Татьяна Полякова - Ставка на слабость

— Куда, красавицы?

— К рынку, — сказала Люська, устраивая свои девяносто килограммов, я приткнулась рядом и сразу пожалела об этом: в машине было двое мужиков, и оба жаждали приключений. Вонь стояла отвратная: табак и стойкий запах алкоголя. Пассажир повернулся к нам, скаля зубы и держа бутылку шампанского.

— Чего, девчонки, хлебнете? «Абрау-Дюрсо».

— Из горлышка хлещем только водку, — усмехнулась Люська.

— Так и водка есть. Хочешь? Слышь, Гоша? — полез он к водителю. — Девки водки хотят.

— Налей, в багажнике целый ящик.

— Слышала? А чего это вы такие красивые и одни?

— А не подобрал никто, — опять усмехнулась Люська.

— Как никто? А мы?

— А чего с тебя взять-то, ты и так по сиденью размазываешься, того гляди бутылку проглотишь.

— Это ты зря, я еще очень ничего и очень даже могу… А что, девчонки, махнем в казино?

— Туда тащиться тридцать километров, — заметила Люська, я подозрительно на нее покосилась, никуда ехать я не собиралась.

— А чего тридцать километров? Двадцать минут — и там, — заливался парень. — Что, поехали, отдохнем. Там все схвачено, ну?

— Сворачивай к рынку, — сказала я, однако водитель, хохотнув, повернул налево. Люська хлопнула меня по руке:

— Не зуди. Прокатимся в казино. Интересно ведь. — Я выдернула руку и злобно на Люську уставилась, с таким же успехом я могла взирать на пульмановский вагон.

— Поехали, — сказала Люська. — Отпуск обмоем.

Мы выехали на объездную, свернули, не доезжая поста ГАИ, на проселочную дорогу, стрелка спидометра лезла к сотне, машину странно бросало из стороны в сторону. Только тут до меня дошло, что водитель пьян в стельку. Я почувствовала себя неуютно.

— Надо бы познакомиться, — сказал тип с бутылкой. — Меня Валеркой зовут, это Гоша.

— Это Таня, а я — Людмила, — чему-то радовалась Люська.

— Чей отпуск обмываем? — спросил Гоша.

— Татьянин.

— Молчунья у нас Татьяна. Где трудишься-то?

— БСП, — ответила я.

— Чего?

— Больница «Скорой помощи».

— Вон оно что. Это кем же?

— Доктор она у нас, — хохотнула Люська. — Хирург. Руки золотые.

Валерка сурово покивал и сказал:

— Хирург — это профессия. Пулевое ранение обработать сможешь?

Мне стало ясно: мы нарвались на законченных придурков.

— Не, — ответила я. — Я все больше по чирьям.. Валерка хлебнул из бутылки, получил горлышком по зубам и заорал:

— Гоша, поддай газку, прокати девчонок!

Гоша поддал. Просить их сбросить скорость было бессмысленно, такие идиоты скорее всего начнут гоготать и пугать еще больше, следовало стиснуть зубы и уповать на то, что мы куда-то сможем доехать.

— Ты бы руль получше держал, — не выдержала Люська.

— Не учи. Я машину с семи лет вожу. — Гоша принялся выписывать кренделя на дороге, Валерка ржал, задрав ноги на панель, а стрелка спидометра падала вправо. Впереди сверкнули фары.

— Машина, идиот, — заорала Люська.

Две секунды казалось, что мы столкнемся лоб в лоб, я зажмурилась, истошно звучал сигнал, что-то мелькнуло слева, и Гоша сказал, смеясь:

— Отдохни в кювете, сынок.

— Ты, придурок, — закипела Люська. — Права за барана купил?

— Ты чего это? — ответил он, слегка удивленно.

— Тебе на велосипеде кататься, и то в деревне.

Страсти накалялись. Я открыла сумочку и нащупала газовый пистолет, недавний подарок одного моего знакомого. Если честно, я им никогда не пользовалась, но тяжесть в сумке приятно успокаивала.

— Останови машину, — как можно спокойнее попросила я.

— Выйти хочешь? — глумился Гоша. — Выходи. Дверь рядом.

Он нажал газ, и машина едва не взлетела. Тут Люськино терпение истощилось. Она сделала борцовский захват правой рукой, Гоша дернулся, но против Люськи не потянул.

— Останови, сволочь, — спокойно сказала она, — не то шею сверну, как курице.

Валерка хотел было другу помочь, но я попросила:

— Не шали, — и показала подарок.

— Да пусть катятся, — разозлился Валерка. — Ножками пройдутся, шлюхи.

Мы вышли из машины. Через двадцать секунд от нее и след простыл, но остались лишь дурные воспоминания.

— Не злись, ладно? — попросила Люська. — Кто ж знал?

— Не злюсь.

После машины ветер пробирал до костей.

— Ну, чего, в какую сторону?

— К дому, — ответила я и побрела по дороге. Люська вышагивала рядом, ее жизненному оптимизму оставалось только позавидовать.

— Что ж теперь? — рассуждала она. — Дойдем. Может, кто поедет. Ты чего молчишь?

— Не говорится. Холодно.

— Давай я тебе платок дам?

— Не надо.

— Чего ты, повяжи платок. Холодища-то. До города далеко?

— Вон указатель на Глебовское, значит, пятнадцать кэмэ.

— Вот черт, а до Глебовского?

— До Глебовского два, только на чем ты оттуда уедешь? Топай уж. Одна радость, завтра не на работу.

Дорога шла лесом, темно, даже Люськин оптимизм стал трещать по швам.

— Пойдем побыстрее, — сказала она. — Холодно. Тут Люська дернула меня за руку:

— Танька, чего это?

Впереди справа откуда-то от земли пробивался свет, расходясь лучами в ночном небе.

— Тарелка, что ли? — ахнула Люська.

— Да заткнись ты, — не выдержала я.

Мы зашагали быстрее, через минуту стало ясно: это машина. Двигатель заглох, а фары продолжали гореть. Машина нырнула в кювет, мы могли бы ее не заметить, если бы не свет.

— Это тот парень, да? — почему-то шепотом спросила Люська.

— А кто ж еще?

Мы спустились к машине.

— А шофер-то где? — не унималась Люська. — Ушел, что ль, куда?

Шофер был в кабине, сидел, навалившись на руль. Я открыла дверь, мне сразу стало ясно: парень мертв. Впереди на уровне капота торчал здоровенный пень. Люська, выглядывая из-за спины, спросила тревожно:

— Чего с ним?

— Ничего. Мертвый

— О, господи. Как же так? Может, ты посмотрела плохо?

Я повернула голову парня, нащупала артерию.

— Нет.

— Да как же так?

— Перестань дергаться. Покойников, что ли, никогда не видела?

— Ну надо же, сволочи, ублюдки пьяные. Ты хоть номер запомнила?

— Нет.

— Черт с ним, с номером. Найдут. Ты посмотри еще раз, на нем и крови-то нет.

— Висок видишь? И грудь. Не повезло парню. Одно хорошо, что сразу.

— Что делать-то будем?

— Пойдем в город, на посту сообщим.

— А он как же? Здесь оставим?

— На себе потащим.

— Ты бы свет выключила, — жалобно попросила Люська. — Страшно.

— В темноте еще страшнее будет. Закурить дай.

— Так нет ничего. У этих козлов в машине оставила.

— Вот черт.

— У него сигареты есть, — тихо сказала Люська, кивая на покойника. — Вон лежат.

Пачка сигарет валялась на полу, со стороны сиденья пассажира.

— Взять?

Я кивнула. Люська обошла машину и подергала дверь.

— Заперто.

Я протиснулась вперед, стараясь не касаться парня, и отперла дверь. Внизу на полу что-то блеснуло. Люська подняла пачку и стала рукой шарить.

— Чего ты? — удивилась я.

— Смотри, «дипломат».

На переднем сиденье лежала спортивная сумка. «Дипломат» Люська положила рядом, к ручке на цепочке был подвешен ключ, он скорее всего и блестел.

— Тяжелый, — сказала Люська, жадно глядя на меня. Любопытная она была, как обезьяна. — Давай посмотрим?

— Зачем? — усмехнулась я.

— Не знаю. Может, там что интересное.

Люська сняла ключ, открыла «дипломат», откинула крышку, потом медленно подняла голову. Лицо у нее было совершенно ошалелое.

— Чего там? — спросила я. — Еще один покойник?

— Деньги, — тихо ответила Люська.

Я обошла машину и заглянула в «дипломат». В тусклом свете я увидела пачки по пятьдесят тысяч, лежавшие ровными рядами.

— Десять по пять, — уже торопливо начала Люська. — Это пятьдесят, по пять «лимонов» в каждой. Двести пятьдесят миллионов… убиться дверью!..

Мы посмотрели друг на друга.

— Свет выключи, — тихо сказала Люська. — Не ровен час, кто-нибудь мимо поедет, увидят с дороги.

Свет я выключила, поежилась и по сторонам осмотрелась.

— Мотать отсюда надо. И язык за зубами держать. Парню мы не поможем, а сами влипнем. Пошли.

— Как пошли? — ужаснулась Люська. — Ты чего, хочешь деньги бросить?

— Что значит «бросить»? Они чужие.

— Ты чего это говоришь-то? Такие деньги… для моих-то нервов.

— Покойника обворовываешь?

— Да заткнись ты… за такие деньги…

— Вот именно. За такие деньги тебе сто раз башку оторвут.

— А кто узнает? Мотаем отсюда, и молчок. Спрячем их, а тратить начнем через годик. Все забудется. Это судьба, слышишь, судьба нам деньги посылает.

— Ага, — хмыкнула я. — И неприятности в придачу. Деньги эти ворованные. Дураку ясно. Честный человек двести пятьдесят миллионов в «дипломате» не возит.

— Тем более, — обрадовалась Люська. — Значит, и не обворовываем мы вовсе, а экспроприируем экспроприаторов. И вообще, давай дискутировать подальше отсюда. Наедет кто, базарить не будут, оторвут башку, и вся недолга.