Рекс Стаут - Чёрная гора

Он хотел что-то сказать, но передумал, повернулся и пошёл на кухню.

Мы вернулись домой в девять часов вечера. У нас были не только паспорта, но и билеты на самолёт, улетающий из Айдлуайлда в Лондон завтра, в субботу, в пять часов пополудни.

Вулф вёл себя не так, как подобает мужчине. Я надеялся, что раз уж он решил пересечь океан и добрую часть континента, то с нелюбовью к машинам покончено, и расслабился, однако видимых изменений в его поведении не произошло. В такси он сидел на краешке сиденья, вцепившись в ремень, а в самолёте все его мускулы были напряжены. По-видимому, это укоренилось в нём так глубоко, что помочь ему мог только психоанализ, а на это не было времени. На эту процедуру ушло бы, пожалуй, не двадцать часов, а двадцать лет.

В Вашингтоне все было просто. «Особо важная персона» из Госдепартамента, которую мы прождали всего десять минут, поначалу пыталась объяснить, что вмешательство в дела паспортного отдела на высоком уровне неблагоразумно, но Вулф прервал его, и вовсе не так дипломатично, как можно было бы ожидать в таком учреждении. Вулф заявил, что он просит не о вмешательстве, а только о том, чтобы ускорить дело; обратился он за помощью в Вашингтон только потому, что крайняя необходимость профессионального характера требует его присутствия в Лондоне в кратчайший срок. Он предполагал, что может рассчитывать на выражение благодарности за некие оказанные услуги и изъявление готовности ответить взаимностью на столь скромную и невинную просьбу. Так и вышло, но все равно формальности отняли какое-то время.

Всю субботу мы провозились с делами. Неизвестно было, на сколько мы уезжаем. Мы могли вернуться через несколько дней, но Вулф считал, что надо рассчитывать на неопределенный срок, поэтому дел у меня было невпроворот. Фреду и Орри было заплачено, а Солу предписано находиться в кабинете и спать в Южной комнате. Натаниэль Паркер, наш адвокат, был уполномочен подписывать чеки, а Фриц — присматривать за «Рустерманом». Теодору выдали целую кучу ненужных инструкций по поводу орхидей. Помощник управляющего в отеле «Черчилль» должен был оплатить наличными чек на десять тысяч десятками, двадцатками и сотнями, и я потратил добрый час на то, чтобы аккуратно уложить их в пояс, который купил в магазине Аберкромби.

Единственная за целый день ссора произошла в последнюю минуту, когда Вулф стоял в кабинете в пальто и шляпе, а я открыл ящик своего стола и вытащил «марли» 32-го калибра и две коробки с патронами.

— Ты это не возьмёшь, — заявил он.

— Естественно, возьму. — Я сунул пистолет в плечевую кобуру, а коробки — в карман. — Разрешение у меня в бумажнике.

— Нет. Из-за него могут быть неприятности на таможне. Ты сможешь купить пистолет в Бари. Вынь его.

Это прозвучало как приказ, и он был начальником.

— Хорошо, — сказал я, вынул пистолет и положил его в ящик. Затем уселся на стул. — Я не еду. Как вам известно, я уже много лет взял за правило не выходить на дело, связанное с убийством, без пистолета. Я не собираюсь гоняться за убийцей вокруг Черной горы, на чужой земле, имея в качестве оружия лишь отвратительный пистолет местного производства, о котором я ничего не знаю.

— Вздор. — Он посмотрел на часы. — Пора ехать.

— Езжайте.

Молчание. Я положил ногу на ногу. Он сдался:

— Очень хорошо. Если бы я так не зависел от тебя, я бы сделал это сам. Идем.

Я снова взял «марли», положил его куда надо, и мы вышли. Фриц и Теодор проводили нас на улицу, где за рулем седана уже сидел Сол. Вещи лежали в багажнике, и все заднее сиденье было в распоряжении Вулфа. Глядя на физиономии Фрица и Теодора, можно было подумать, что мы уезжаем на фронт; они на самом деле ничего не знали. Только Сол и Паркер были в курсе дела.

В Айдлуайлде мы без помех преодолели формальности и сели в самолёт. Я подумал, что Вулфу не повредит небольшая доза юмора, чтобы отвлечь его от ужасов перелета, и пересказал ему забавную фразу, произнесенную кем-то сзади нас, когда мы поднимались по трапу:

— Боже мой, они содрали с меня тридцать долларов за лишний вес багажа, а посмотрите только на этого типа!

Видя, что это не произвело желаемого эффекта, я пристегнулся и оставил Вульфа наедине со своими страданиями.

Я признаю, что он старался их не показывать. Первую пару часов я вообще не видел его лица, потому что он сидел, уставившись в окно на морской горизонт или на облака. Мы попросили, чтобы нам подали еду на подносах; шеф нормально управился с фрикасе и салатом с приправами, без капризов и выкрутасов. Потом я принес ему две бутылки пива, он вежливо меня поблагодарил, и это было поступком, если учесть, что, с его точки зрения, все движущиеся части любой машины подвержены непредсказуемым прихотям и, если дурь овладеет вдруг нашим самолетом, мы плюхнемся глухой ночью в пучину Атлантики. На этой мысли я крепко заснул. Часы показывали половину третьего, когда я проснулся, но было совсем светло, пахло жареным беконом, а в ушах звучал голос Вулфа:

— Я хочу есть. Мы летим, опережая время, и через час уже будем на месте.

— Вы спали?

— Немного. Я хочу завтракать.

Он съел четыре яйца, десять ломтиков бекона, три булочки и выпил три чашки кофе.

Я так и не увидел Лондона, потому что аэропорт находится за городом, а Джеффри Хичкок ждал нас у выхода. Мы не видели его с тех пор, как он был в последний раз в Нью-Йорке, три года назад. Он приветствовал нас очень сердечно для англичанина, пригласил к угловому столику в ресторане и заказал булочки, повидло и чай. Сначала я хотел воздержаться, но подумал: какого чёрта, должен же я привыкать к чудной иностранной пище, — и взял свою долю.

Хичкок вынул из кармана конверт.

— Здесь ваши билеты на самолёт до Рима. Он улетает через сорок минут, в двадцать минут десятого, и прилетает в три часа по римскому времени. Поскольку ваш багаж едет прямо туда, здешние таможенники вас не касаются. У нас есть полчаса. Этого хватит?

— С избытком. — Вулф намазал повидло на булочку. — В основном меня интересует Телезио. Тридцать лет назад, будучи мальчиком, я доверил бы ему свою жизнь. Могу ли я доверять ему теперь?

— Не знаю.

— Я должен знать, — резко сказал Вулф.

— Конечно, должны. — Хичкок вытер салфеткой тонкие бледные губы. — Но в наши дни человек, которому вы можете доверять, — редкая птица. Могу сказать только, что имею с ним дело восемь лет, и я доволен, а Боден знает его гораздо дольше — со времен Муссолини, и он ручается за него. Если у вас…

Хриплый металлический голос из громкоговорителя, кажется женский, сотряс воздух. Мне показалось, что голос говорил о чем-то весьма срочном. Когда динамик умолк, я поинтересовался у Хичкока, не случилось ли чего, а тот изумленно ответил, что пассажиров девятичасового рейса на Каир попросили собраться у выхода номер семь.

— Да, — я кивнул, — мне тоже показалось, что я расслышал слово «Каир». А на каком языке она говорила? На арабском?

— На английском.

— Прошу прощения, — сказал я вежливо и отпил немного чая.

— Я говорил, — обратился Хичкок к Вулфу, — что если вам нужно довериться кому-то, то сомневаюсь, что на этом берегу вам удастся найти кого-нибудь лучше Телезио. Можете мне поверить, потому что я очень осторожный человек.

— Это лучше, чем я надеялся, — проворчал Вулф. — Ещё вопрос: как обстоит дело с самолетом от Рима до Бари?

— Сейчас скажу. — Хичкок прокашлялся. — Его арендовали, и он должен быть в полной готовности. — Он вынул из кармана потертый кожаный бумажник, порылся в нём и достал листок бумаги. — Вас встретят по приезде, но если случится накладка, то здесь вы найдете фамилию нужного человека и номер телефона. — Он передал бумагу Вулфу. — Это стоит восемьдесят долларов, причём вы можете расплатиться именно долларами. Агент, с которым я имею дело в Риме, Джузеппе Дрого, — хороший человек по римским стандартам, но способен постараться извлечь личную пользу из контакта со своим знаменитым другом. Конечно, он должен знать ваше имя. Теперь, если с Римом все, я снимаю с себя ответственность.

Вулф не выразил удовольствия, что свидетельствовало о том, насколько он сосредоточен на своей поездке. Любой человек, обладающий десятой частью его самомнения, напыжился бы как индюк, узнав, что его известность докатилась до Рима.

Немного позже громкоговоритель произнес, по-видимому на английском, что объявляется посадка на самолёт до Рима, и наш хозяин проводил нас к выходу. Когда мы выруливали на взлетную полосу, шеф помахал ему на прощание рукой.

Вулф снова занял место у окна, и мне пришлось вытянуть шею, чтобы впервые взглянуть на Европу. День был хороший и солнечный, у меня на коленях лежала карта, и, после того как мы пересекли Ла-Манш, было очень интересно смотреть на Брюссель, остающийся слева, Париж справа, затем Цюрих слева, Женева справа или Милан слева, Генуя справа. Я легко узнал Альпы и даже разглядел Берн. А вот Флоренцию, к великому сожалению, пропустил. Пролетая над Апеннинами, мы угодили в воздушную яму и падали добрую милю или около того, пока не выровняли курс, что, в общем-то, было достаточно неприятно; некоторые пассажиры даже выразили неудовольствие. Но не Вулф. Он только закрыл глаза и сжал губы. После такой встряски я счёл вежливым заметить: