Рекс Стаут - Познакомьтесь с Ниро Вульфом

– Поверни кресло, Арчи.

Я взялся за ручку кресла и крутанул его вместе с девушкой. Вульф испытующе посмотрел на нее:

– Вы уверены, мисс Фиоре, что вырезали именно это место?

– Совершенно уверена, сэр. Это точно.

– Вы видели саму вырезку? В его комнате, в мусорной корзине, быть может, или у него в руках?

– Нет, не видела. И ее не могло быть в мусорной корзине, потому что у него в комнате нет корзины.

– Хорошо. Если бы все доводы были столь же убедительны, как этот. Можете отправляться домой, мисс Фиоре. Вы хорошо вели себя, были любезной и терпеливой. И, в отличие от большинства особ, во избежание встреч с которыми я не выхожу из дома, вы способны держать в узде язык. Не ответите ли на еще один вопрос? Сделайте одолжение.

Она совершенно измучилась, но у нее все же достало сил прийти в замешательство, которое отразилось в глазах. Девушка уставилась на Вульфа, а он продолжил:

– Всего один вопрос. Вы когда-нибудь видели в комнате Карло Маффеи клюшку для гольфа?

Если он хотел достичь кульминации, то это у него получилось. Впервые за все прошедшие часы девушка не смогла вымолвить ни слова. Было даже забавно, насколько явной оказалась ее реакция. Какое-то мгновение она лишь таращилась на Вульфа. Затем, когда смысл вопроса дошел до нее, та немногая краска, что еще оставалась у нее на лице, сошла окончательно. Она побледнела как полотно, челюсть отвисла. Она выглядела совершенной идиоткой, ее всю трясло.

Вульф невозмутимо сверлил девушку взглядом:

– Когда вы ее видели?

Неожиданно губы Анны плотно сжались, а руки на коленях стиснулись в кулаки.

– Нет, сэр, – только и пробормотала она. – Нет, сэр, никогда не видела.

Вульф смотрел на нее секунду-другую, затем изрек:

– Ладно. Все в порядке, мисс Фиоре. – Он повернулся ко мне: – Отвези ее домой.

Девушка даже не пыталась подняться, пока я не подошел к ней и не тронул за плечо. Тогда она оперлась о подлокотники и встала. Вульф, определенно, на чем-то ее поймал, но все-таки она не выглядела напуганной, скорее, сокрушенной. Я снял ее жакет со спинки кресла и помог надеть его. Когда она направилась к двери, я обернулся, чтобы сказать кое-что Вульфу, и глазам своим не поверил: он поднимал себя из кресла, чтобы встать! В самом деле! Однажды я видел, как он не снизошел до подобной любезности, когда из этой самой комнаты выходила женщина, обладавшая состоянием в двадцать миллионов американских долларов и имевшая в мужьях английского герцога. Но я все же сказал, что собирался:

– Я пообещал ей доллар.

– Тогда, боюсь, тебе придется раскошелиться. – Он повысил голос, чтобы его услышали в дверях: – Спокойной ночи, мисс Фиоре.

Она не ответила. Я прошел за ней в прихожую и отвел к родстеру. Когда мы добрались до Салливан-стрит, на крыльце нас поджидала миссис Риччи и глаза ее так сверкали, что я счел за благо не задерживаться ради любезностей.

К тому времени, когда я поставил автомобиль в гараж и прошел два квартала назад до Тридцать Пятой улицы, кабинет погрузился во тьму. Поднявшись по лестнице, я увидел под дверью спальни Вульфа полоску света. Я часто задавался вопросом, как же ему удается раздеваться. Мне было доподлинно известно, что в этом Фриц ему не помогает. Фриц спал наверху, через коридор от оранжереи. Моя же комната, как и спальня Вульфа, располагалась на втором этаже. Просторное помещение в передней части дома с собственной ванной и парой окон. Я прожил в нем семь лет. Оно, определенно, стало моим домом. И, судя по всему, ему предстояло оставаться таковым еще лет семь или даже двадцать семь, ибо единственная девушка, к которой я питал слабость, подыскала себе другую партию, пришедшуюся ей больше по душе. Тогда-то я и познакомился с Вульфом. Однако сейчас не время рассказывать эту историю. В ней еще остаются непроясненными один-два незначительных момента. Так или иначе, комната, несомненно, служила мне домом. Кровать была широкой и удобной. А еще у меня имелся письменный стол со множеством ящиков, и три кресла, просторные и уютные, и настоящий ковер во всю комнату, а не эти чертовы коврики, которые так и норовят скользнуть под вами, словно кусок масла на горячем блине. Картинки на стенах принадлежали мне. Удачная подборка: поместье Джорджа Вашингтона Маунт-Вернон, цветной набросок головы льва и лесной пейзаж с травой и цветами. Нашлось здесь место и для большой фотографии в рамке моих отца и матери, которые умерли, когда я был маленьким. Еще у меня имелась цветная репродукция с картины «Сентябрьское утро»[4], где на переднем плане изображена нагая девушка с подобранными волосами, но она висела в ванной. Самая обычная комната, всего лишь удобное пространство для проживания, если не считать большого электрического звонка на стене, скрывающегося под кроватью. Звонок этот был подключен таким образом, что, когда Вульф включал рубильник в своей комнате – а проделывал он это каждый вечер, – любой осмелившийся подойти ближе чем на пять футов к его двери или влезть в окно немедленно вызвал бы оглушительный трезвон. А еще звонок был подключен ко всем входам в оранжерею. Однажды Вульф сказал мне, как бы между прочим, что он отнюдь не трус, просто ему глубоко отвратительны чужие прикосновения и претит необходимость внезапно совершать быстрые движения. Поразмыслив над тем, какие массы он вынужден перемещать, я охотно этому поверил. По некоторым причинам такие вещи, как трусость, нисколько меня не волновали, когда дело касалось Вульфа, хотя обыкновенно я не садился за один стол с тем, в ком заподозрил труса.

Я прихватил из кабинета наверх газету и, после того как, облаченный в пижаму и тапочки, удобно устроился в кресле с сигаретами и пепельницей под рукой, трижды прочел заметку об университетском ректоре. Она была озаглавлена следующим образом:

ПИТЕР ОЛИВЕР БАРСТОУ УМЕР ОТ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА

Ректор Холландского университета умер на поле для гольфа

Друзья не успели прийти к нему на помощь

Статья оказалась довольно длинной: целая колонка на первой полосе и полторы на второй, да еще пространный некролог с откликами множества знаменитостей. Сама же история была весьма короткой – еще один человек скончался, и ничего более. «Таймс» я читаю ежедневно, и этот номер вышел всего два дня назад, но я так и не вспомнил, обратил ли тогда внимание на сообщение. Барстоу, пятидесятивосьмилетний ректор Холландского университета, воскресным днем играл в гольф на площадке клуба «Грин медоу» под Плезентвиллем, в тридцати милях к северу от Нью-Йорка. Играли двое на двое, Барстоу и его сын Лоренс против пары их знакомых, Э. Д. Кимболла и Мануэля Кимболла. На подходе к четвертой лунке Барстоу внезапно упал лицом вниз, несколько секунд содрогался в конвульсиях, а потом затих. Мальчик, носивший его клюшки, подскочил к нему и схватил за руку, однако к тому времени, когда подбежали остальные, Барстоу был уже мертв. Среди подоспевших из здания клуба и с поля оказался врач, старый друг ректора, который вместе с сыном умершего доставил тело в личном автомобиле Барстоу в его дом в шести милях от клуба. По заключению этого врача, причиной смерти послужила болезнь сердца.

Остальное было приправой – рассказ о карьере и достижениях Барстоу, его фотография и прочее, а также упоминание о том, что, когда тело привезли домой, жена упала в обморок, сын же и дочь держались стойко. Перечитав заметку в третий раз, я зевнул и признал себя побежденным. Единственной связью, которую я мог провести между смертью Барстоу и Карло Маффеи, был тот факт, что Вульф спрашивал у Анны Фиоре про клюшку для гольфа. Поэтому я отшвырнул газету и поднялся, сказав самому себе вслух: «Мистер Гудвин, полагаю, это дело далеко от завершения». Затем глотнул воды и лег в кровать.

Было почти десять часов, когда я спустился вниз следующим утром, ибо, если выдавалась возможность, я спал по восемь часов. Все равно Вульф не появлялся внизу раньше одиннадцати. Вставал он неизменно в восемь, во сколько бы ни лег накануне, завтракал в своей комнате за парочкой газет и с девяти до одиннадцати пропадал в оранжерее. Иногда, одеваясь или принимая ванну, я слышал, как старый Хорстман, ухаживавший за орхидеями, покрикивает на него. Похоже, Вульф действовал на Хорстмана как судья на бейсболиста Джона Дж. Макгро[5]. Не то чтобы старик недолюбливал Вульфа, нет, конечно. Однако я не удивился бы, узнав, что садовник просто опасается, как бы Вульф, потеряв равновесие, не обрушился всей своей массой на орхидеи. Хорстман дорожил этими растениями не меньше, чем я своим правым глазом. Он даже спал в оранжерее, за загородкой в углу. И кто знает, не присматривал ли старик за орхидеями по ночам?

Позавтракал я порцией почек, вафлями и парой стаканов молока на кухне, ибо настрого запретил Фрицу сервировать обеденный стол ради моего завтрака, который всегда принимал в одиночестве. Потом я вышел на десять минут подышать свежим воздухом, прогулялся до причалов и обратно, а после устроился с учетными книгами за своим столом в углу, предварительно смахнув пыль там и сям, открыв сейф и наполнив чернилами ручку Вульфа. Его почту я положил ему на стол, по обыкновению нераспечатанной, мне же ничего не пришло. Я выписал пару-тройку чеков, подвел баланс в расходной книге – не бог весть какая работенка, последнее время большого движения средств не наблюдалось, – и принялся изучать записи о расходах на оранжерею, дабы убедиться, что Хорстман своевременно отчитался. Посреди этого занятия меня застал раздавшийся на кухне звонок. Минутой позже в дверях возник Фриц и объявил, что с мистером Вульфом желает увидеться некий О’Грэйди. Я изучил визитку посетителя и отметил, что прежде мне такой не попадалось. Я знал многих детективов из убойного отдела, но этого О’Грэйди прежде не встречал. Я велел Фрицу привести его.