Агата Кристи - Миссис Макгинти с жизнью рассталась

– Как говорится, не разбив яиц, омлет не сделаешь. Вдруг миссис Макгинти и есть наше яичко, а Джеймс Бентли – омлет? Поэтому я хочу послушать, что вам известно о Джеймсе Бентли.

– Ничего особенного. Отец его был доктором; когда Бентли было девять лет, он умер. Мальчика отдали в небольшую частную школу, для армии он оказался непригодным – страдал заболеванием легких, во время войны работал в каком-то министерстве и жил с матерью, такой собственницей, что не приведи господь.

– Что ж, – пробурчал Пуаро, – тут есть свои возможности… По крайней мере, их больше, чем в жизнеописании миссис Макгинти.

– Вы серьезно в это верите?

– Пока я не верю ни во что. Но мне ясно, что поиск можно вести по двум направлениям, и очень скоро нам придется выбирать, по какому пути следовать.

– Как вы собираетесь приступить к делу, месье Пуаро? Я могу чем-то помочь?

– Первым делом хотел бы побеседовать с Джеймсом Бентли.

– Это можно устроить. Я поговорю с его адвокатами.

– Потом, в зависимости от результата, разумеется, – я не уверен, что этот разговор что-то даст, – я поеду в Бродхинни. Там, вооруженный вашими записями, я как можно быстрее проделаю весь путь, который до меня проделали вы.

– Проверить, не упустил ли я чего, – криво усмехнулся Спенс.

– Проверить, не откроются ли мне какие-то обстоятельства в ином свете, нежели вам, так бы я сказал. Людям свойственны перепады в настроении, в мнениях. Однажды в Льеже я познакомился с одним мыловаром, как две капли воды похожим на крупного финансового воротилу, и на этом сходстве мне удалось прекрасно сыграть. Впрочем, это из другой оперы. Сейчас я хотел бы отсечь один из следов, о которых я говорил. Начну с миссис Макгинти – пройти по ее следу, разумеется, быстрее и проще, – со вторым следом повозиться придется как следует. Где я могу остановиться в Бродхинни? Есть там более или менее сносная гостиница?

– Есть «Три утки», но гостей там не селят. Есть «Барашек» в Каллавоне, это в трех милях от деревни… Ну и в самом Бродхинни есть что-то вроде дома для приезжих. Собственно, это скорее ветхий загородный домишко, но хозяева – молодая пара – пускают на постой приезжих. Не думаю, – с сомнением проговорил Спенс, – что вам будет там очень удобно.

Эркюль Пуаро, изображая из себя мученика, прикрыл глаза.

– Страдать так страдать, – смиренно произнес он. – Так тому и быть.

– Не знаю, в каком качестве вам лучше туда ехать, – неуверенно продолжал Спенс, вглядываясь в Пуаро. – Допустим, оперного певца. У вас сел голос. Приехали в деревню отвлечься от городской суеты. По-моему, неплохо.

– Я поеду, – провозгласил Эркюль Пуаро, и в голосе его зазвучали нотки, свойственные членам королевской фамилии, – в качестве самого себя.

Спенс выслушал это заявление поджав губы.

– Вы считаете, это разумно?

– Считаю, просто необходимо. Да, необходимо. Учтите, время работает против нас. Что нам известно? Ничего. Поэтому надо сделать вид, что мне известно многое. Я Эркюль Пуаро, великий и непревзойденный Эркюль Пуаро. И вот я, Эркюль Пуаро, не удовлетворен приговором по делу об убийстве миссис Макгинти. Я, Эркюль Пуаро, благодаря моему тонкому уму начал догадываться, как все было в действительности. Есть некое обстоятельство, оценить истинную важность которого способен только я. Понимаете?

– А дальше?

– Дальше, добившись желаемого эффекта, я наблюдаю за реакцией окружающих. А она будет, обязательно будет. Ее просто не может не быть.

Старший инспектор смотрел на маленького сыщика взглядом, полным тревоги.

– Только, месье Пуаро, – сказал он, – вы там не слишком усердствуйте. Не дай бог с вами что случится, я себе этого не прощу.

– Зато тогда станет ясно, что сомневались вы не зря, верно?

– Мне не хотелось бы получать доказательства за ваш счет, – проворчал старший инспектор Спенс.

С величайшим отвращением Эркюль Пуаро оглядывал комнату, в которой стоял. Покои эти были королевскими разве что по размерам, на этом их привлекательность кончалась. Пуаро сделал красноречивую гримасу, когда подозрительно провел пальцем по верхушке книжного шкафа. Как он и ожидал – пыль! Он осторожно опустился на диван, и сломанные пружины с грустным скрипом просели под тяжестью его тела. Два облезлых кресла явно были ничуть не лучше. Зловещего вида пес, по наблюдениям Пуаро страдавший чесоткой, засел в относительно удобном третьем кресле и неприязненно оттуда рычал.

Огромная комната была оклеена дешевыми выцветшими обоями. На стенах, скособочившись, висели гравюры, посвященные каким-то мрачным событиям, и две-три неплохие картины. Обивка кресел выцвела и засалилась, ковер зиял дырами, да и в лучшие времена он не отличался изысканностью. Повсюду были расставлены нелепые безделушки. Столы без колесиков опасно покачивались. Одно окно было открыто, и, видимо, не было на земле силы, способной его закрыть. Дверь была заперта, но Пуаро знал – это ненадолго. Задвижка не держала, с каждым порывом ветра дверь распахивалась, и в комнату вихрем врывались холодные клубы воздуха.

– Что ж, приходится страдать, – пробормотал Пуаро, испытывая к себе крайнюю жалость. – Да, я страдаю.

Дверь распахнулась и вместе с порывами ветра впустила в комнату миссис Саммерхейз. Она оглядела комнату, крикнула «что?» куда-то за ее пределы и тут же исчезла.

Миссис Саммерхейз, симпатичная рыжеволосая и веснушчатая особа, все время что-то куда-то ставила, что-то разыскивала и пребывала в состоянии тревожной озабоченности.

Эркюль Пуаро вскочил на ноги и захлопнул дверь.

Не прошло и минуты, как дверь снова открылась и снова впустила миссис Саммерхейз. На сей раз она несла большую эмалированную кастрюлю и нож.

Откуда-то донесся мужской голос:

– Морин, кошку снова рвет. Что делать?

– Бегу, дорогой! – откликнулась миссис Саммерхейз. – Ничего не трогай!

Она выпустила из рук кастрюлю с ножом и снова исчезла. Пуаро поднялся и захлопнул дверь. Потом сказал себе:

– Нет сомнений, я страдаю.

Подъехала машина, пес выпрыгнул из кресла, сменив рычание на лай. Он скакнул на маленький стол возле окна, и тот с грохотом рухнул.

– Ну, знаете ли! – воскликнул Пуаро. – Это уже чересчур!

Дверь в очередной раз распахнулась, по комнате пронесся маленький ураган, а пес, громко лая, выскочил на улицу. Послышался ясный и громкий, перекрывающий прочий шум голос Морин:

– Джонни, какого черта ты не закрыл заднюю дверь? Эти курицы забрались в кладовку, чтоб им пусто было!

– И за это, – с чувством произнес Пуаро, – я плачу семь гиней в неделю!

Дверь с треском захлопнулась. За окном громко закудахтали разгневанные куры.

Тут же дверь снова открылась, вбежала Морин Саммерхейз, споткнулась о кастрюлю и испустила радостный вопль.

– А я уж ее обыскалась. Вы не будете против, мистер… м-м-м… в общем, ничего, если я тут порежу фасоль? А то в кухне запах стоит просто жуткий.

– Мадам, я буду в восторге.

Может, фраза и не вполне соответствовала истине, но была к ней достаточно близка. Ибо впервые за двадцать четыре часа Пуаро предоставлялась возможность поговорить с хозяйкой дольше шести секунд кряду.

Миссис Саммерхейз плюхнулась в кресло и принялась неистово, но без особого проворства кромсать стручковую фасоль.

– Надеюсь, – заговорила она, – вам тут не жуть как неудобно? Если что нужно поменять, скажите без стеснения.

Пуаро уже сделал для себя вывод: хозяйка – это самое меньшее из местных зол.

– Вы очень любезны, мадам, – вежливо ответил он. – Мне весьма жаль, что не в моей власти обеспечить вас достойной прислугой.

– Прислугой! – Миссис Саммерхейз даже взвизгнула. – На это надеяться нечего! Даже поденщицу не могу удержать. Одна была хорошая, и ту убили. Такая я невезучая.

– Вы имеете в виду миссис Макгинти? – быстро вставил Пуаро.

– Да, ее, бедняжку. Господи, как мне ее не хватает! Сначала-то была прямо сенсация! Ведь, можно сказать, убили члена нашей семьи, жуть как интересно, но потом я так и сказала Джонни: за что нам такая невезуха? Без миссис Макгинти я не управляюсь, хоть плачь!

– Вы были к ней привязаны?

– Понимаете, милейший, на нее можно было положиться. Она приходила в понедельник после обеда, в четверг с утра – как часы. Теперь ко мне ходит эта Берп со станции. У нее муж и пятеро детей. Ясно, что ею здесь и не пахнет. То муж сорвался с катушек, то старушка-мать наклюкалась, то дети какую-нибудь заразу подхватили. А у старушки Макгинти если кто и мог сорваться с катушек, так только она сама, но до такого почти никогда не доходило.

– В общем, вы считали ее человеком надежным и честным, да? Вы ей доверяли?

– Что-нибудь стибрить, даже пищу, – этого она себе не позволяла. Сунуть нос в чужие дела – что бывало, то бывало. Но так, по мелочи, в письмецо заглянуть, не больше. Ну, оно и естественно. Ведь жизнь-то у нее – тоска смертная, верно?