Филлис Джеймс - Неестественные причины

Но тут они услышали автомобиль.

– Будь ты неладен, – проворчал Далглиш. – Кого это Бог послал? Надеюсь, не Селию Кэлтроп.

Мисс Кэлтроп, если только ее хорошенько не отвадить, обожала ни с того ни с сего «заглянуть на минуточку», насаждая среди затворников Монксмира светские нравы столичных предместий. В «Пентландс» она особенно часто являлась, когда там гостил Далглиш. Охота на представительного холостого мужчину была для нее естественным занятием. Пусть не для себя, найдутся другие желающие, не пропадать же добру. Раз, когда он приехал к тете, она даже устроила в его честь званый вечер. Он тогда провел его не без приятности – уж очень все это выглядело нелепо и забавно. В бело-розовой гостиной у Селии собрались, будто сейчас только познакомились, немногочисленные монксмирские обитатели, хрустели жареными хлебцами, попивали дешевый херес и вежливо обменивались бессодержательными репликами, а снаружи над мысом гудел и бушевал шторм, и вся прихожая была завалена клеенчатыми плащами и фонарями. Вот уж контраст так контраст. Но потакать ей в таких затеях лучше не надо.

Джейн Далглиш сказала:

– Похоже, это ее «моррис». И, может быть, она не одна, а с племянницей. Элизабет учится в Кембридже, но сейчас дома после болезни – она перенесла инфекционный мононуклеоз. И вчера, по-моему, приехала сюда.

– Надо лежать в постели после такого заболевания. Но, по-моему, их там не двое, а больше. Это не Джастин Брайс блеет?

Блеял действительно Джастин Брайс. Когда мисс Далглиш открыла дверь, стали видны горящие фары и черные силуэты, которые, выбираясь из машины, принимали облик знакомых. Оказалось, что к ним прибыл с визитом весь Монксмир. Даже секретарша Мориса Сетона Сильвия Кедж, девушка с парализованными ногами, тяжело ковыляла на костылях от машины к свету, падающему из открытой двери. Рядом с нею, как бы оказывая моральную поддержку, медленно шла сама Селия Кэлтроп. За ними – Джастин Брайс, блея о чем-то в ночную темень. Рядом с ним – долговязый Оливер Лэтем. И позади всех, хмурая, нахохлившаяся, руки в карманах, словно бы нехотя, не шла, а тащилась Элизабет Марли, племянница, держась нарочно особняком и поглядывая по сторонам, хотя вокруг ничего не было видно. Брайс крикнул:

– Добрый вечер, мисс Далглиш! Добрый вечер, Адам! Не вините меня за вторжение. Это все Селия. Мы приехали получить профессиональный совет, мои милые. Мы – это все, кроме Оливера. Его мы встретили по дороге, он шел занять у вас немного кофе. Так он, по крайней мере, говорит.

Лэтем подтвердил:

– Да, я забыл вчера купить кофе, когда ехал из города. И решил обратиться к единственным соседям, где дадут хорошего кофе и не будут читать мораль о том, как я плохо веду хозяйство. Знай я, что у вас гости, вполне мог бы подождать до завтра.

Однако намерения уйти он не выказал.

Прибывшие втянулись в гостиную, щурясь на свет, и вместе с ними ворвался холодный ветер, так что из камина выпучилось и расплылось по комнате белое облако дыма. Селия Кэлтроп прошествовала прямо к огню и уселась в кресле Далглиша с царственным видом, как бы готовая принять поклонение подданных. Она изящно выставила достаточно стройные лодыжки, являющие резкий контраст с грузной, грудастой, перетянутой фигурой и дряблыми веснушчатыми руками. Ей было, пожалуй, под пятьдесят, но на вид казалось больше. Как всегда, густо, но умело накрашенная – карминовый лисий ротик, глубоко посаженные глаза с оттянутыми книзу уголками (что на рекламных фотографиях выглядело очень «духовно») обведены голубыми тенями, на ресницах жирно положена тушь. Она сняла с головы шифоновый шарфик и обнажила последнее произведение своего парикмахера – сквозь младенчески жиденькие волосики почти неприлично просвечивала гладкая розовая кожа.

С ее племянницей Далглиш до этого виделся всего два раза и теперь, здороваясь с ней за руку, заметил, что Кембридж ее мало изменил. Та же девочка, как он ее запомнил, насупленный взгляд, тяжелые черты лица. Лицо неглупое, ему бы искру живости, могло бы даже выглядеть привлекательным.

Прежнего покоя в доме как не бывало. Удивительно, до чего много шума способны производить семь человек. Сначала усаживали Сильвию Кедж – процедура, которой властно распоряжалась мисс Кэлтроп, впрочем, лишь на расстоянии. Наружность Сильвии была примечательной, даже, можно сказать, красивой – если забыть про уродливые парализованные ноги в шинах, мощные плечи и крупные мужские кисти рук, переразвитые от постоянного пользования костылями. Лицо, смуглое, как у цыганки, и продолговатое, обрамляли черные волосы до плеч, расчесанные на прямой пробор. От природы сильное, волевое, оно у нее было всегда сложено в гримасу смирения, кротко и безропотно переносимого страдания, которая так не шла к высокому, умному лбу. Большие черные глаза рассчитанно взывали к жалости. Теперь Сильвия вносила свою лепту в общую суету – твердила, что ей вполне-вполне удобно, хотя это было явно не так, просила тоном жалобным и томным, имеющим, естественно, силу беспрекословного приказа, чтобы костыли прислонили тут же, рядом с креслом, то есть у всех на ходу, и вообще успешно внушала присутствующим чувство стыда за их незаслуженное здоровье. Этот спектакль Далглиш уже имел случай наблюдать прежде, но сегодня чувствовалось, что она играет без вдохновения, почти машинально. Она действительно выглядела сегодня больной и несчастной. Черные глаза отсвечивали тускло, как два камешка, от ноздрей к углам рта пролегли глубокие страдальческие складки. Похоже было, что она мало спала. Когда Далглиш протянул ей рюмку с хересом, оказалось, что руки у нее дрожат. В порыве искреннего сострадания он обхватил ее пальцы своими и придержал, чтобы она могла выпить. А потом с улыбкой дружески спросил:

– Ну, что такое случилось? Не могу ли я помочь?

Однако с ответом выступила Селия Кэлтроп:

– Разумеется, с нашей стороны нехорошо беспокоить вас с Джейн в первый же вечер. Я это отлично сознаю. Но мы чрезвычайно встревожены. Мы с Сильвией, по крайней мере. Мы очень обеспокоены.

– А я лично, – подхватил Брайс, – не столько обеспокоен, сколько заинтригован, чтобы не сказать обнадежен. Видите ли, пропал Морис Сетон. Хотя боюсь, это всего лишь рекламный трюк перед выходом нового шедевра, и мы скоро будем иметь несчастье опять видеть его среди нас. Впрочем, не надо смотреть на будущее так мрачно.

Надо сказать, что вид у него и в самом деле был вовсе не мрачный. Сидя раскорякой на низкой скамеечке перед камином, весь подавшись к теплу и вертя длинной шеей, он походил на вредную черепаху. В молодости у него было необыкновенное лицо: впалые щеки, широкий подвижный рот, огромные лучистые серые глаза, полуприкрытые тяжелыми веками. Но теперь, дожив до пятидесяти, он понемногу окарикатурился. Глаза словно еще разрослись, но померкли и слезились, будто он все время шел против ветра. Волосы отступили со лба, выцвели и огрубели, как старая солома. Ямы щек под торчащими скулами придавали всей голове вид черепа. Только руки не изменились, и он сейчас протягивал их к огню, мягкие, нежные и белые – совсем девичьи.

Улыбнувшись Далглишу, Брайс продолжал иронизировать:

– Пропал писатель-детективщик. В годах. Неопасен. Характер нервный. Сложения мелкого. Нос узкий, прямой. Зубы торчат. Плешь. Большой кадык. Нашедшего просят взять себе… Вот мы и явились к вам за советом, дружище. Вы ведь только-только после очередного триумфа, если не ошибаюсь. Как нам быть? Подождать, пока Морис сам объявится, и сделать вид, что не заметили пропажи? Или сыграть ему на руку и обратиться для розыска в полицию? Ведь если это действительно рекламный трюк, с нашей стороны будет только любезно пойти ему навстречу. Бедняга Морис так нуждается в помощи.

– Шутки здесь совершенно неуместны, Джастин, – сурово оборвала его мисс Кэлтроп. – И я ни на миг не допускаю, что это рекламный трюк. Иначе бы я не явилась сюда беспокоить Адама, когда ему так необходим мирный отдых после такого трудного, изматывающего расследования. Какой вы молодец, Адам, что сумели его схватить, прежде чем он совершил новое злодейство! Меня просто физически тошнило, когда я читала про это ваше дело. А теперь что с ним будет? Подержат в тюрьме на государственных хлебах и отпустят – пусть убивает других детей? Не понимаю, мы что, в этой стране все с ума посходили? Взять да повесить его ко всеобщему благу, и конец!

Далглиш был рад, что сидит лицом против света. Он слишком хорошо помнил, как был взят Поули. Маленький такой, поганый человечек, замухрышка, смотреть не на что. И вонял страхом. Год назад от него ушла жена, сморщенная заплатка на рукаве дешевого пиджачка была явно его собственной работы. И Далглиш все время смотрел на эту заплатку, словно чтобы удостовериться, что перед ним все-таки человек. Что ж, теперь зверь уже в клетке, публика и пресса вольны разливаться в похвалах полиции вообще и суперинтенданту Далглишу в частности. А Далглиш чувствует на себе пятно вины. Почему – пусть психиатры разбираются. Ему это чувство было знакомо и раньше, он сумеет с ним совладать. Особенно долго оно его никогда не мучило, и не было случая, чтобы из-за него захотелось сменить профессию. Все так, но только обсуждать этого Поули с Селией Кэлтроп он не намерен.