Агата Кристи - Рождественское убийство

Наконец она заговорила спокойным, ровным голосом опытной няньки:

— Это зависит от того, что ты сам думаешь, Дэвид.

В этой грубоватой, некрасивой, но странным образом привлекательной женщине средних лет было что-то, напоминающее картины голландских мастеров. Теплота ее голоса, какая-то скрытая жизненная сила невольно влекли к ней слабых духом людей. Что-то в ней было, в этой толстой, невысокой женщине, не обладающей особыми талантами, что-то, что заставляло обращать на нее внимание. Сила! В Хильде Ли была сила!

Дэвид встал и зашагал по комнате. Его волосы были практически не тронуты сединой. Лицо его было не по возрасту молодым и оттого казалось не совсем реальным.

— Хильда, — произнес он тоскливо, — ты ведь знаешь, что я думаю. Ты должна знать.

— Я не уверена.

— Я же говорил тебе, не раз об этом рассказывал! Как я все это ненавижу! Этот дом, эту округу, все-все! Воспоминание об отчем доме не приносит мне ничего, кроме тоски. Я ненавижу каждый час, проведенный там! Когда я вспоминаю об этом… обо всем, что пришлось вынести ей… моей матери…

Его жена сочувственно кивнула.

— Она была такой кроткой, Хильда, такой терпеливой! Как она мучилась все годы, проведенные в его доме! И когда я вспоминаю, как мой отец… — лицо Дэвида потемнело, — мучил ее… издевался над ней… хвастался своими любовными похождениями. Да, Хильда, он изменял ей и даже не давал себе труда скрывать это от нее!

— Она не должна была мириться с этим! — решительно произнесла Хильда. — Ей следовало уйти от него.

Он взглянул на нее с легким укором.

— Она была слишком добра, чтобы поступить так. Она считала своим долгом остаться. И потом, это все же был и ее дом — куда она могла уйти?

— Она могла начать новую жизнь.

— Это в те-то годы? — раздраженно заметил Дэвид. — Женщины тогда не могли поступать подобным образом, им приходилось со всем мириться и терпеть. Кроме того, она заботилась о нас, о нашей судьбе. Даже если бы она развелась с ним, к чему бы это привело? Он, скорее всего, женился бы на другой, у него появилась бы другая семья. И интересы детей были бы ущемлены. Ей приходилось учитывать все это.

Хильда молчала.

— Нет, она поступила правильно, — продолжал Дэвид. — Она была святой! Она терпела безропотно и до конца!

— Не вполне безропотно, — возразила Хильда, — иначе ты не знал бы так много об этом, Дэвид!

— Да… она рассказывала мне… — произнес он тихо. Его лицо оживилось. — Она знала, что я люблю ее. Когда она умерла…

Он на мгновенье замолчал, обхватив голову руками.

— Хильда, это было ужасно, ужасно! Это было жестоко! Она была еще совсем молода, она не должна была умирать! Он убил ее — мой отец! Он разбил ей сердце, он довел ее до смерти. И я решил, что не буду больше жить с ним под одной крышей. И я ушел от него — ушел навсегда.

— Ты правильно поступил, — согласилась Хильда. — Так и надо было сделать.

— Отец хотел, чтобы я вошел в дело, — продолжал Дэвид. — Это означало бы жить дома, а я не мог этого перенести. Не понимаю, как Альфред это терпит, как он выносил его столько лет?

— И он ни разу не взбунтовался? — с интересом спросила Хильда. — Помнится, ты мне говорил однажды, что ему пришлось отказаться от какой-то другой карьеры?

Дэвид кивнул.

— Да, Альфред должен был стать военным. Отец обожал все решать за нас. Альфреду как старшему было найдено место в одном кавалерийском полку. Гарри и я должны были продолжать отцовское дело. Джорджу была предназначена политическая карьера.

— И из всего этого ничего не получилось?

— Да, — Дэвид кивнул, — по вине Гарри, который расстроил все отцовские планы. Гарри всегда был страшно необузданным. Сначала он залез в долги, потом у него были еще какие-то неприятности… Кончилось все тем, что в один прекрасный день он попросту исчез с несколькими сотнями фунтов, принадлежавших отцу. Он оставил записку, что ему надоела конторская жизнь и он собирается повидать свет.

— И больше вы о нем никогда ничего не слышали?

— Что ты, напротив! — Дэвид засмеялся. — Слышали, и довольно часто. Он слал нам со всех концов света телеграммы с требованием денег, и отец неизменно их ему высылал!

— А Альфред?

— Отец отозвал его из армии и заставил войти в дело.

— Он возражал?

— Поначалу даже очень. Он просто ненавидел все эти деловые вопросы. Но отцу всегда удавалось подчинить себе Альфреда, он и сейчас под каблуком у отца, я уверен.

— А ты оставил дом… — задумчиво пробормотала Хильда.

— Да. Я уехал в Лондон и занялся живописью. Отец откровенно заявил мне, что если я не брошу этого бесполезного, по его мнению, занятия, то он, хотя и будет выплачивать мне небольшое денежное содержание, не оставит мне в своем завещании ни пенни. Я ответил, что это меня не беспокоит. Он назвал меня дураком, на том мы и расстались! С тех пор я не видел его ни разу.

— И ты не сожалел об этом? — спокойно спросила Хильда.

— Нет, конечно. Я знаю, что с моей профессией много не заработаешь. Большим художником я не стану, это ясно. Но мы достаточно счастливы в нашем коттедже, у нас есть все, что нужно, все необходимое. А если я умру, что ж, моя жизнь застрахована в твою пользу.

Он замолчал, а затем внезапно воскликнул:

— И вот теперь — это!

Он ударил кулаком по письму.

— Жаль, что письмо отца тебя так расстраивает, — заметила Хильда.

Дэвид продолжал, как бы не слыша ее:

— Он просит меня приехать с женой на Рождество, выражая надежду, что нам, возможно, удастся собраться всем вместе! Воссоединившаяся семья! Что это может означать?

— Зачем искать скрытый смысл там, где его нет? — сказала Хильда.

Он вопросительно взглянул на нее.

— Я хочу сказать, — пояснила она, улыбаясь, — что твой отец стареет. Он начинает тосковать по семейным узам. Ты же знаешь, такое бывает.

— Возможно, ты и права, — медленно произнес Дэвид.

— Он старик, и он одинок.

Дэвид бросил на жену быстрый взгляд.

— Значит, ты советуешь мне поехать, не так ли, Хильда?

— Было бы, по-моему, — сказала его жена, осторожно подбирая слова, — было бы жестоко не откликнуться на его просьбу. Я старомодна, я это знаю, но почему бы во время Рождества не наступить миру и общему согласию?

— После всего, о чем я тебе рассказал?

— Я знаю, дорогой, знаю. Но все это в прошлом. С этим давно покончено.

— Но не для меня.

— Только потому, что ты сам этого не хочешь. Ты намеренно хранишь в себе память о прошлом.

— Я не могу забыть.

— Точнее, ты не хочешь забыть. В этом все дело, Дэвид.

Его лицо внезапно приняло несвойственное ему жесткое выражение.

— Мы все такие, все Ли. Мы храним воспоминания годами — лелеем их, не даем им угаснуть.

— Не понимаю, чем здесь можно гордиться? — несколько раздраженно заметила Хильда. — На мой взгляд, абсолютно нечем.

Он с укором посмотрел на нее.

— Значит, ты не ценишь в человеке верности прошлому?

— Я не верю в прошлое, Дэвид, я верю только в настоящее! Прошлое не должно возвращаться. Если мы будем без конца возвращаться к прошлому, мы в конце концов исказим его. Мы невольно все будем преувеличивать, видеть то, что было, в кривом зеркале.

— Но я могу абсолютно точно вспомнить каждое слово и каждое событие тех дней! — страстно воскликнул Дэвид.

— Возможно, но ты не должен этого делать, дорогой! Это неестественно. Ты до сих пор смотришь на мир глазами мальчика тех дней, хотя тебе давно бы следовало взглянуть на прошлое глазами мужчины.

— Это ничего бы не изменило, — возразил Дэвид.

Хильда заколебалась. Она прекрасно сознавала тщетность собственных усилий, но все же ей очень хотелось убедить Дэвида в своей правоте.

— Мне кажется, — сказала она, — что ты считаешь своего отца каким-то чудовищем! Дьяволом в образе человеческом! Я уверена, что стоит тебе увидеть его теперь, ты поймешь, что это самый обыкновенный человек. Человек, чья жизнь была, быть может, далека от безупречной, человек, который имел дурные наклонности и скверный характер, но в любом случае — он всего лишь человек, а не какой-нибудь монстр!

— Ты не хочешь понять! Его обращение с моей матерью…

— Есть женщины, — печально заметила Хильда, — чья кротость и полное повиновение нередко пробуждают в мужчине худшие черты характера — в то же время, как тот же мужчина, столкнувшись с силой духа и решительностью, может стать совсем другим человеком!

— Ты что же, хочешь сказать, что она сама была виновата…

— Да нет же, нет! — перебила его Хильда. — Я не сомневаюсь, что твой отец обращался с ней ужасно плохо, но отношения между мужем и женой — это очень сложная вещь, и сомневаюсь, чтобы кто-либо посторонний — будь то даже их ребенок — смог бы в них разобраться. И потом, все твое возмущение уже не в силах помочь ей. Все это в прошлом, а его не возвратить! Сейчас ты должен думать о больном старике-инвалиде, который просит родного сына приехать к нему на Рождество.