Валерий Смирнов - Золото мистера Дауна

Мне повезло! Я держу в руках только что прочитанную рукопись. Думаю, многие почитатели таланта упомянутого в заголовке автора, отдали кое-что за драгоценное право небрежно бросить своим невезучим коллегам: «Как, вы не читали последний опус Смирнова? Такая, знаете ли, острая штучка!» И впрямь, Валерий, по своему обыкновению, изобретателен, весел и беспощадно зол. Очередная лихо выписанная криминальная история развивается в лучших традициях жанра. Жанра, открывателем которого по праву следует назвать самого Смирнова.

Одесский плутовской роман. Не будучи литературоведом, рискну ввести в обращение этот наукообразный термин. Автор «прохиндейских историй» — «Как на Дерибасовской», «Гроб из Одессы», «Операция Гиппократ» и прочая, и прочая взял в свое время на себя куда больший риск — создал этот ни на что не похожий жанр. Книги, которые некоторые лукаво мудрствующие критики относили к «постбабелевской струе», практически сразу заняли СВОЕ место в изящной словесности. Материал этого города, его язык, почва, дух позволили автору создать нечто абсолютно оригинальное, похожее только на него. И… на нас, жителей этого полумертвого, затопленного дикостью и бескультурьем города. На нас, пытающихся изо всех сил «держать фасон» среди равнодушных и хамоватых пришельцев, не понимающих; ГДЕ они живут…

Город старой мечты — мечты о месте, где всем будет хорошо и весело, невзирая на религию и нацию, цвет кожи и прочие второстепенные атрибуты рода людского. Должно быть, поэтому сквозь самые смешные места смирновских книг вдруг остро проглядывает ностальгия по ушедшему. Ностальгия самая страшная — та, что мучит на родине, разграбленной и полуразрушенной. И бежать от нее некуда — возврата в ТУ ОДЕССУ быть не может…

— Эх, время, в котором стоим! — как говорил незабвенный дядя Сандро. Время, в котором отпетые мошенники — герои смирновских книг — выглядят куда симпатичнее и человечнее «слуг народа». Еще бы, остатки воровской чести не позволяют им обманывать сирых и убогих, для этого есть богатые и глупые. А несчастным можно и помочь, и подлечить — пусть себе живут, глядишь, разбогатеют…

Вывернутая наизнанку логика смутного времени, поданная через взгляд умного и беспощадного писателя, становится бессмыслицей. Абсурд бытия во всех его проявлениях — политике, экономике, медицине и даже журналистике — виден, как на ладони. При этом — эффект узнавания без промаха бьет по реалиям окружающего мира. Уверен, что многие придуманные автором герои узнают себя, как это уже не раз было. Уверен, что изобретенные им аферы и проказы обретут жизнь еще до появления книги на прилавках. Это тоже не раз было. Но стоит ли на зеркало пенять? Стоит ли обвинять Смирнова в «диффамации», когда шапка обвинителя подозрительно дымится? Неуверен.

Уверен в другом — книга удалась, и вам в этом предстоит убедиться.

Игорь Плисюк

Если бы на уроках в школах меньше терендели за то, что всем поголовно нужно помогать, у участкового Василины персонально убавилось бы седых волос. Но кого волновал колер головы несчастного мента, когда за пресловутое чувство коллективизма шла пропаганда даже на уроке биологии при анализе поведения волчьей стаи? Потому пионер Юра Печкин как будущий строитель коммунизма, проникаясь высокими чувствами советского патриотизма-коллективизма, решил помогать пожилым людям, чего требовал старший товарищ комсомол на политчасах в его четвертом классе.

Очень скоро Печкин стал отпетым казенщиком[1] и ходил в школу не чаще, чем в свое время дедушка Ленин в университет. Юра пропускал уроки вовсе не потому, что он не любил получать двойки по поводу невыученной истории за победу передового колхозного строя до радости всего прогрессивного человечества, а оттого как у него катастрофически не хватало времени помогать родине делать людей еще счастливее. Хотя такое тяжко себе представить; ведь для каждого советского человека наивысшим счастьем являлся не секс или еще лучше — самостоятельная квартира, а труд на благо любимой отчизны.

Контингент, который выбрал для своей общественно-патриотической деятельности пионер Печкин, уже не мог самоотверженно трудиться даже при большом желании. В конце концов Юра не был виноват, что его заставили прочитать очень полезную книгу «Тимур и его команда», рекомендованную Министерством просвещения всем и каждому. Печкин, старательно изучив дела тимуровцев, просветился до собственной пользы, а также первых седых волос в буйной шевелюре участкового Василины.

Выиграв в «пожара» восемьдесят копеек, Юра с ходу доказал свою пионерскую стойкость и не купил на черном рынке за эти деньги пластинку вражеской заразы под названием «жвачка», с помощью которой мировая реакция пыталась расшатать наши устои и одержать победу на идеологическом фронте. Юный пионер, не колеблясь, добавил еще пару копеек к этой сумме. На нее Юра мог бы восемь раз сходить в кино на утренний сеанс, чтобы снова и снова видеть фильм за Тимура с его командой или про неуловимых сопливых мстителей, которые только успевали разряжать наганы во все антисоветское, что двигается вокруг них.

Выкинув из портфеля учебники, пионер Печкин погрузил в него три не пустые молочные бутылки и стал шмонать свой район с настойчивостью красного следопыта в поисках очередного ветерана, таскавшего вместе с дедушкой Лениным бревно на первом коммунистическом субботнике. Пользуясь тем, что в период проклятого застоя люди большей частью где-то работали, а не торчали дома, как сейчас, Юра безбоязненно звонил в двери.

В те сравнительно недалекие времена на квартирных окнах еще не было решеток толще тюремных, а изготовление бронированных дверей не планировалось даже в кошмарном сне как трудовой подарок очередному партийному съезду. Старушки безбоязненно открывали двери всем звонящим вовсе без качалок и револьверов в руках, как это порой происходит сегодня.

— Здравствуйте, бабушка! — вскидывал руку в салюте над пионерским галстуком Юра Печкин. — Я тимуровец из звена имени Николая Островского. С сегодняшнего дня наш пионерский отряд берет над вами шефство. Вот, пожалуйста, возьмите бутылку молока в подарок.

На хуторе не нашлось ни единой бабушки, которая бы засомневалась, что за свою жизнь она не заработала с-под советской власти хотя бы бутылки молока. Некоторые из старушек даже считали: им кое-что не додали в этой жизни — от гарантированного коммунизма до сортира вовсе не во дворе, но почему-то соглашались и на более дешевую, чем все эти дела, бутылку молока.

— Я никого не просила о помощи, — гордо отвечала бабушка, хватая шаровую бутылку.

— Нас не надо ни о чем просить! — торжественно, как на школьной линейке, чеканил пионер Печкин. — Мы сами, по велению сердца и коммунистического долга, приходим на помощь пожилым людям. Это благодаря вам у нас самое счастливое детство. Вы сделали революцию, победили в войне и восстановили из руин нашу горячо любимую родину. Потому мы будем вам помогать. Носить продукты, лекарства. А девочки из нашего звена, соревнующегося со звеном имени Хо Ши Мина, станут убирать вашу квартиру от пыли.

— Скажи, деточка, как вы обо мне узнали? — сияла на всякий случай бабушка, разомлевшая от таких признаний ее заслуг перед родиной.

— Самых выдающихся стариков нашего района разыскивает звено имени Павлика Морозова, — признавался пионер Печкин. — В общем, бабушка, если вам нужно купить хлеба или другого анальгина, говорите. Кстати, сегодня на Шестнадцатую станцию Фонтана завезут сырокопченую колбасу.

Хотя некоторые бабушки явно страдали склерозом, забыв как выглядит эта самая колбаса, они все-таки что-то вспоминали и четким почерком писали на бумажках чего, кроме легкой смерти, желают от этой жизни. Старушки вручали школьнику Печкину деньги вместе с писульками, Юра вскидывал руку в пионерском салюте и вместо магазина при аптеке гнал до другой комсомолки двадцатых годов.

Деньги, вложенные в бутылки с молоком, приносили Печкину такую прибыль, которую не догадались гарантировать отпрыскам этих старушек современные трасты. По детской дурацкой непосредственности Юра получал не только материальное, но и моральное удовлетворение от по-новаторски тимуровской работы, читая записки старушек.

— Ишь ты, хлеба свежего, — лыбился пионер Печкин, бросая очередную записку в урну, вовсе не похожую на ту, до которой с дурными надеждами бегут избиратели, — а смолы горячей не хочешь? В мечтаниях после подсчета навара Юра представлял себя комсомольцем отряда имени налетчика Котовского, за которым двигался грузовик «ЗИЛ», доверху нашпигованный молочными бутылками.