Сирил Хейр - Чисто английское убийство

— Добрый вечер, мистер Роберт, — сказал он. — Надеюсь, вы здоровы? — Он говорил достаточно почтительно, но в тоне его внимательный наблюдатель заметил бы отсутствие теплоты.

— Благодарю, Бриггс, вполне. Как отец?

— Его светлости лучше, сэр. Сегодня он встал с постели и сейчас в библиотеке.

— Хорошо. Я пройду прямо к нему.

— Мистер Роберт, не удобнее ли вам будет, прежде чем вы повидаетесь с его светлостью…

Но Роберт либо не слышал слов дворецкого, либо предпочел игнорировать их.

— Я поведу машину в гараж, — отрезал он. — Отнесите, пожалуйста, чемодан в мою комнату.

Он завел мотор, и машина скрылась за углом дома. Бриггс остался у подъезда, держа чемодан в руке. Снег падал на его лысую голову; бесстрастное выражение лица, которое выработалось у него за долгие годы службы в доме, на миг исчезло, и лицо его приобрело совершенно естественное выражение. Нельзя было сказать, чтобы это было лицо человека счастливого или думающего о чем-то приятном.

Роберт поставил машину в каретник, служивший гаражом. Он немного повозился, закутывая радиатор меховой полостью, потому что в большом помещении, в глубине которого от золотого века лошадей и благоденствия еще оставалось несколько ободранных карет, царил жуткий холод. Затем он быстро прошел мимо ряда пустующих денников, пересек конюшенный двор и вошел в дом с бокового входа. Бесшумно и проворно, словно не желая быть замеченным, он направился оттуда в прихожую и, задержавшись там, только чтобы снять пальто, прошел в библиотеку.

Лорд Уорбек лежал на софе, придвинутой вплотную к камину. Он дремал, но очнулся при звуке открываемой двери. На бледных щеках его появился румянец. Увидев, кто вошел, лорд Уорбек поднялся и сел.

— Роберт, дорогой мой мальчик, рад тебя видеть! — воскликнул он.

— И я рад, отец! Прости, что так поздно, но очень трудно было сюда добраться.

Роберт прошел через комнату к софе, и тут наступила короткая, но заметная пауза, которую наблюдатель-иностранец, вроде д-ра Ботвинка, присутствуй он при этом, отметил бы с интересом. Во всякой другой европейской стране встреча при таких обстоятельствах ознаменовалась бы объятием. Но здесь об этом явно не могло быть и речи. Роберт, само собой разумеется, отказался от обычая целоваться с отцом с той поры, как впервые надел брюки. Встречаясь, отец и сын здоровались за руку, как полагается англичанам. Но есть что-то нелепое в том, чтобы здороваться за руку с больным человеком, лежащим в постели. В конце концов Роберт пошел на компромисс, легонько положив руку отцу на плечо.

— Садись вон там, — сказал лорд Уорбек грубовато, как будто несколько стыдясь такого проявления чувства со стороны сына. Он указал на кресло с другой стороны камина. — Выглядишь ты хорошо.

— Спасибо, чувствую себя как нельзя лучше, — сказал Роберт. — А ты выглядишь… — Он запнулся и продолжал слегка встревоженно: — Как ты себя чувствуешь, отец?

— Как обычно, — ответил спокойно лорд Уорбек. — Чувствую себя как человек, который спокойно ждет, что аневризма у него лопнет или что там с ними, с аневризмами, бывает. Вот уже три месяца, как молодой Кертис сказал мне, что я не дотяну до Рождества, но теперь, когда до Рождества осталось всего несколько часов, я думаю, что дотяну. По правде говоря, я верю, что ты поможешь мне протянуть до конца святок. Было бы крайне невежливо со стороны хозяина отправиться на тот свет в такой момент.

При слове «хозяин» на лице Роберта, которое до сих пор выражало только сочувствие и участие, появилось выражение угрюмого неодобрения.

— Ты пригласил сюда Джулиуса, — сказал он тихим, ровным голосом.

— Да. Я написал тебе об этом в последнем письме?

— Нет. Один из моих парней сказал мне. Он прочел в газете.

— Что ж, на этот раз газета не ошиблась. Джулиус уже здесь и, по словам Бриггса, проводит время, обдумывая надбавку к подоходному налогу.

— Не нахожу в этом ничего забавного. — Сказав это, Роберт сердито уставился на огонь и при этом вдруг стал так неожиданно похож на надувшегося мальчишку, что отец, в котором спорили любовь и досада, с трудом удержался от смеха. Но, быстро овладев собой, он ответил:

— Допустим, что шутка не из хороших, но зато она в духе Джулиуса. Вини за нее его, а не меня. Во всяком случае, мне незачем говорить, что подоходным налогом не шутят.

— Суть не в этом, — настаивал Роберт.

— Понял, понял. Ты возражаешь против самого Джулиуса.

— Конечно. Как ты мог допустить, папа, чтоб он приехал сюда — именно он?

— Послушай, Роберт. — Голос лорда Уорбека, хотя и слабый, звучал строго и властно. — Мы с тобой не всегда были во всем согласны, но я думаю, что ты по-своему, так же как и я, дорожишь традициями нашей семьи и традициями этого дорогого тебе старого дома. Насколько помню, при мне, да и раньше, до меня, на Рождество в Уорбек-холле собирались вместе все родственники и все наши друзья. А теперь из нашей семьи мало кто остался. Не считая тебя, Джулиус — единственный мой близкий родственник, оставшийся в живых. И поскольку похоже, что это мое последнее Рождество, я презирал бы сам себя, если бы нарушил эту традицию именно теперь. Вот почему мне показалось уместным послать ему приглашение.

— А можешь ты сказать, почему он счел уместным принять его? — прервал его Роберт. — Ты говоришь о традициях, отец. А ты пытался когда-нибудь говорить о них с Джулиусом? Он враг всего, на чем мы стоим. Больше всего на свете он стремится разрушить традиции — разорить нас, погубить нашу страну. Я думаю, ты понимаешь, чем нам грозит его последний бюджет… когда…

— Когда я умру. Конечно, понимаю. Он будет означать конец Уорбек-холла. Мне жаль тебя, Роберт. Ты имел несчастье родиться и оказаться в первом поколении тех, кого лишат права владения. Я был счастливей. Я могу о себе сказать старинным латинским изречением: Felix opportunitate mortis.[5] Сделай-ка такую надпись на моем надгробии, если викарий тебе позволит. Но знаешь, — продолжал он, не давая времени Роберту вставить слово, — мне кажется, что ты преувеличиваешь роль Джулиуса в этом деле. В конце концов все это произошло бы так же или почти так же и без него. Он фигура номинальная, за ним стоит нечто значительно большее. Несмотря на все его позирование, мне кажется, что время от времени он и сам это понимает, и тогда он мне представляется скорее жалкой личностью.

— Жалкой! — Роберт не мог больше слушать молча. — Сказать тебе, что я о нем думаю? Он не кто иной, как изменник своему классу, изменник своей родине…

— Не кричи, Роберт! Эту мерзкую привычку ты приобрел, выступая с речами на уличных перекрестках. Да и мне это вредно.

— Извини, папа. — Роберт был полон раскаяния. — Но я никогда не мог прощать своих врагов.

— «Враги» — слишком сильное слово. У меня нет недоброжелательства к Джулиусу. Он, как и все мы, во власти того, что доктор Ботвинк назвал бы Zeitgeist.[6]

— Ботвинк? Это еще кто такой?

— Очень интересный человечек. Ты его сейчас сам увидишь. Он занимается изысканиями в нашем фамильном архиве. Он не в твоем вкусе, но мне он нравится.

— Фамилия у него смахивает на еврейскую, — сказал Роберт с отвращением.

— Я его не спрашивал, но не удивился бы, если б так оно и оказалось. А какое это имеет значение? Но пожалуй, мне не надо было бы задавать тебе такой вопрос.

Роберт молчал, потом невесело засмеялся.

— Вот забавно, — сказал он. — Я приезжаю в Уорбек-холл на Рождество и оказываюсь в компании с Джулиусом и каким-то жидом! Нечего сказать, веселенькое сборище!

— Жаль, что ты так к этому относишься, мой мальчик, — сказал лорд Уорбек серьезно. — Между прочим, доктор Ботвинк присутствует здесь чисто случайно. Но ты ведь будешь не только с ним. В наше время трудно позволить себе широкое гостеприимство, но кое-что мы все же можем сделать.

С видом человека, готового к худшему, Роберт сказал:

— Понимаю. А кто же остальные гости?

— Мне не под силу устраивать большой прием, как прежде, Роберт. Я ведь сказал тебе, что это всего лишь последняя встреча в семейном кругу. Немного осталось людей, которые подходят под это определение. Прежде всего, конечно, миссис Карстерс…

— Миссис Карстерс! — простонал Роберт. — И как это я забыл!

— Давний друг твоей матери, Роберт. Она была и крестной матерью твоего бедного брата, если память мне не изменяет. Совестно было бы не пригласить ее.

— Что за дело до того, кем она была? Мне не нравится, кто она теперь. Она жена Аллана Карстерса и только и знает что проталкивать этого грязного политика вверх по грязной политической лестнице. К тому же избави Бог от этакой трещотки и зануды, — добавил он.

— Что ж, — сказал лорд Уорбек покорно, — скажем спасибо, что грязный политик сейчас за границей и не появится здесь, чтобы тебя огорчать. Будет еще одна гостья, — продолжал он. — Надеюсь, что она компенсирует тебе остальных.