Луиз Пенни - Что скрывал покойник

Голова Клары вечно играла роль магнита для пищи. Ее можно было смело назвать Кармен Мирандой выпечки и хлебобулочных изделий. Питер, напротив, всегда оставался безукоризненно чистым и опрятным. На улице мог идти проливной дождь, а он возвращался домой чище, чем выходил. Но иногда случались восхитительные моменты, вот как сейчас, когда природная аура подводила его и к лицу прилипал кусочек чего-нибудь эдакого. Клара знала, что должна сказать ему об этом. Но не сказала.

— Знаете, — произнес Питер, и даже Айрине взглянула на него, — я думаю, это замечательная картина.

Айрине фыркнула и многозначительно посмотрела на Анри, который великолепным образом проигнорировал ее. Питер нашел взглядом Клару и несколько мгновений, не отрываясь, смотрел ей в глаза. Это был своего рода ритуал. Когда бы Питер ни входил в комнату, он поначалу обводил ее взглядом, пока не находил Клару. А потом расслаблялся. Окружающие видели высокого, импозантного мужчину, а рядом с ним неряшливую супругу и никак не могли взять в толк, почему они вместе. Некоторые особо рьяные, к числу которых принадлежала и мать Питера, считали это надругательством над природой. Клара была для него центром мироздания, олицетворяя собой все хорошее и счастливое, что он надеялся отыскать в этом мире. Когда он смотрел на нее, то не видел ни растрепанных волос, ни мешковатых платьев, ни старомодных и нелепых очков в роговой оправе. Нет. Он видел свою тихую гавань. Хотя, естественно, в данный момент он видел и следы орехового кекса у нее на лбу. Инстинктивно он провел рукой по лицу, мимоходом смахнув кусочек шоколадного кекса, прилипший к подбородку.

— Что ты видишь? — спросила Элис у Питера.

— Если честно, мне трудно ответить. Но я знаю, что мы должны взять эту работу.

Почему-то столь краткий ответ придал его мнению еще большую убедительность.

— Это рискованно, — заметила Элис.

— Я согласна, — заявила Клара. — Но что плохого может случиться даже в самом крайнем случае? Что люди, которые увидят выставку, решат, что мы сделали ошибку? Так они всегда так думают.

Элис задумчиво кивнула в знак согласия.

— Тогда я скажу вам, в чем заключается риск, — вмешалась Айрине, и было очевидно, что она едва удержалась, чтобы не добавить «вы, придурки». — Это общественное предприятие, и мы и так едва сводим концы с концами. Доверие к нам остается нашим единственным активом и достоинством. Как только пойдет слух, что мы отбираем работы, руководствуясь не их художественной ценностью, а дружескими отношениями с авторами, с нами будет покончено. Вот в чем заключается риск. Нас никто не станет воспринимать всерьез. Художников сюда и на аркане не затащишь, потому что они будут бояться испортить свою репутацию, заработать клеймо, от которого потом не избавишься. Сюда перестанет ходить публика, потому что она будет знать, что все, что ее здесь ожидает, это вот такая мазня… — Голос у нее сорвался, и она лишь махнула рукой в сторону холста.

И тут Клара увидела… Это было подобно вспышке, проблеску беспокойства на самой грани сознания. На мгновение «Ярмарка» засияла внутренним светом. Все кусочки головоломки встали на место, она сложилась… и тут же все исчезло. Клара вдруг поняла, что несколько секунд не дышала; одновременно она поняла и то, что смотрит на настоящее произведение искусства. Как и Питер, она не знала, почему и как, но мир, который до этого казался перевернутым с ног на голову и вывернутым наизнанку, вдруг встал на место. Она просто знала, что «Ярмарка» — это работа гения.

— Я думаю, это не просто замечательная, это выдающаяся работа, — сказала она.

— Ох, перестань. Неужели не понятно, что она говорит так только для того, чтобы поддержать своего муженька?

— Айрине, мы уже слышали твое мнение. Продолжай, Клара, — вмешалась Элис. Анри подался вперед, и стул под ним протестующе заскрипел.

Клара встала и медленно подошла к мольберту. Глядя на картину, она ощутила, что эта работа затронула в ее душе самые сокровенные, потайные струны, и на нее вдруг нахлынуло чувство такой огромной печали и одиночества, что она едва сдержалась, чтобы не заплакать. «Как такое может быть?» — спросила она себя. Образы были такими детскими, такими простыми. Их можно было даже счесть глупыми, глядя на танцующих гусей и улыбающихся людей. Но в картине было что-то еще. Что-то такое, чего она не могла выразить словами.

— Прошу простить меня. Я, право, в растерянности, — пробормотала она, чувствуя, как горят щеки. — Просто я не могу объяснить свои ощущения.

— Мне кажется, стоит пока отложить «Ярмарку» и посмотреть остальные работы. Мы еще раз вернемся к ней.

Оставшаяся часть дня прошла относительно спокойно и гладко. Солнце уже стояло над горизонтом, отчего в комнате стало еще холоднее, когда они наконец снова взялись за «Ярмарку». Все были измотаны, и каждому хотелось одного: чтобы все побыстрее закончилось. Питер щелкнул выключателем, под потолком вспыхнули лампы, и он вновь водрузил творение Джейн на мольберт.

— D'accord[4]. Не изменил ли кто-нибудь своего мнения в отношении «Ярмарки»? — задала вопрос Элис.

Молчание.

— Итак, двое «за» и двое «против».

Элис молча смотрела на «Ярмарку». Она была немного знакома с Джейн Нил, и ей нравилось то, что она видела. Джейн всегда производила впечатление разумной, мягкой и интеллигентной женщины. Человека, в компании которого хочется бывать. Так как же получилось, что такая женщина произвела на свет подобную халтуру, детскую мазню? Но… Ей в голову пришла новая мысль. Не совсем, в общем, оригинальная, ее даже нельзя была назвать новой для Элис, но сегодня она посетила ее впервые.

— «Ярмарка» принимается. Мы выставим ее вместе с остальными произведениями искусства.

Клара в восторге вскочила на ноги, опрокинув стул.

— Ты не можешь так поступить, — возразила Айрине.

— Именно так! Могу и поступлю. Вы обе лишь подтвердили, что я права. — Элис улыбнулась.

— Права в чем?

— С какой стороны ни взгляни, эта картина бросает вызов. Она пробуждает чувства. Гнев, — при этих словах Элис взглянула на Айрине, — растерянность, — она бросила короткий многозначительный взгляд на Анри, который согласно мотнул седеющей шевелюрой, — и… — еще один взгляд, теперь уже в сторону Питера и Клары.

— Радость, — заявил Питер в то самое мгновение, как у Клары вырвалось: «Грусть». Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Что касается меня, то я смотрю на нее, и, подобно Анри, испытываю лишь растерянность и смущение. Правду сказать, я не знаю, то ли «Ярмарка» является блестящим образчиком примитивизма, то ли достойным сожаления творением воистину бесталанной, да еще и страдающей манией величия пожилой дамы. Вот в чем соль. И вот почему картина обязательно должна стать частью экспозиции. Гарантирую, что именно о ней люди еще долго будут судачить в кафе после окончания vernissage[5].

— Отвратительно, — заявила Руфь Зардо, опершись на палочку и потягивая скотч. Был вечер того же самого дня. Друзья Питера и Клары собрались в их гостиной вокруг потрескивающего и негромко бормочущего камина на ужин в канун Дня Благодарения.

Это было затишье перед бурей. Родственники и друзья, приглашенные и нет, явятся на следующий день и непременно останутся на весь длинный уик-энд Дня Благодарения. В лесах будет не протолкнуться от путешественников и охотников, а это сочетание само по себе сулит несчастье. В субботу утром на деревенском выгоне состоится ежегодный футбольный матч, за которым последует ярмарка урожая — последняя отчаянная попытка сбыть с рук лишние кабачки и помидоры. Попозже вечером на площади разожгут огромный костер, который наполнит Три Сосны восхитительным запахом горелых листьев и дерева и подозрительным ароматом овощного супа.

Деревушка Три Сосны не значилась ни на одной туристической карте — уж слишком далеко от любой главной или даже второстепенной дороги она расположилась. Подобно Нарнии, на нее можно было только неожиданно наткнуться, а потом испытать нешуточное удивление оттого, что такое старинное поселение все это время столь успешно скрывается в долине. Впрочем, те, кому повезло ее найти, как правило, неизменно возвращались. И День Благодарения, в начале октября, был самым подходящим поводом для этого. Погода обычно стояла ясная и бодрящая, летний аромат старых садовых роз и флоксов сменял мускусный запах осенних листьев, горящих дров и жареной индейки.

Оливье и Габри вновь перебирали события минувшего дня. Их описание отличалось такой живостью, что собравшиеся в уютной гостиной словно наяву видели трех мальчишек в масках, которые пригоршнями зачерпывали утиный навоз, кучками лежавший на краю деревенского поля: парни поднимали руки, навоз стекал у них между пальцев, а они швыряли его в старое кирпичное здание. Вскоре бело-голубые навесы и парусиновые тенты были перепачканы напрочь. По стенам стекал навоз. Вывеска «Бистро» была забрызгана до нечитабельного состояния. В мгновение ока чистенький и аккуратный фасад кафе в самом сердце Трех Сосен оказался замаран нечистотами, причем речь шла не только об утином навозе. Деревушку сотрясли выкрики, пронзительно звучавшие в оцепеневшем от шока воздухе.