Найо Марш - Смерть в овечьей шерсти

— Да. Хотя мне эта идея кажется абсурдной. Мы работаем в изолированном помещении, которое в наше отсутствие запирается, а все чертежи и расчеты, во всяком случае, те, которые имеют хоть какую-то ценность, постоянно хранятся в сейфе.

— Вы сказали «мы»?

— Со мной работает Дуглас Грейс. Он отвечает за практическое воплощение идей. Я — чистый теоретик. Когда началась война, жил в Англии и даже успел весьма бесславно поучаствовать в ныне благополучно забытой Норвежской операции [2]. Там я заполучил ревматизм и вернулся в строй как раз вовремя, чтобы схлопотать по голове в Дюнкерке.

Фабиан запнулся, словно хотел что-то сказать, но потом передумал.

— Такие вот дела, — продолжал он. — Потом, когда меня немного привели в порядок, я попал на закрытое предприятие в Англии, где у меня и зародилась идея нового оружия. Трещина в черепе давала о себе знать, здоровье мое окончательно пошатнулось, и вскоре меня вышибли из армии. Тут на меня обрушилась прикатившая в Англию Флосси, которая твердо решила забрать мужниного племянника к себе, чтобы возвратить беднягу к жизни. Она сказала, что привыкла присматривать за инвалидами, имея в виду старину Артура с его эндокардитом. Я был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Здесь я стал работать над своей идеей.

— А ее собственный племянник? Капитан Грейс?

— Он учился в Гейдельберге по технической специальности, но в тридцать девятом вернулся в Англию, поскольку его немецкие друзья посоветовали ему уехать. Пользуясь возможностью, уверяю вас, что Дуглас не является пособником Гитлера или кого-либо из его шайки, хотя младший инспектор Джексон свято в это верит. В Англии он поступил на военную службу, был зачислен в Новозеландский полк и отправлен в Грецию, где Люфтваффе угодили ему пулей в пятую точку. Мобилизовавшись, он тоже попал в лапы Флосси. Он и раньше приезжал к ним на школьные каникулы. Дуглас всегда был очень мастеровит и даже умеет работать на токарном станке. Я привлек его к работе. Именно он выдвинул это дикое предположение и упорно настаивает, что смерть его тетушки каким-то фантастическим образом связана с нашей взбивалкой для яиц, для отвода глаз мы так называем магнитный взрыватель.

— Почему он так считает?

Фабиан не ответил.

— У него есть какие-нибудь сведения… — начал Аллейн.

— Послушайте, сэр, — резко произнес Фабиан. — У меня были все основания позвать вас сюда. Хотя вам это может и не нравится. Конечно, можно отвергнуть мои домыслы как чистейший вздор. Вас наверняка напичкали официальной информацией об этом несчастном деле. Не так ли? Все эти протоколы! Вы, вероятно, думаете, что любой из нас мог выскользнуть из сада и войти в стригальню. Однако, кроме постоянного раздражения, которое мы испытываем по отношению к Флосси, никто из нас не имел причин ее убивать. У нас сложилась вполне сносная компания. Флосси, разумеется, пыталась нами руководить, но все мы не слишком-то под нее прогибались.

Помолчав, он неожиданно уточнил:

— Это почти все. По-моему, Флосси была убита, потому что кто-то знал о ней нечто ужасное. Я имею в виду, что персона, которая, для меня например, была просто миссис Рубрик, для кого-то была чудовищем, заслуживающим смерти. Представление о Флосси, имеющееся у каждого из нас, сильно отличается от того собирательного образа, который может сложиться у стороннего наблюдателя. Или я, по-вашему, несу несусветную чушь?

— Женщин подчас убивают, когда они случайно встревают в чужие дела или за какой-нибудь глупый промах, никак не связанный с их характером.

— Да. Но в глазах убийцы она навсегда останется врагом. Не кажется ли вам, что если убийцу вынудить говорить о жертве, то он так или иначе себя выдаст? При условии, что собеседник проявит должную проницательность.

— Я всего лишь полицейский в чужой стране, — возразил Аллейн. — Не переоценивайте мои возможности.

— Слава Богу, хоть не поднимаете меня на смех, — совсем по-детски обрадовался Фабиан.

— С какой стати? Хотя я вас не совсем понимаю.

— Официальное следствие зашло в тупик. Оно продолжается уже больше года. Они бесконечно копаются в мало значащих подробностях. Все действительно важное уже содержится в имеющихся протоколах. Вы их видели. Из них никак не следует, что убийство миссис Рубрик имело хоть какую-то подоплеку.

— Иными словами, мотив убийства отсутствует, — улыбнулся Аллейн.

— Именно так. Я слишком витиевато выразился. Если фактические улики ничего не говорят о мотиве преступления, вдруг что-нибудь подскажет коллективный портрет Флоренс? — лихорадочно оживился Фабиан.

— Если мы сумеем его нарисовать.

— Почему бы и нет? — настаивал Фабиан.

Аллейну стало ясно, что все пережитое не прошло для его собеседника даром — изрядно расшатало — нервную систему.

— Если собрать нас всех и разговорить, вы как специалист с непредвзятым взглядом обязательно сумеете что-то из этого извлечь. По тембру наших голосов, по оговоркам, по уверткам. Человек с вашим опытом умеет распознавать такие знаки. Вы согласны?

— Человек с моим опытом должен относиться к таким знакам с большой осторожностью, — ответил Аллейн, стараясь не допустить в голосе назидательности. — Их нельзя считать уликами.

— Да, но в совокупности с уликами?

— В этом случае их, разумеется, следует принимать во внимание.

Фабиан нетерпеливо продолжил:

— Я хочу, чтобы вы имели перед собой собирательный образ Флосси. Одного моего мнения о ней явно недостаточно. В моих глазах она выглядела как некое воплощение высокомерной деловитости. Но Урсула, например, считала и до сих пор считает ее замечательной женщиной, для Дугласа она была легко управляемой и весьма выгодной тетушкой, а для Теренс — строгой и требовательной начальницей. Однако я не имею права говорить за других. Я хочу, чтобы вы беспристрастно выслушали нас всех.

— Вы же сказали, что в последние полгода все вы не обмолвились о ней ни словом. Как же я посягну на ваш обет молчания?

— Но ведь детектив — это своего рода штопор, открывающий бутылку, — нетерпеливо возразил Фабиан.

— В самую точку, да поможет нам Господь, — добродушно согласился Аллейн.

— Вот видите! — торжествующе вскричал Фабиан. — Я вам обеспечу полную поддержку. Вы вряд ли столкнетесь с большими трудностями. С ними будет не сложнее, чем со мной. Мне ведь стоило титанических усилий написать вам письмо. Я и потом мучился. Если бы мог, вернул его. Вы не представляете, как я боялся начинать разговор, однако теперь разговорился и болтаю без удержу.

— А вы предупредили их о моем визите?

— Сказал, что вы здесь будете находиться как официальное лицо с ведома полиции и секретных служб. Честно говоря, их это не слишком волнует. Сразу после происшествия все в усадьбе изрядно перепугались, каждый боялся попасть под подозрение. Но мы четверо никогда не подозревали друг друга. Позже, когда полицейские замучили нас своим следствием, мы перестали испытывать что-либо, кроме усталости. Мы были просто в изнеможении, на пределе. Потом все прекратилось, однако вместо облегчения мы почувствовали какое-то внутреннее беспокойство, о котором предпочитали не говорить. Началась какая-то кошмарная игра в прятки. Думаю, они даже обрадовались, когда узнали о вашем приезде. Им известно, что ваш визит как-то связан с нашим «проектом икс», как высокопарно называет его Дуглас.

— Выходит, они знают о ваших разработках?

— Только в общих чертах, не считая Дугласа. Так уж получилось.

Аллейн бросил взгляд на суровый пейзаж.

— Рискованный шаг, — заметил он и после небольшой паузы добавил: — Вы хорошо все обдумали? Вы отдаете себе отчет, что придется идти до конца и вы уже не сможете ничего изменить?

— Я думал об этом ad nauseam [3].

— Считаю своим долгом вас предупредить. Я ведь часть государственной машины. Любой может привести меня в действие, но только государство сможет меня остановить.

— Согласен.

— Ну что ж, я вас предупредил.

— Все равно угощу вас хорошим ужином.

— Значит, вы хозяин дома?

— Да. А вы разве не знали? Дядя Артур оставил Маунт-Мун мне, а Флосси завещала все свои деньги Дугласу. Так что здесь как бы два хозяина.

Дому в Маунт-Мун было уже под восемьдесят, а в Южном полушарии это немалый возраст. Его построил дед Артура Рубрика, который завез сюда лес на телегах, запряженных волами. Сначала это была скромная четырехкомнатная постройка, которая постепенно разрасталась, приобретя особо внушительные размеры во времена миссис Рубрик, которая неутомимо расширяла жилье своего супруга, компенсируя этим отсутствие прибавления в его семействе.

Дом имел смутное сходство с усадебным домом в графстве Сомерсетшир, который дедушка Артура великодушно уступил брату, менее склонному к поиску приключений. Викторианский фронтон и неизбежная оранжерея в сочетании с фамильными портретами и явным излишком мебели безошибочно указывали на английское происхождение хозяев.