Гелий Рябов - Сумасшествие лейтенанта Зотова

— Да. Д-да, конечно…

— Тогда я — просто Зина.

Только этого мне и не хватало.

— Конечно… Зина. Я провожу Вас до такси или до метро.

— Может быть… выпьем кофе? У меня как раз голландский, вкусен до одурения.

— Огромное спасибо, но — в другой раз. Идея требует моего немедленного присутствия на службе.

Ее глаза гаснут, словно свет умирающего дня, и мне становится Грустно и немного стыдно. Зачем? И что я вообразил? От чего собираюсь спастись? Дурак, ей-богу… Но уже поздно. Она сухо жмет руку:

— Провожать не нужно, мне недалеко.

И уходит, гордо — вскинув голову. Хороша, черт возьми… Только шея коротковата… Или нет, ошибся. Лебединая. Ну и в самом деле — дурак…

В счастье всегда горечь… Какая сладость в жизни сей земной печали не причастна…

Мои усилия оказались напрасными. Джон постанывает рядом, словно собака, которой отдавили лапу. Бедный Джон…

И три сна — всегда одни и те же: степью летит вертолет, и человек в проеме с тяжелой двустволкой в руках… Или нет — у него «АКМ», Калашников-модерн, он вьщеливает стаю волков внизу — где им против вертолета… Ниже, ниже, выстрелы опрокидывают зверей, рвут на куски, они рычат в предсмертной муке и замирают, на желтой траве — серые комочки бывшей жизни…

Но один — он смотрит, Смотрит и не умирает… Он смотрит на меня.

Человек с автоматом в проеме вертолета — это я…

Просыпаюсь. Ведут длинным коридором, впереди — льдина, припорошенная легким снежком, и меня ведут, ведут, и тяжелая палка в руке, дубина оттягивает мне руку, и белые комочки на льдине — тюлени-бельки поднимают головы и смотрят на нас, а мы все, бригада охотников, — бьем их изо всех сил, и они застывают бессильно и безмолвно…

Мех, какой великолепный, мягкий у них мех…

Коридор кончается, бестеневые лампы мертво высвечивают белое детское лицо, это, Кажется, девочка, Господи, да ведь она ни в чем не виновата…

И рядом еще один стол, каталка, точнее, с нее перекладывают другую девочку, у нее закатившиеся глаза, синие белки словно вечерний свет за окном…

— Внимание… — Голос как по радиосвязи: верещащий, ненатуральный. — Начинаем…

Начинаем… Что, с кем и зачем, зачем…

Начинаем… О, Господи…

И вдруг словно прорыв в облаках, краешек синевы так раздражительно, невсамделишно свеж и ярок…

Я заканчивал дежурство, обыкновенное, бессмысленное и пустое — как всегда. Какие-то люди с визгливыми голосами, и слово «дай», и «вы должны» — чаще всего. Будто и нет других слов в угасающем языке умирающей страны.

Женщина, перевязанная пуховым платком крест-на-крест (из фильма о гражданской войне), кричит ртом и всхлипывает — избила соседка за преждевременно выключенный чайник.

Страдающий алкоголик с синим, вывалившимся до груди языком — неужели у человека такой длинный, такой неприятный язык? — просит «полстакана за любые деньги». Денег у него нет, и слова он произносит просто так.

Голова идет кругом, сквозь туман прорываемся телефонный звонок.

— Зотов, послушай. — Это Темушкин, дежурный.

— 32-е, помдежурного Зотов.

В трубке слышно тяжелое дыхание, старушечий голос робко произносит:

— Милиция, что ль?

— Милиция, что вам нужно?

— Сегодня в два чада на Ваганьковском — 21-я аллея, 3-й ряд — похоронили девочку. Поинтересуйтесь.

— Как ваша фамилия?

— Без надобности. Поинтересуйтесь.

— Как фамилия умершей? От чего она скончалась?

— Сам, сам, милый, все сам, до свидания тебе, сынок… — Но мне почему-то показалось, что старушка… усмехнулась. И кажется мне: вижу, как ползет эта усмешка по ее высохшим, бесцветным губам…

Доложил Темушкину, он широко зевнул:

— Девочка, говоришь? Жаль девочку…

— Мне ехать? Или зам по розыску доложить?

— Не ехать. Не докладывать. Успокоиться. Багрицкого читал? Романтика уволена за выслугою лет, так-то вот…

Темушкин любит изначальную советскую поэзию. Он длинный, нескладный, небритый и хриплый. Я дежурю с ним всегда. Он ничему не учит. «Среднюю спецшколу милиции закончил? Ну и славно…»

Пытаюсь спорить:

— Товарищ капитан, но ведь звонок странный.

— Так точно, у нас вся жизнь странная. Того нет. Сего. Начуправления — дурак. И начглавка — дурак. И начотделения — ума палата. В мясном — мяса нет. В рыбном — рыбы. Депутаты болеют поносом все подряд. Что еще? А, девочка умерла? А шарик все летит…

— Скучно вам, господин капитан.

— Ага, — посмотрел на часы. — Свободен, Зотов. А что ты думаешь о предверхсовета? Ведь тоже, а? — Посуровел: — Зотов, преступность стала соком жизни. И жить не хочется, если по совести… Кореш звонил: на Петровке подходит хмырь, то-се, такой-то у вас в разработке? Ну чего тут… задержать? Так ведь бессмыслица. Хмырь: «25 кусков в этом кейсе». Кореш ему под ноги плюнул и ушел. Но на всякий случай руководству доложил… На другой день сидят в кабинете, стук, он: «Войдите». Входит хмырь: «Ну зачем вы, право… Вот, в кейсе 50 кусков». — «Я вас задерживаю». — «Ну да?» — удивился, кейс открыл — он пустой. Кореш хмыря выгнал (а ты допер, как он в главк прошел?), к руководству: так, мол, и так. А руководство сердито: «Вы почему оного гражданина не задержали?» Так-то вот… А ты говоришь — девочка умерла…

Я почувствовал… Нет: я ощутил, как материализуется безразличие. Огромный серый кирпич — тонны две. Прав капитан. Мы служим ерунде, не в первый раз замечаю. В спецшколе преподаватель оперативной тактики говорил: «В нашем деле агент должен работать втемную. Мы не шикарные, не госбезопасность. Наша агентура — сволочь, все подряд, поняли?»

Серая скука… На календаре — 14 мая 19… года…

Вышел на бульвар, вечер, тишина, россыпь огней и мягкий шелест троллейбусов. На одной стороне — новый МХАТ, на другой — старинный театр и церковь Христова в мерзостном запустении. Моя соседка — актриса. «Еврейская жена» — так она себя называет, ее муж — зубной техник. Типичная нацпрофессия… Спросил: «А что, и в самом деле тяжко?» Ответила: «Муж — в среде, ему наплевать. А мой режиссер говорит, что ее театр — явление сугубо славянское. У нас-де инвалидов 5-й группы нет. Здесь русский дух, здесь Русью пахнет»…

Черт их разберет… В Высшей школе преподаватель социальной психологии заметил как-то, понизив голос: «Есть мнение, что этот народ — ось мира. Был ею и станет вновь. Каково?» Я сказал, что мне все равно. Он усмехнулся: «Покайся в предках, Зотов. У тебя наверняка не все в порядке…»

А девочка умерла… Любопытно, на кой ляд звонила эта бабушка? Было в ее голосе что-то такое… Такое-эдакое. Правда была, ей-богу. И что делать?

И вдруг я понял: просто все. Надобно сесть на «тролляйбус», как говорит соседка по лестничной клетке Клавдия, и через десять минут в глубине тихой улочки высветлятся пилоны старинных ворот. Ваганьково кладбище, последний приют…

Утром я решил сначала зайти на Петровку — сам не знаю почему… Пожилая красотка не шла из головы, и все каблучки-каблучки — стук-стук-стук… Ох, подполковник, ох, чекист-оперативник, середняк ты, быдло, и никогда тебе не светило ПГУ или то, что знаток Баррон из США называет «I–C-8» — террор.

Впрочем, зачем мне террор? Я вообще думаю, что террор — бессмыслица, это еще Ленин утверждал… (Здесь есть вопрос, конечно, так как сам Ильич отдавал приказы об убийствах сплошь и рядом, и тем не менее…)

Господи, не состоялась карьера. Денег мало, пайков нет, заказы — дерьмо, и только скука правит бал…

Встретил местный — лет 25-ти, уже капитан, очень надеется выбраться отсюда хотя бы в собственно армейскую контрразведку, милиция во всех отношениях — свинство без предела. Сергеев Костя его зовут. Красавчик: костюмчик, туфельки, носки… Белые носки, мать его так! Мне бы в голову не пришло, я же не гомосек… И обручалка на безымянном правом — шмат золота грамм 15! Уложен, ухожен, усики, м-м-м…

— Товарищ подполковник, Юрий Петрович, проверку связей закончили. Все и вся из системы, порочащих и неразборчивых нет.

— Родители?

— Отец умер в 1970 году, мать… Так ведь вы сами решили?

— Ты… Не надо этого, я в уме. Я в этом смысле — мало ли что…

— Ничего. Чист как стеклышко…

— Что показывают в отделении? Дежурный? С кем он дежурил?

— Капитан Темушкин, Елпидифор Андреевич, утверждает, что Зотов ушел со службы в 10.00 25 июля 19… года. Никаких происшествий не было, настроение у комсомольца Зотова было хорошее…

— Звонки? Ну кто-нибудь…

— Никак нет. Темушкин утверждает, что никто Зотову в тот день или ранее не звонил. Сегодня 25 сентября, я считаю, что материал надо передать на заключение прокуратуры, а Зотова считать пропавшим без вести. У меня все.

Хлыщ, у него «все»… Пропал человек, а у него «все». Ну уж нет…

— Уведомьте руководство ГУВД и прокуратуру. Проверьте библиотеки, проанализируйте, что читал Зотов, что листал, вообще чему он отдавал предпочтение? В еде, одежде, женщинах, наконец…