Сергей Горяинов - Золото тофаларов

— Дай-ка мне. Быстрее будет, — шагнул он к студенту и взял у того нож.

Теплая рукоятка из капа удобно легла в ладонь.

Павленко почуял опасность, успел немного приподняться. Нож Каманов не бросил — навык подзабылся без практики, и он решил не рисковать. Бросился сам, одним прыжком преодолел расстояние, вложил всю энергию тела в удар. Нож ушел в шею глубоко, но сержант — здоровый черт, конвульсивно дернул руками, стряхнул нападавшего. Каманов успел схватить карабин за ремень, кувырком откатился назад, в темноту.

Лейтенант вскочил, зацепился ногой за корень, упал, схватился за кобуру. Сколько времени надо — кобуру открыть, ТТ вынуть, патрон в ствол дослать, а главное — мишень в темноте углядеть глазами от бессонницы красными. Не успеть…

Каманов затвор передернул, когда за дерево катился, сразу, рефлекторно. Карабин вещь для него такая же привычная, как для другого ложка. Подниматься — зачем? Видел, как лейтенант кобуру царапает, лицо видел, не просто белое пятно — мишень, а глаза, рот в крике раскрытый. Снайпер должен в темноте хорошо видеть — это профессия его. Целиться не стал. Руки и глаза — единый механизм, сами свое дело сделали. Вой ветра приглушил выстрел.

Мощный патрон у русской винтовки. Лейтенанта отбросило назад, ударило о дерево. Пуля вошла точно в переносицу, на выходе разнесла затылок.

Каманов дернул затвор, гильза желтым светлячком упала в мох. Правой ладонью ласково провел по стволу — привычка. Оружие он всегда любил, относился как к живому. Оно-то никогда его не предавало. На коробке карабина сверху тульское клеймо и год — 1944; может, и повоевать успел этот ствол, может, там же, где и он, Каманов.

«Сорок девятый и пятидесятый. Я убил пятьдесят человек. Восемнадцать теперь офицеров, двое штатских, одна женщина. Остальные — рядовые и унтера. Почти всегда я видел их лица. И запоминал. Этих буду помнить тоже».

Горячка боя, давно уже не щекотавшая нервы, стала отпускать. Каманов почувствовал холод, поежился, бережно положил карабин и обернулся.

Лошади по-прежнему стояли, низко опустив головы. Студент сидел на земле, прижав руки к груди, глядел на Каманова полными ужаса глазами.

Каманов подошел к нему, подобрал опрокинувшуюся банку консервов, запрокинув голову, вытряхнул в рот остатки тушенки. Оторвал кусок от намокшей буханки, жевал жадно.

— Бежать надо! — тихо произнес наконец очнувшийся студент и взвизгнул фальцетом: — Бежать!

— Бежать не надо. Успокойся, дуся. Вот пожуй лучше. Сейчас работать будем. — Каманов говорил быстро и повелительно. Истерику у студента надо было на корню выбить.

— А как же…

— Да вот так же. Скалу на той стороне ручья видишь? Оттащим ящики туда — вон в ту пещерку по левому склону. Там зароем. После вернемся в лагерь. Надо бы служивых прикопать, да времени мало.

— Как — в лагерь?

— К утру Клич со своей шпаной всю охрану передавит, так что лагерь просуществует еще часов пять или шесть.

— А нам-то зачем туда?

— Дуся, у нас всех запасов — полбуханки хлеба и четыре патрона, надо пополнить резервы на дорогу. А потом я хочу Семена вытащить оттуда. Шанс очень маленький, но попытаюсь. Должок у меня перед ним. Ну, давай работать.

— На хрена тебе эти ящики? Майор говорил — там какие-то документы.

— Документы? Столько не весит даже собрание сочинений Вождя всех народов. Кобылы вон ноги еле передвигают. Ну, не догадываешься, что там?

Каманов подошел к одной из лошадей, внимательно осмотрел вьючный ящик. Сделан крепко, но замок — так себе.

— Нож принеси! — крикнул он студенту и стал пальцами отламывать проволочные хвостики пломбы.

Федоров подошел к телу сержанта, грузным мешком лежавшему у дерева, и неуверенно потянулся за ножом. Нижняя часть лица и горло Павленко были покрыты пленкой запекшейся уже крови, глаза широко раскрыты. Федорову показалось, что сержант смотрит куда-то ему за спину. Быстро протянув руку, он коснулся холодного лба и провел пальцами по лицу, опустив веки. Потом, отвернувшись, нащупал рукоятку ножа и резким движением дернул. Голова сержанта склонилась к плечу, из чернеющей раны поползла тяжелая бурая струйка.

Подойдя к Каманову, студент протянул ему нож, держа двумя пальцами за рукоятку.

— Вытер бы, — буркнул тот, но в сердитом голосе прозвучала сочувственная нотка.

Быстро расправившись с замками, Каманов поддел клинком и с усилием откинул крышку. Сверху лежал пропитанный маслом брезент. Каманов взял ткань за край и осторожно потянул в сторону.

Тусклый красновато-желтый блеск медленной волной заколебался в сыром воздухе. Шесть-семь самородков неправильной формы, с рваными краями, размером примерно со спичечный коробок, лежали сверху на плотной груде золотого песка и самородков помельче.

— Понял теперь? Вот твои документы. Килограмм по тридцать в каждом вьючнике. Сегодня за это золото Клич отправит на цугундер не одного человека. А оно — наше! Так что в лагере не вздумай чего-нибудь брякнуть.

— Куда его денешь, это золото? Деньги нужны, документы, а с ним что делать?

— Правильно мыслишь, студент. И деньги нужны, и документы, и жратва, и патроны, и карта. Но золото — всегда золото. В любое время, при любом вожде, в любой стране. Цена колеблется, но всегда достаточно высока, жизнь дешевле стоит. Пусть это добро полежит здесь. Когда-нибудь мы вернемся и оно послужит. Нам послужит. Держись за меня, студент. Не пропадешь! Выбор, впрочем, у тебя невелик. В одиночку тебе отсюда не выбраться, а с Кличем связываться не советую — дерьмо народ. Да ты сам его знаешь. Значит, так, сейчас закопаем ящики, спустимся к реке, у Хороя есть брод — перейдем на правый берег, лошадей оставим в километре от лагеря, если что спросят — ходили на Мокрый Миричун, смотрели, в каком состоянии посадочная полоса, там есть резервная.

— Откуда ты знаешь?

— Карту случайно видел у Семена.

— И запомнил все?

— Да, мне достаточно раз взглянуть, память у меня какая-то ненормальная, почти ничего не забываю. Жаль только, что один лист всего видел. Ладно, веди лошадей через ручей, я сейчас.

Каманов подошел к лейтенанту, вынул из кобуры пистолет, запасную обойму, положил оружие во внутренний карман бушлата. Прикинул размер и, поколебавшись секунду, стянул сапоги, переобулся, отбросил свои рваные ботинки. Снял с руки трупа часы с черным циферблатом и светящимися цифрами. Часы были явно трофейными — «Омега». По возрасту лейтенант воевать никак не мог — купил или подарок.

Пошарил в карманах сержанта в поисках патронов. Не нашел. Подобрал карабин и направился к ручью. Студент переводил уже вторую лошадь.

«Ну и денек будет сегодня, — подумал Каманов. — Ну и денек…»

Уже совсем рассвело, когда, обогнув сопку на правом берегу Бирюсы, они вышли к Покровскому. Сверху, со склона сопки, лагерь был виден как на ладони. Несколько зданий горело, густой черный дым тянулся почти вертикально — ночной ветер утих, небо опять закрывалось низкими облаками.

На самом краю поселка, у казармы, еще шел бой, слышны были частые выстрелы. Каманов отчетливо видел маленькие фигурки людей: они перебегали, падали, ползли, вскакивали, вновь перебегали, все ближе продвигаясь к белому невысокому домику казармы. Атакой командовали грамотно, потери были невелики — Каманов насчитал только три неподвижно застывших тела. Что ж, в лагере отбывало срок немало боевых офицеров.

Огонь обороняющихся был сильный, но лихорадочный и неэффективный. По звуку угадывались ППШ, стреляли слишком длинными очередями из всех четырех окон фасада и с чердака. Нападавших прикрывал пулемет — единственный пулемет в лагере, установленный на вышке рядом с золотохранилищем. Старый добрый «максим» на турели.[2]. Сейчас на его гашетку давил явно мастер: короткие очереди по три-пять пуль последовательно и точно накрывали окна казармы, не давали отвечать прицельным огнем. Каманов ясно различал белые фонтанчики штукатурки, брызгавшие рядом с рамами низких окон.

Захват вышки с пулеметом окончательно решал судьбу мятежа — с этой господствующей высоты простреливались все уголки поселка. Рано или поздно, но сопротивление засевшей в казарме охраны будет сломлено. Пока же спускаться в лагерь не было нужды.

Каманов наблюдал за боем, развернувшимся внизу, и чувствовал, как волна почти забытого азарта охватывает его. По тому фрагменту атаки, который он застал, ему несложно было определить, как она началась и развивалась.

«Я мог бы вдвое увеличить личный счет, будь у меня патроны», — подумал он.

Карабин — не снайперская винтовка, но в чистом утреннем воздухе мишени были так хорошо видны, что Каманов был уверен в абсолютном результате. Резкий запах гари, долетевший от лагеря, щекотнул ноздри.

Запах гари, запах пожара. Сколько бы времени ни прошло, а этот запах против воли остро будоражил память, заставлял заново пережить странный момент совсем другого боя…