Агата Кристи - Человек в коричневом костюме

Мистер Флемминг тоже нервничал. Я почувствовала это, когда мы поднимались по лестнице большого дома, стоявшего на тихой Кенсингтонской площади. Миссис Флемминг поздоровалась со мной вполне любезно. Она оказалась симпатичной дородной женщиной, таких обычно считают прекрасными женами и матерями. Проведя меня в спальню, стены которой были обиты чистеньким, без единого пятнышка ситцем, миссис Флемминг выразила надежду, что я ни в чем не буду испытывать нужды, и сообщила, что через пятнадцать минут ждет меня к чаю. А затем оставила меня в одиночестве.

Я слышала, как она спустилась в гостиную на первом этаже и сказала, слегка повысив голос:

– Генри, но почему, с какой стати…

Дальше я не разобрала, но по тону и так все было понятно. Потом, через пару минут, до меня долетело несколько фраз, сказанных еще более кислым голосом:

– Я с тобой полностью согласна! Она действительно прехорошенькая.

Ну что за кошмарная жизнь! Мужчины третируют девушку, если она дурнушка, а женщины, наоборот, не выносят хорошеньких.

Глубоко вздохнув, я принялась сооружать себе прическу. Волосы у меня красивые: не темно-каштановые, а черные-пречерные, я обычно ношу их распущенными, но тут я недрогнувшей рукой собрала их в пучок. Уши у меня вообще-то ничего, не оттопыренные, но сегодня открывать их совсем немодно, тут сомнений быть не может. Когда мой туалет был закончен, я стала невероятно похожа на одну из тех сироток, что гуськом плетутся на прогулку в маленьком капоре и красной пелерине.

Спустившись в гостиную, я заметила, что миссис Флемминг посмотрела на мои уши, и ее глаза подобрели. Что же касается мистера Флемминга, то он был явно озадачен. Ручаюсь, он сидел и думал: «Что с собой сотворила малышка?»

Остаток дня прошел хорошо. Мы договорились, что я немедленно примусь за поиски работы.

Перед сном я придирчиво рассмотрела свое лицо в зеркале. Неужели я действительно прехорошенькая? Честно говоря, мне так не казалось. Природа не наделила меня ни прямым греческим носом, ни алыми, словно роза, губами, ни еще какими-нибудь достоинствами, которыми должна обладать писаная красавица. Правда, однажды викарий сказал, что у меня глаза как «солнечные лучи, заточенные в глухой, непроходимой чаще»… Но священники буквально напичканы цитатами и сыплют ими, не особенно вникая в их смысл. Эх, были бы у меня глаза голубые, как у ирландок, а вовсе не темно-зеленые с желтыми крапинками! Впрочем, зеленый – вполне подходящий цвет для искательницы приключений!

Я туго замоталась в черный кусок ткани, обнажив руки и плечи. Потом распустила и зачесала назад волосы, вновь прикрыв ими уши. Затем густо напудрила лицо, так что оно стало еще белее, чем раньше. Потом долго искала и наконец нашла какую-то старую губную помаду и жирно-прежирно накрасила губы. После чего подвела жженой пробкой глаза, перекинула через голое плечо алую ленту, воткнула в волосы красное перо, а сигарету сдвинула в угол рта. Выглядело впечатляюще, я осталась довольна.

– Авантюристка Анна! – громко провозгласила я, кивая своему отражению в зеркале. – Авантюристка Анна. Глава первая. Кенсингтонский особняк.

Ну и дурехи эти девчонки!

Несколько недель я умирала от скуки. Подруги миссис Флемминг да и она сама были мне совершенно неинтересны. Они часами болтали о себе и о своих детях, о том, как трудно раздобыть для малышей хорошее молоко, и о том, что они говорят молочнице, если молоко кислое. Затем беседа перекидывалась на слуг; дамы обсуждали, как нелегко в нынешние времена подыскать хорошую прислугу, вспоминали свои переговоры с девушками из бюро по трудоустройству. По-моему, они никогда не читали газет и абсолютно не интересовались тем, что творится в мире. Путешествовать им не нравилось, все везде было не так, как в Англии. Ривьеру они, правда, одобряли, поскольку там можно было встретить уйму старых друзей.

Я слушала, еле сдерживаясь. Эти дамы в основном были богаты. Прекрасный необъятный мир простирался перед ними: путешествуй, куда хочешь, а они предпочитали торчать в скучном загаженном Лондоне и болтать про молочниц и служанок! Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что, наверное, проявляла по отношению к ним некоторую нетерпимость. Но они были такими дурами!.. Дурами даже в той сфере деятельности, которую сами выбрали. Большинство-то и хозяйство вели плохо и бестолково.

Дела мои продвигались довольно медленно. Денег, вырученных от продажи дома и обстановки, еле хватило, чтобы расплатиться с долгами. Работу пока найти не удавалось. Впрочем, я особенно и не стремилась устроиться на службу. У меня было твердое убеждение, что если искать приключений, то они обязательно встретятся где-нибудь на полпути. Человек, по-моему, всегда получает то, что хочет.

И моя теория подтвердилась на практике.

Произошло это в январе, а точнее, восьмого января. Я возвращалась после неудачных переговоров с дамой, которая уверяла, что ей нужна компаньонка и секретарь, а на самом деле, видимо, мечтала о здоровенной поденщице, которая вкалывала бы двадцать четыре часа в сутки за двадцать пять фунтов в год. Мы расстались, чуть не поругавшись, и я отправилась по Эдгвер-роуд (дом, в котором я встречалась с той дамой, находился в районе Сент-Джонс-Вуд), пересекла Гайд-парк и очутилась возле больницы Св. Георгия. Там я спустилась в подземку и взяла билет до Глочестер-роуд.

Снедаемая любопытством, я дошла до конца платформы. Мне хотелось узнать, действительно ли два туннеля, которые вели к Даун-стрит, соединяются. Выяснив, что – да, я почему-то глупо обрадовалась. Народу на платформе было мало, в конце же ее вообще стоял только один мужчина. Проходя мимо него, я подозрительно принюхалась. Больше всего на свете я ненавижу запах нафталиновых шариков! А толстое зимнее пальто мужчины пропахло ими до одурения. Обычно люди надевают зимнюю одежду не в январе, а раньше, и к Рождеству запах успевает выветриться… Мужчина стоял чуть поодаль, у самого края платформы. Он глубоко задумался, и я могла спокойно его рассматривать, не боясь показаться невежливой. Щупленький, маленький, очень загорелый, с голубыми глазами и небольшой темной бородкой… Он, видно, только что из-за границы, решила я. Вот почему его пальто так воняет нафталином. Наверно, он приехал из Индии. На офицера не похож, офицеры бород не носят. Скорее всего, это владелец чайных плантаций.

Тут мужчина обернулся, явно намереваясь отступить подальше от края. Он взглянул на меня, потом перевел глаза на что-то за моей спиной и… его лицо исказилось. Исказилось от страха, панического ужаса! Он сделал невольный шаг назад, словно пытаясь избежать опасности, попятился, совсем позабыв, что стоит на краю платформы, и упал вниз.

На рельсах что-то ярко вспыхнуло и затрещало. Я взвизгнула. На место происшествия тут же сбежался народ. Откуда ни возьмись появились двое работников подземки и принялись отдавать распоряжения.

Я застыла, словно пригвожденная к платформе какими-то ужасными колдовскими чарами. Я была перепугана случившимся, но при этом хладнокровно и бесстрастно наблюдала за тем, как рабочие поднимают пострадавшего с рельсов и затаскивают на перрон.

– Пожалуйста, пропустите меня! Я врач!

Высокий человек с темной бородой торопливо прошел мимо меня и склонился над неподвижно лежавшим телом.

Во время осмотра меня вдруг охватило странное чувство нереальности происходящего. Все было как бы не по правде, а понарошку. Наконец доктор выпрямился и покачал головой:

– Он мертв. Ничего тут уже не поделаешь.

Толпа стала напирать, и удрученный носильщик повысил голос:

– Не надо, не надо! Оставайтесь на своих местах. Зачем устраивать свалку?

Мне стало дурно. Я повернулась и, не разбирая дороги, кинулась к лифту. Случившееся было слишком ужасным. Я чувствовала, что мне нужно выйти на свежий воздух. Врач, осматривавший труп, шел прямо передо мной. Один лифт уже отправился, другой вот-вот должен был подойти, и врач побежал, чтобы успеть в него впрыгнуть. По дороге он обронил какой-то клочок бумаги.

Я подняла его и кинулась вслед за доктором. Но двери лифта захлопнулись у меня перед носом, и я так и осталась стоять с бумажкой в руке.

Когда же наконец второй лифт доставил меня на улицу, человека, за которым я гналась, и след простыл. Я подумала, что, может быть, оброненная записка не представляет особой важности, и впервые развернула ее.

На половинке тетрадного листа были нацарапаны карандашом слова и цифры. Вот как это выглядело: «17.1 22 Замок Килморден».

На первый взгляд ничего особенного… Но что-то мешало мне выбросить эту бумажку… Я стояла, теребя ее в руках, и вдруг до меня снова донесся неприятный запах. «Опять нафталиновые шарики!» – поморщившись, подумала я и осторожно поднесла бумажку к носу. Да, записка вся пропахла нафталином. Но раз так, то…

Я аккуратно сложила листочек и спрятала его в сумочку. Потом не спеша отправилась домой, а по дороге упорно размышляла над случившимся.