Владимир Полудняков - Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы

Арнаутскому пока не довелось участвовать в заседании суда присяжных, но он очень внимательно следил за тем, как разворачивалась деятельность этого судебного органа, жадно читал мониторинг, летопись судебной практики, слушал рассказы бывалых адвокатов, сетования прокуроров, бывших однокурсников, потерпевших неудачу в судебных процессах.

Однажды он оказался свидетелем горячего спора между бывшими сокурсниками — адвокатом Юрием Колесниковым и прокурором Михаилом Ледневым. Возбужденные, они нервно курили в коридоре городского суда после только что закончившегося суда присяжных. Присяжные признали невиновным Марченко Валерия в убийстве двоих собутыльников, поскольку его версия о необходимой обороне от их посягательств, по мнению суда, не была опровергнута. Колесников торжествовал:

— Вот это правосудие! Народ правильно понимает. Три алкаша, все друг друга стоят. На месте Марченко мог оказаться любой из этой троицы. Пьяная ссора, все схватились за бутылки. Тут уж кто первый успеет…

— Убить другого… — возмутился Леднев, — Ты-то, как юрист, понимаешь, что это настоящий криминал… Можно допустить, что есть основания для спора: нет ли здесь превышения пределов необходимой обороны. Но и тогда — это преступление!

— Это кто же будет определять, на каком уровне такой предел?.. Бутылка нацелена тебе в голову, а ты просчитывай, как бы тебе не переступить порог недозволенного. Ни времени, ни выдержки не хватит. Человек не компьютер.

— В пьяной драке, где обе стороны виноваты, никогда не бывает так, чтобы одна сторона была только законопослушной и добропорядочной, а другая — только агрессивной и злоумышленной.

— С твоими прокурорскими аргументами, как видишь, не согласились.

— Вижу и понимаю, почему. Думаешь, потому, что твоя позиция убедила присяжных?

— Почему же?

— Потому что, во-первых, как ты правильно отметил, в этой троице каждый друг друга стоит, а, во-вторых, единственный свидетель преступления сам подсудимый, двое-то других умолкли навсегда. Остается верить только его словам, так, по-вашему, получается? Если пойти по этому пути, то любое убийство без свидетелей можно оправдать, доказательств в опровержение слов преступника нет. Он всегда сможет преподнести себя в качестве жертвы нападения, от которого защищался любыми способами и средствами.

— Тоньше надо работать, уважаемый прокурор, профессиональней. Это ты горячишься. Я знаю тебя, Миша, завтра сам скажешь: да, пожалуй, здесь недоработка следствия. Вот и не убедили присяжных.

— Вот-вот, — настаивал прокурор, — опять народ скажет: убийц оправдывают.

— Кто скажет-то? Тот, кто не знает дела, судит о нем по слухам… Да журналисты, которые делают материалы с подачи силовых ведомств. Оправдал-то Марченко тот же народ, его двенадцать представителей. Судья — профессионал, изложил этот вердикт в приговоре. А ты прав, чувствовалось, что судья вполне мог бы написать и обвинительный приговор, если бы присяжные признали Марченко виновным.

— Он профессионал и руководствуется не эмоциями, а доказательствами. Судья, как ты и я, четко отделил бы одно от другого. Вот смотри: Марченко вырубил Портнова, который напал на него первый, но зачем он шарахнул и Лавду? Тот-то сразу осекся, увидев, что Портнов получил удар по голове.

— Чего же тут неясного? Для нас с тобой… А для них, непрофессионалов, все тоже очень даже понятно, по жизни. Инерция — это тоже сила чувств. Портнов и Лавда, двое против одного. Все происходит в мгновение. Что значит, Лавда остолбенел… А через долю секунды? От него можно было ждать чего угодно… Марченко не обязан ждать расправы.

— Это твои предположения. Даже со слов Марченко, Лавда в этот момент ничего не пытался сделать.

— А любой простой человек, не юрист, поставив себя на место Марченко, думает, что поступил бы так же. В этом вся теория и практика. Так что, дорогой друг, как люди хотят, так пусть и решают, а профессионалам оставим обязанность воплотить их решение в юридическую форму.

Прокурор покачал головой и уже спокойно сказал:

— У нас с тобой не такая уж большая практика, всего пара лет. Но сколько дел мы изучили во время учебы, стажировок, да и сейчас. И знаем, что профессиональный суд способен, и, как правило, так и было, разобраться со сложнейшими, не в пример делу Марченко, делами. И, между прочим, выносил не только обвинительные приговоры.

Арнаутский стоял несколько в стороне, не желая участвовать в этом споре. Он хорошо знал и того и другого. Каждый был по-своему прав, и вставать на чью-то сторону не хотелось. Но тема его, конечно, интересовала. Тут было о чем подумать. С точки зрения защитника все понятно. Оправдал подсудимого — выиграл дело. А если он виновен? Как быть с объективной истиной? Не спровоцирует ли это самосуд, что, как он знал, в жизни бывает… А сколько раз адвокаты выслушивали гневные обвинения от родственников потерпевших… Были случаи, когда словесными угрозами не ограничивались.

«Как вы можете защищать убийц, бандитов, растлителей детей?» Знакомые упреки… Удручающая реакция, но вполне естественная для обычного человека, думал он. Возникает она от непонимания задачи суда, роли прокурора и адвоката, недоверия ко всем тем, кто имеет отношение к правосудию, и вообще от правового бескультурья. И, наконец, от неуважения к закону в принципе. В крови у нас это, что ли, заложено, размышлял Стас. Категоричность, безапелляционность суждений такая, что никто и ничто не переубедит. «Я так считаю! Он, это он, и никто другой! Все вы тут заодно, выгородить хотите! Кто больше заплатил, тот и победил!» Знакомые, часто слышанные слова в адрес того, кто добросовестно выполняет свой служебный и нравственный долг.

Прокурор рассказывал какое-то многолетней давности судебное дело, но Стас не очень-то прислушивался, думал о своем. Неужели все заложено в традициях и зависит от уровня общественного интеллекта? Почему Тайсона и Симеона в Америке оправдывают и всеми это решение воспринимается как должное, по крайней мере, неоспоримое. Так решил суд, и все. А у нас оправдательный приговор даже высшего — Верховного Суда — допинг для прессы и политиков, популярная тема для разговоров и обсуждений, в основном со «знаком минус». Обвинительный приговор принимается всеми как само собой разумеющееся, да и то критикуют, если наказание не по максимуму.

Жестокость, месть? Или, может быть, глобальная историческая неудовлетворенность? «Однако занесло меня», — иронически сказал про себя Стас. Нет, ни то, ни другое, ни третье. Все это опровергается самими же людьми, как только они оказываются непосредственно на месте тех, кто решает. Ответственность за принятое решение — вот индикатор, который все очень четко проясняет. «Да я бы таких… Всех расстрелять… Своими руками…» — эти крылатые слова тотчас уходят в никуда, когда у человека появляется возможность их реализовать на деле, даже не то что физически, а лишь словесно, выразив свое решение в судебном вердикте. Вот где выясняется, что, ох, как не просто даже подпись свою поставить под смертным приговором.

Но остальные, громадное большинство, так и остаются убежденными в своей правоте. А может, мы отличаемся от тех, кто на Западе, каким-то особым чувством справедливости?… Только нам свойственно сверхсопереживание с жертвой преступления, униженной, растоптанной, незнакомой, но близкой и родной?… Или это от беззащитности, пессимизма и безнадежности, отсутствия веры в силу Закона?

Арнаутский поймал себя на мысли, что, рассуждая обо всем этом, он, законник, правда еще молодой и не имеющий пока большого опыта, но даже он, юрист-практик, не знает, как совместить гармонично закон и мораль, возмездие и справедливость, гуманизм и общественное мнение о преступности, права человека и права людей.

«Каламбур какой-то получился!» — подумал он. — «Впрочем, говоря о криминальном, под правами человека подразумевают права подсудимого, а под правами людей — права более широкого круга пострадавших, интересы которых, вроде бы, должно представлять государство в лице прокурора, однако делается это зачастую не так квалифицированно, настойчиво и убедительно, как хотелось бы. Вот и не выдерживает обвинение публичного разбирательства.» Что остается потерпевшему, размышлял Арнаутский, — смириться с фактом судебного вердикта либо так и пребывать в состоянии оскорбленного чувства справедливости, подогревая и возбуждая себя. А если второе?..

Его раздумья прервала какая-то фраза прокурора. Чем-то очень знакомым и важным она привлекла его внимание.

— Юра, — спросил он у Колесникова, — Где это убийство произошло?

— В Зеленогорске.

— Когда?

— Восемь лет тому назад. А что?

— Ничего, интересно. Чем закончилось дело? Кого убили?

— Да я подробностей не знаю. Сам понимаешь, еще студентом был. Просто слышал об этом деле и читал в «Бюллетене Верховного Суда». Там были протесты прокурора. Дошло до Генерального прокурора и Верховного Суда, на том и закончилось.