с Гордом, восемь лет назад, тот был почти худощавым, и вначале он принял его за репортера или коммивояжера. Горд уже тогда был развязен, самоуверен. Он был одним из тех, кто часами просиживает в кафе, и, очевидно, именно из-за того, что ему постоянно приходилось есть и пить, особенно — пить, он так растолстел.

— Корню, соедини-ка меня с Центральной.

В его устах то, что могло быть любезностью, превращалось в угрозу. Усевшись одной ягодицей на столик полицейского в форменной одежде, он взял у него из рук трубку.

— Центральная?.. Это ты, Маньер? Я сразу узнал твой голос… Да, жарко… Здесь тоже… Как жизнь? Как твои ребята? Мой в конце недели уезжает с матерью на каникулы. Как всегда, к бабушке… Скажи-ка, сегодня среди других дорожных происшествий не было там женщины лет тридцати?..

Во время разговора он, не отрываясь, смотрел на Жанте и теперь обратился к нему:

— В чем она была? — спросил он у него.

— В черном платье, довольно поношенном.

— В черном платье… Особая примета — шрам на щеке. Да, клеймо… Именно так.

И снова к Жанте:

— На левой щеке или на правой?

— На левой.

— На левой щеке, старина… Да, да, на память… Одному господину кое-что не понравилось… Так у тебя ничего? Все в порядке? Нет, я как раз заступаю на дежурство… Спасибо. Да… Я непременно ему передам.

Он повесил трубку и, закуривая, отрицательно покачал головой.

Жанте сделал еще одну попытку.

— А не могло случиться, что прохожие отвезли ее прямо в больницу?

— При несчастных случаях обязательно составляется протокол. В больницу попадают не так просто, как в кино.

— Но если это срочно?.. Предположим, она упала, и какие-то незнакомые люди подняли ее…

Он почувствовал, что эта версия не годится, не так следовало говорить, особенно здесь.

— Ладно. Корню! Соедини меня с больницей Отель-Дьё…

Потом настала очередь больницы Сент-Антуан и больницы Сен-Луи.

— Ну, теперь убедились?

Инспектор проделал все это не из сочувствия к нему, не из желания помочь, а для того, чтобы доказать Жанте, что он прав. В Париже были и другие больницы, но разве могла Жанна уйти так далеко от своего квартала в таком виде?

Он больше не смел настаивать. Горду как профессионалу дело представлялось по-другому:

— Они не заставили ее заплатить тогда, после того, как вы подобрали ее?

Все, что он говорил, было неверно, это была лишь карикатура на то, что произошло в действительности. Жанте отрицательно покачал головой.

— А ведь я вас предупреждал, что она обязана заплатить. Мужчина не отпустит даром женщину, которая работает на него. В их среде это считается для него позором.

Ему нечего было ответить. Он хотел поскорее уйти. У него вдруг возникла полная уверенность, что Жанна уже дома, и теперь он злился, что своей нетерпеливостью сам заставил всплыть на поверхность всю эту грязь.

— Она не просила у вас денег? Скажем, четверть миллиона или полмиллиона?

— Нет.

— Значит, она раздобыла эту сумму в другом месте. Она часто уходила?

— Никогда.

Он еще раз покраснел — ведь он уверял в том, в чем не был уверен сам.

— У вас есть приятели? Богатые?..

— Либо она уже пришла, пока я сижу здесь, либо с ней случилось несчастье.

— Ну, как хотите. Приходите завтра, расскажете.

Перед полицейским участком остановилась машина. Хлопнула дверца. Двери распахнулись, и два полицейских в форме вытолкнули на середину комнаты двух мужчин — одного в наручниках, другого с окровавленным лицом. Оба арестованных были смуглы, черноволосы. Видимо, это были иностранцы — испанцы или итальянцы. Жанте так и не узнал этого, потому что при нем они еще не начали говорить.