А. Шантарский - Не бойся

1963 год. Шанхай. Это отнюдь не тот китайский Шанхай — многомиллионный город с двумя университетами, с пагодой Лунхуа, с храмом Юйфэсы, где восседает нефритовый Будда. Это наш, российский Шанхай — старый район города, расположенный в огромной, широкой и длинной яме, построенный бедными переселенцами и местными малоимущими людьми более полувека назад. Небольшие, в основном деревянные, покосившиеся домики с проржавевшими от времени крышами, с крохотными участками и сарайчиками. Богом забытое место, вечная нищета, которая по традиции передается из поколения в поколение. Как был район окраиной города, так спустя много лет им и остался. Весной и осенью — непролазная грязь, зимой — непроходимые сугробы и только лето сносное. Единственное достояние района — мощные, высокие, вековые дубы, которые давно выросли из ямы и, возвышаясь над ее краями, заглянули в иную жизнь: с многоэтажными домами, с широкими асфальтированными дорогами, вдоль которых тянутся аккуратные, чистые тротуары, с ярким освещением улиц и с вывесками всевозможных магазинов.

Шанхайские жители соприкасаются с современным миром, только делая вылазки по магазинам и на работу, но неизбежно вынуждены возвращаться в свои убогие жилища. Живут надеждой, что когда-нибудь и они получат благоустроенные квартиры, поднимутся наверх и займут достойное место в жизни. Идут годы, а мечта так и остается мечтой.

Местные мальчишки и девчонки с малых лет считали себя отбросами. Рано становились самостоятельными и, конечно, с законом не ладили. Причем преступления совершали мелкие и глупые, ломали себе жизнь и попадали за решетку, откуда возвращались озлобленными. По пальцам можно перечесть семьи, которых не коснулся Уголовный кодекс.

Ветхий домик Казаковых располагался в самой глубине ямы. Узкая улочка, упираясь в покосившиеся ворота, выводила в тупик. Рядом с воротами болталась калитка, скрипя прогнившими досками; калитка была грязно-зеленого цвета. Во внутреннем дворике стоял обветшалый сарай, своей тенью закрывавший чуть ли не весь огород — меньше двух соток.

Снаружи дом мало отличался от сарая, разве что только размерами. Преодолев две ступеньки невысокого крыльца, гость попадал в кухню, где стояли деревянные стол и шкаф — наследство прабабушек и прадедушек. На столе — двухконфорочная плита, соединенная с маленьким газовым баллоном. Четыре дешевые табуретки завершали обстановку.

У плиты хлопотала хозяйка Ирина Анатольевна, тонкими ломтиками нарезая в кипящую воду очищенную картошку. Около Ирины Анатольевны крутился, хватаясь за подол цветастого домашнего платья, двух с половиной лет мальчонка.

— Мама, хочу кушать, — захныкал малыш, не переставая дергать подол.

— Потерпи, Сереженька, потерпи, маленький, скоро сварится, — попыталась успокоить его мать. — Иди пока поиграй с игрушками, вот-вот должен вернуться папа с работы и сядем за стол.

— К папе хочу, к папе! — заревел Сережа и забыл про еду.

— Спрячься в доме, папа придет и будет искать Сережу. Скажет: куда это мой сын запропастился? — пошла мать на хитрость.

Глаза у ребенка моментально высохли, и наивная детская улыбка сменила слезы. Подпрыгивая на одной ножке, он застрекотал:

— Будет искать и не найдет Сережу, а я как выскочу — вот твой сыночек, — и он, обрадованный, убежал в комнату.

Ирина Анатольевна перемешала картошку в бульоне и принялась чистить лук. Она последнее время сильно уставала от домашней работы, да и к тому же семь месяцев, как была беременна. Она протерла заслезившиеся глаза рукавом и бросила мелко нарезанный лук в кастрюлю.

«Сегодня Леня должен получить зарплату. Накуплю пеленок, распашонок», — так, сложив натруженные руки на коленях, мечтала мать.

Ирине Анатольевне было всего тридцать шесть лет. Но заботы и беспросветная нужда рано состарили ее. Многочисленные морщинки вокруг глаз рано коснулись ее лица, когда-то красивого. Но она всегда мало заботилась о себе, привыкнув с юности тянуть домашнее хозяйство вместе с матерью, рано ушедшей из жизни и поставившей на ноги четверых детей. Выросли они без отца, которого убили в зоне, когда Ирине исполнилось восемь лет. С тех пор на правах старшей она ухаживала за младшими.

Два ее брата жили своими семьями неподалеку, на соседних улочках, и тоже влачили жалкое существование.

Младшей сестре удалось вырваться из омута. Она умудрилась подцепить московского парня, который учился в медицинском институте. Уже более десяти лет Анна Анатольевна жила в столице. Отец мужа работал в министерстве, занимая ответственный пост, и своему единственному сыну ни в чем не отказывал. Сама Анна Анатольевна напрочь забыла и братьев, и сестру, за столько лет не написав ни единой строчки. Но Ирина не обижалась на сестру и даже радовалась, что хоть кому-то из семьи удалось выбиться в люди.

Сережа изучающе осмотрелся, придумывая, где можно спрятаться. Единственный шкаф, старенький диван и два обшарпанных кресла не удостоились его внимания. Он бросил взгляд на блестящую полированную тумбочку, на ней стоял старенький черно-белый телевизор с маленьким экраном. Малыш подбежал к тумбочке, раскрыл створки и влез внутрь, считая, что это самое надежное место, чтобы спрятаться.

Ирина Анатольевна помешала бульон ложкой и убавила огонь в конфорке.

В это время на веранде громко хлопнула дверь.

— Бывали дни веселые, гулял я молодой! — раздался пьяный голос Леонида Николаевича, главы семейства. Дверь распахнулась, и он, ввалившись в кухню, опустился на табуретку. — Иришка, встречай мужа! Кормилец домой вернулся после трудового дня.

— Опять нажрался, как свинья, ирод! — расстроилась жена.

— Молчи, женщина, — огрызнулся глава семьи. — Не забывай, кто в доме хозяин!

— Да какой ты хозяин? — отвернулась жена. — Последнее из дома тащишь. Мы же договорились, что пить ты больше не будешь.

— Не мог же я отказать ребятам. — Леонид икнул и достал из пачки беломорину. — Не бухти, жена, с завтрашнего дня ни капли в рот не возьму.

— Ты зарплату получил? — насторожилась Ирина Анатольевна.

— Получил, — гордо вскинув голову, ответил муж. — Вот. — Он начал вынимать из карманов смятые бумажки.

Жена расправила их и сложила аккуратно стопкой, затем пересчитала.

— Это все? — На глаза навернулись слезы. — Тут и половины не наберется того, что ты должен получить.

— В следующий раз принесу больше, — отмахнулся Леонид.

— Может, и рожать в следующий раз прикажешь? — Ирина схватила мокрую тряпку со стола и несколько раз ударила ею мужа по лицу. Она бросила тряпку на место, прикрыла лицо руками и навзрыд заплакала. — О своем будущем ребенке подумал? Какой после этого ты отец, кровопийца проклятый!

— Не вой, без тебя душа разболелась! — прикрикнул хозяин, выпуская дым изо рта.

— Не кури, здесь маленький ребенок бегает. — Ирина вырвала у мужа окурок и выбросила в помойное ведро.

— Ах ты, мегера! — вскочил пьяный хозяин. — Забыла свое место? Ну так я напомню! — И он ударил ее в живот.

Жена закричала, согнулась и присела на корточки.

— Чтоб через десять минут накрыла на стол, я жрать хочу, — приказал Леонид и вышел, громко хлопнув дверью. Он сел на диван, закинув ногу на ногу, достал новую папиросу, прикурил и кинул горелую спичку на пол.

— У-у-у! — раскрылись дверцы тумбочки, оттуда выскочил Сережа и бросился к отцу. — Не нашел, папка, не нашел! — тараторил сын, уже сидя на коленях у отца.

Леонид встал с ребенком на руках и подбросил его несколько раз к потолку, окутывая малыша дымом.

— Еще, еще! — загорелись у Сережи глазенки. — Папа, еще!

— Отпусти ребенка или затуши папиросу, — сказала вошедшая Ирина, охая и держась за живот.

Муж бросил на нее злой взгляд и выпустил дым в лицо сыну.

— Пусть привыкает, мужик растет.

Малыш поморщился и закашлялся.

— Отпусти, папа, отпусти — глаза щиплет, — захныкал он.

— Оглох или сердца у тебя нет? Ведь родное дитя просит, а он? — Она кинулась к мужу и стала вырывать сына.

— Совсем никакого уважения, — проворчал отец, отпустил ребенка и влепил жене оплеуху, та отлетела вместе с сыном.

— Не бей маму, не бей! — в голос заревел Сережа.

— И ты туда же, выродок? — Леонид бросил окурок на пол и раздавил его ногой.

— Ну зачем свинячишь? У меня и так руки отваливаются, — жалобно произнесла Ирина, прижимая к себе сына, гладя его по голове и успокаивая.

— Заткнись, без тебя тошно! — взревел Леонид.

— Совести у тебя нет ни на грош, чадо разрывается, а он…

Муж схватил ее за волосы одной рукой, а другой наотмашь тыльной стороной ладони ударил по лицу.