Сергей Панасенко - Повелитель праха

— Ну, ты, сука… Чего привязался… — прошипел он, резким движением вырвал плечо и мгновенно исчез за углом конторы. Гулов обернулся. Позади него никого не было.

Начальник патрульно-постовой службы капитан Сущенко встретил Гулова без особого радушия. И просьбу лейтенантика из следственного отделения свести его с милиционерами, в чей маршрут входит кладбище, воспринял однозначно: ищет прокол!

— Я сперва хотел бы знать… — Гулов, хорошо сориентировавшийся в извивах сущенковской души, поспешил успокоить подозрительного капитана: — Никаких претензий, честное слово! Просто вы же слышали про это дело с могилами… ну вот, я им занимаюсь, и просто хотел узнать, не видал ли кто-нибудь из ваших ребят, что нибудь необычное, непривычное в том районе. Вот и вce. Убедившись, что Гулов не собирается "катить бочку" на него и его службу, Сущенко смягчился:

— Это, конечно, поможем, раз так, только не думаю я, чтобы они что-то такое там увидели, я бы знал…

— И все-таки, — настаивал Гулов. — Мне бы любой факт. Непонятный человек, непонятное событие…

— Ну, камнем там витрину в цветочном ларьке разбили… тебе же не это надо?

— Не это, — согласился Гулов.

— Вот я и говорю… там и цветов-то не было… Ну, бабу одну ребята там поймали ночью, пьяную, что ли, или нанюхавшуюся дряни какой-то… Как раз возле кладбища..

— Давно?

— С месяц, наверное, уж будет… Не то? Гулов прикинул в уме: по времени, в общем-то подходило.

— Надо поговорить. Кто?

— Старший сержант Казаков и сержант Тофеев, тебе везет: Тофеева нет, в отпуск уехал, а Казакова я только что видел…

Он подошел к двери, распахнул и гаркнул в коридор так, что Гулов подпрыгнул на стуле:

— Казаков!!

Пробегавший по коридору рядовой милиционер шарахнулся к стене. Сущенко поманил его:

— Ну-ка, ты это… сержанта Казакова знаешь?

— Не знаю, товарищ капитан!

— Ну, все равно… Найди его и пусть быстро ко мне! — Так я же…

— Бы-стро!

Сущенко закрыл дверь и вернулся к столу.

— Совсем работать не с кем, — пожаловался он. — В дивизион одних доходяг шлют, к нам в ППС никого не заманишь… Сто шестьдесят рэ в месяц — это деньги?

— Не деньги, — согласился Гулов.

Поток жалоб, готовых сорваться с языка у Сущенко, остановило появление в дверях невысокого, с заметным животом человека в милицейской форме, сидевшей на нем с той нарочитой небрежностью, которой в совершенстве овладевают, только прослужив в милиции годы.

— Старший сержант Казаков…

— Слушай, вот лейтенант Гулов из следственного, у него к тебе вопросы есть…

Казаков долго не мог вспомнить, о какой женщине говорят Сущенко и лейтенант, а потом вдруг просиял:

— А-а! Так это которая нам чуть газик не опрокинула! И, видя изумление Гулова, пояснил:

— Мы с Гариком стояли на перекрестке Бебеля и Колокольной. У нас карбюратор все время барахлит, Михал Афанасьич, это же не езда, а хрен чего, его бы поменять. Поговорите…

— Поговорю. Дальше давай.

— Ну, мы стали, Гарик полез посмотреть, а я вижу, к нам по Колокольной баба идет. Ну, я еще подумал, нашла время и место гулять: там же кладбище за мостом, угол-то глухой… Но одета прилично, не шатается.

— В каком часу это было? — сдерживая зевоту, спросил Гулов.

— Не скажу точно… В два, в полтретьего, так где-то. Ну, идет прямо к нам. Я вылез из газика, думаю, может, ей чего надо. Она подходит ближе, но ничего не говорит. Я гляжу, а она как бы не в себе…

— Как это — не в себе? — встрепенулся Гулов. — Вы ясно можете объяснить?

— Понимаете, когда человек идет, он руки-ноги двигает… как бы это сказать, вместе…

— В такт? — подсказал Гулов.

— Точно, в такт! А у нее ноги шли сами по себе, а руки сами по себе болтались. Я ей навстречу пошел, а она мимо меня, и прямо на машину налетела, как слепая. И бормочет чего-то…

— Что бормочет? Не помните?

— Извините, товарищ лейтенант… — Казаков развел руками. — Налетела, значит, на машину, уперлась в нее, как в стену, и стала.

— Дальше, дальше!

— Я подошел к ней, спросил: кто она, как зовут. Она не ответила. Тут Гарик тоже подошел. Я говорю — ее надо к нам везти. Сели. Пока завелись, то, се, поехали, и где-то возле Профсоюзной я смотрю — она глаза закрыла и как-то набок поползла.

— В машину она к вам легко села? — спросил Гулов.

— Легко, не сопротивлялась, ничего… Ну, я увидел это дело и говорю Гарику — давай в больницу. Ну, и отвезли. Вот и все.

Гулов покачал головой:

— И ни имени, ни адреса?

— Какое там имя! — Казаков пожал плечами. — Может, в больнице знают?

— А число, когда это случилось, вы помните?

— Число помню. Восемнадцатое апреля. У меня на другой день день рождения был…

Гулов прикусил губу. Восемнадцатое апреля… Еще одно совпадение? Ведь в ту ночь вскрыли могилу Кириченко…

Гулов хотел сперва послать в больницу старшего оперуполномоченного Шмарина, который был придан ему в помощь по этому делу, но Шмарин продолжал обход родных и знакомых покойных, пытаясь нащупать хоть какие-то точки соприкосновения их биографий, и отрывать его от этого поручения Гулов раздумал.

Ему удалось довольно быстро отыскать врача, дежурившего в приемном покое в ту злополучную ночь восемнадцатого апреля, и в его присутствии они перелистали книгу регистрации.

— Вот! — остановил врач, немолодой уже хирург, палец против одной строчки. Привезена в три десять. Температура, давление… ну, это вам ни к чему… Камфора, адреналин — у нее что-то с сердцем было, я сейчас припоминаю…

Он еще что-то бормотал под нос, и Гулов уже начал терять терпение, когда, наконец, врач оторвался от книги и спросил:

— Так что вас, конкретно, интересует?

— Кто она, что с ней было?

— Шок. Очень сильный шок. Видимо, ее что-то сильно напугало. Она не соображала, где находится, не реагировала на вопросы…

— Что было потом?

— Потом ее, слава богу, привели в чувство. Утром отправили домой. Что вы, а меня так не известно? Гулов сделал над собой усилие и задал следующий вопрос:

— Она что-нибудь говорила о том, что ее испугало?

— Насколько я помню, нет. Впрочем, у меня не было времени с ней долго беседовать.

— Она была пьяная?

— Абсолютно трезвая.

— Наркотики?

— Едва ли… Думаю, нет.

— Сколько ей лет?

— По ее словам, шестьдесят один. Паспорт мы у нее не спрашивали, как вы понимаете.

— Понимаю. Как вы думаете, что могло ее так напугать? Врач задумался.

— Что конкретно, я вам сказать не могу, конечно. Она рассказать не пожелала, а мы не проявляли настойчивости, так как в подобных случаях назойливыми расспросами можно спровоцировать повторный приступ. Могу только предположить. Что-то действительно очень страшное. Не мальчишка с криком выпрыгнул из-за угла, не с крыши кирпич упал… Что-то действительно ужасное. Ну, не знаю — ведьмы какие-нибудь, вурдалаки, понимаете?

— А если попытаться без вурдалаков? Врач с интересом посмотрел на Гулова.

— Вам, молодой человек, никогда не приходилось переживать так называемый леденящий ужас, когда волосы дыбом встают, и все такое прочее?

— Кет, — сказал Гулов.

— А у меня, было… — задумчиво произнес врач. — Я в детстве утонул. Не тонул, а утонул, самым натуральным образом. Меня, слава богу, откачали, но с тех пор ни к реке, ни к озеру, даже к пруду маленькому подойти не могу. На поезде по мосту едем — я всегда в купе забиваюсь, такая вот история. До сих пор я очень хорошо помню тот дикий ужас, когда я опускался на дно и угасающим сознанием понимал, что это — все, конец… Полагаю, нечто подобное было и у нее.

— Что ж, — сказал Гулов, — попробуем выяснить. Адрес ее у вас есть?

— Остался, если только не наврала… Сейчас… Вот: Фокина Анна Ивановна, Лобачевского, семь. Но имейте в виду: скорее всего беседовать с вами о тех событиях она не пожелает.

В доме номер семь по улице Лобачевского Анна Ивановна Фокина занимала крохотную комнатушку и еще более крохотную веранду, служившую также и кухней. Но именовалось это — "полдома".

Анну Ивановну он застал за штопкой какой-то разноцветной вещицы, назначение которой определить было невозможно, но ветхость не вызывала сомнений.

— Я из больницы, — схитрил Гулов. — Вы у нас лежали в прошлом месяце, помните?

— Ну, помню, — не сразу ответила Фокина. — И чего?

— У нас такой порядок, — продолжал врать Гулов, — что через три недели после выписки мы проверяем, как себя больной чувствует…

— Не слыхала о такой заботе, — проворчала Фокина. — Чего чувствую? Хорошо чувствую. Голова иногда болит. А так хорошо.

Гулов внимательно разглядывал ее. Он уже сталкивался с этой несчастной категорией стариков, живущих на мизерную пенсию.

— Мне надо измерить вам пульс, — сказал он решительно, уповая на то, что Фокиной делали это не слишком часто, и она не сумеет отличить в нем непрофессионала. Анна Ивановна нахмурилась, поджала губы, но штопку послушно отложила и протянула руку.