Ольга Лаврова - Побег

— Это да, — с гордостью кивнул Багров. — Сработано было аккуратно.

— И непохоже, что вы хоть теперь раскаиваетесь.

— А чего раскаиваться? Потеха вышла — первый сорт! Вы бы поглядели на Выхину рожу! Он ведь о своем авторитете день и ночь убивается, и вдруг такая оказия!

— Так, — все силился протолкаться к правде Знаменский. — Не спьяну, значит. Да и выпили вы по вашим меркам не очень.

— Грамм двести и пивка. Бывало, чтоб забыться, втрое больше принимал, и то не всегда брало.

— Багров, от чего забыться? Расскажите, право. Вам теперь долго-долго не с кем будет поговорить.

Багров крепко, кругами потер лицо; стер наигранное веселье. Взгляд отяжелел, налился тоской. Он упер его в пол.

Неужели так и уйдет неразгаданный? Костанди сказал «очень несчастный». Он что-то учуял особое. А Знаменский не понимал… Нечего делать, не всякое любопытство получает удовлетворение. Кнопка под рукой, пора вызывать конвоира.

Но Багров вдруг вскинул голову и спросил быстро, боясь, видно, передумать:

— Вы, Пал Палыч, женаты?

— Нет пока.

— Считайте, повезло.

— Да?.. — вот уж чего тот не ждал. — Мне ваша жена показалась чудесной женщиной. И она так тяжело переживает…

Багров оживился:

— Переживает? Вот и распрекрасно! Пусть переживает. А то вздумала меня тремя сутками напугать!

— Ну и ну… — опешил Знаменский.

Понял он наконец: Багров решил «доказать» жене. Виданное ли дело?! Ну была бы мегера, а то женщина редкостная, светлая какая-то. Да и красивая — тихой, страдательной красотой. О муже говорила просто и грустно, и ни слова осуждения. И ей-то в пику навесить себе срок?..

— Выходит, назло своему хозяину возьму и уши отморожу?

— Ничего, мои уши крепкие. А ей урок на всю жизнь. Все я был, видите ли, нехорош! Ну, пил, и что? Под заборами не валялся, всегда на своих ногах приходил.

— Неотразимый аргумент! Вы, по-моему, изрядный самодур, Багров.

— Такой уродился. И давайте, Пал Палыч, без педагогики. Еще не хватает про печень алкоголика и прочее. Дома уже вот так! — показал ладонью сколько достал выше головы. — Как мужа с работы надо встретить? Первое дело — лаской. А она? Опять, говорит, приложился. И всех слов. Шваркнет на стол яичницу с колбасой — губы в ниточку — и на кухню, посудой греметь… Сижу, жую… Дочка в учебники ткнулась, будто меня вовсе нету. Иной раз плюнешь — и спать. А то посидишь-посидишь в такой молчанке, да и грохнешь кулаком об стол! Будет кто со мной говорить или нет? До какой поры мне ваши затылки разглядывать, так вас перетак?! Дочка в слезы, а у этой наконец язык развяжется — совестить начинает. Тут уж одно средство: шапку в охапку и в пивную. До закрытия.

Знаменский отчетливо представил описанную картину. Что с таким поделаешь? Пьяница в своих глазах всегда прав.

— Выходит дело, не повезло с женой. А на мой взгляд… Я ведь человек посторонний, выгоды нет вашу жену хвалить. Но что хотите, а Майя Петровна очень милый обаятельный человек.

— И на трое суток меня закатала — тоже обаятельная? Чтоб между мужем и женой милицию замешивать, это… Век не прощу! Нашла чем меня взять! Меня, Багрова! Да я три года отсижу — не охну! А она пускай вот теперь попляшет без мужа, авось прочухается!

— У меня от вашей логики аж зубы ноют… То, что вы сделали, Багров, нелепо! Понимаете? Дико и нелепо!

— Нелепо? Не-ет, гражданин Пал Палыч. Оригинально — согласен. Но тут большой расчет! Вот отсижу, вернусь, жизнь покажет…

Жизнь доказала через шесть месяцев после приговора.

В суде Костанди нарисовал трагический облик человека, не нашедшего в жизни применения своим богатырским силам и так далее, и Багрову дали минимально — два года.

Четверть срока истекла, и Багров снова ворвался в неспокойный быт Петровки.

Тот февральский день начался для Пал Палыча трудно: с посещения одного из райотделов милиции, где он просил о снисхождении к подследственному. Впечатление от разговора осталось тягостное.

Не раз они с Кибрит и Томиным (да и с другими коллегами) замечали, что некоторые люди и дела почему-то «прилипают» и тянутся за тобой десятилетиями. По-разному, конечно. То пылящееся в архиве дело обнаружит вдруг «метастаз», разросшийся из маленькой твоей давнишней недоработки. То все натыкаешься и натыкаешься на какого-то человека — сначала он свидетель, потом потерпевший, потом родственник подследственного, а потом, бывает, и сам подследственный. Тут уж, кажется, конец бы: разобрался с ним, передал материалы в суд, и унесла его судьба. А он отсидит и опять появляется на твоем пути — свидетелем, потерпевшим, подследственным. Просто подшучивает жизнь или чему-то тебя научить стремится — не разберешь…

На сегодняшний визит Знаменского понудил телефонный звонок из прошлого. Звонивший назвал себя — Чемляев. Фамилия помнилась Знаменскому, голос был неузнаваем: старый, слабый и жалобный. А когда-то он гремел, полный праведного негодования. То был голос бескомпромиссного борца.

С Чемляевым Знаменский близко столкнулся, когда вел дело крупной автобазы. Следователь, который начал его, пошел на повышение, и Знаменскому передали груды папок, завалившие стол и стулья. Тут содержались путевые листы за несколько лет на добрую сотню машин, а также неисчислимое множество всяких других документов, которыми занимались матерые ревизоры.

Выводы их не оставляли места сомнениям. Все многолетнее преуспеяние грузовой автобазы престижного ведомства целиком основывалось на жульничестве. Машинам приписывалось несусветное количество якобы перевезенных грузов на нереальные расстояния. А так как показатели работы измерялись в тонно-километрах (т. е. сколько тонн и на какое расстояние перевезено), то шоферам и дирекции полагались отличные премиальные.

Неизрасходованный же бензин через несколько «своих» автоколонок тек «налево», а чаще — чтобы уж вовсе без хлопот — просто варварски сливался в кюветы.

Бунт на базе против подобных трудовых успехов подняли несколько шоферов во главе с бывшим танкистом Чемляевым, горевшим, бежавшим из плена и не боявшимся никого и ничего. Он-то и добился наконец возбуждения уголовного дела против руководства автобазы.

Прав он был и по-человечески и юридически, всяко.

Но прав был и главный его противник — директор автобазы Дашковцев.

— Почему тягать одного меня? — возмущался он. — Точно так работают все автобазы страны! Что прикажете делать с неизбежными простоями на погрузке и разгрузке? Никуда от них не денешься. Не денешься от малых грузов на малые расстояния. Или лошадей с телегами воскресить? Вы поймите, Пал Палыч, все, все абсолютно накручивают спидометры и раздувают тонны и километры. Это система работы. Потому что в корне порочен принцип измерения труда в тонно-километрах. Он всему причина! А вы ухватили меня, потому что честный дурак за рулем попался… Я даже и не злюсь на него по-настоящему. Но не с меня же спрос, а с Госплана и Совмина!

— Но вы признаете, что перевыполнение плана годами шло за счет приписок? — вынужден был спрашивать Знаменский.

— Доказанный факт.

— Это законченный состав преступления: злоупотребление служебным положением с корыстными целями и должностная халатность.

— Эх, Пал Палыч, давайте тогда всех директоров пересажаем. И большинство шоферов — непосредственно ведь они спидометры крутили и в путевых листах враки писали!

— Сейчас речь только о вас, — тускло возражал Пал Палыч.

Дело Дашковцева ведомственная прокуратура прекратила, о Чемляева дружно вытирали ноги. Знаменский тайком от матери глотал на ночь снотворное…

И вот много лет спустя — телефонный звонок. Боготворивший отца-героя сын Чемляева, не снеся его поражения, проникся ярым цинизмом, обозлился на государство, на общество, спутался с блатнягами и наконец вошел в банду. А банда засыпалась на взломе торговой палатки.

Коллега в райотделе посмотрел на Знаменского рыбьими глазами и попросил не засорять ему голову посторонними для расследования соображениями. Пал Палыч прислушался внутренним ухом к разбитому, дряхлому голосу Чемляева, уселся поплотнее на жестком стуле и принялся втолковывать коллеге, что тот упускает собственную выгоду.

— Парень вам противен: отказывается отвечать на вопросы, держится волчонком, дерзит и прочее. А я приношу вам ключ к его запертому сердцу. Объясняю его психологию. Не воспринимайте меня как ходатая, сам их не терплю — но как источник ценной информации. Благо вы опытный умный следователь, — Знаменский понятия не имел, что он за следователь, но комплимент не помешает, — сумеете извлечь пользу из сведений о прошлом обвиняемого. Разумеется, не впрямую заговорив об отце, тут, я думаю, мы друг друга понимаем, парень еще больше взбеленится. Но как-то косвенно, осторожно вы нащупаете к нему подход…