Сергей Кусков - Художник

– Купили, наверное, сейчас все можно купить.

Следователь замолчал. Молчал и Павел, и тогда Кучумов сказал:

– Значит, отказываетесь давать показания? Хорошо, так и запишем в протокол. …

"С моих слов записано верно". Подпись.

– Гражданин Ермаков, расскажите, как вы убили Бородина Евгения Петровича и куда вы спрятали или выбросили пистолет.

Молчание.

– Значит, отказываетесь давать показания? Хорошо, так и запишем в протокол. …

"С моих слов записано верно". Подпись.

На четвертый день допрос начался вечером, довольно поздно. Павел откуда-то смутно помнил, что ночные допросы запрещены, но не знал наверняка, что это за закон, и с какого времени по этому закону считается ночь, и ничего по этому поводу не сказал.

– Гражданин Ермаков, расскажите, как вы убили Бородина Евгения Петровича и куда вы спрятали или выбросили пистолет.

– Гражданин следователь, вы что, пытаетесь меня убедить, что именно я его убил? В таком случае предъявите доказательства, чтобы я поверил!

– Значит, отказываетесь давать показания?

Следователь сунул руку под стол, как будто нажал там кнопку. Звонка Павел не услышал, звукоизоляция в служебном корпусе СИЗО была хорошая, а через пару минут появился какой-то прапорщик.

– Поработайте с ним, – сказал ему Кучумов.

– Пошли, – хмуро сказал прапорщик.

Они спустились по лестнице в подвал. Перед каждым пролетом прапорщик подталкивал его в спину, чем дальше, тем сильнее, и на предпоследнем Павлу пришлось после толчка ухватиться рукой за перила, чтобы не упасть. Тотчас последовал окрик:

– Руки за спину!

На последнем лестничном марше прапорщик толкнул Павла не вверху, а посреди пролета, когда тот уже не ждал толчка. Павел не удержался и, перелетев через четыре ступеньки, упал на бетонный пол. Пинком подняв, прапорщик повел его дальше, и они пришли в комнату, где обнаружился еще и сержант. Павел уже примерно догадывался, что будет дальше.

– Значит, так! – сказал прапорщик. – Если ты, мужик, все понял, то мы сейчас пойдем обратно, и ты подпишешь, что надо. А если не понял, то это ты зря!

Павел сделал вид, что не понял. 8, или 28, или 128 – Павел сбился со счета.

– Гражданин Ермаков, расскажите, как вы убили Бородина Евгения Петровича и куда вы спрятали или выбросили пистолет.

Молчание.

– Значит, отказываетесь давать показания?

Звонок. Прапорщик.

– Поработайте с ним

Лестница.

– Руки за спину, падла!

Подвал.

Через две недели битья Кучумов сделал Павлу передышку. День его не трогали, а на следующий вызвали на допрос по-человечески – в десять утра.

– Павел Степанович, ну что вы так усложняете себе жизнь? Сознавайтесь. Вот и ваша супруга показывает, что вы грозились убить Бородина.

Кучумов намеренно обращался не "гражданин подследственный", а по имени и отчеству – рассчитывал, что это даст нужный результат. А вот насчет Елены он ошибся. Услышав о том, будто бы его обвиняет бывшая жена, Павел заявил:

– Я вам не верю! Не могла она это сказать! Делайте очную ставку.

– Здесь я решаю, какие следственные действия проводить! – резко ответил Кучумов.

– Что вы зациклились на мне? – спросил Павел. – У Бородина деловые связи. Партнеры, конкуренты, рэкетиры, в конце концов…

– Следствие отрабатывает все версии, – сказал Кучумов. – Или вы думаете, что мы не работаем?

Павел именно так и думал, но обвинять людей голословно не умел.

– Только в тех кругах пока ничего, – продолжал следователь. – И выходит, что все упирается в вас. Как говорил Шерлок Холмс, если отброшены все версии, кроме одной, она и есть верная, какой бы ни казалась невероятной. Павел Степанович, не ухудшайте своего положения, я же вам добра желаю!

– Хорошо. Пишите. Сознаюсь.

Следователь взял ручку. Ермаков продолжал:

– Двадцатого июля, а может, двадцать первого или двадцать второго – точно не помню – я, катаясь в парке на колесе обозрения, фотографировал миниатюрным фотоаппаратом "Киев-30" с верхней точки колеса территорию предприятия акционерного общества "Крылья" и прилегающей к нему воинской части. Да вы записывайте!

– Павел Степанович, бросьте валять ваньку, – устало сказал Кучумов, положив на стол ручку. – Или вы надеетесь, что вас передадут в изолятор ФСБ, а вы им пожалуетесь, что вас пытали? Не надейтесь. Во-первых, ничего нового вы им не сообщите. А во-вторых, они быстренько поймут, что вы все сочинили, и запросят, в чем вас обвиняют здесь. И, когда узнают, что в умышленном убийстве, вы тут же вернетесь к нам. Ну, так как вы убили Бородина?

Павел замолчал и больше не сказал ни слова. Несмотря на это, в тот день его не били.

Снова были прапорщик (а не он, так кто-нибудь другой), лестница и подвал.

Фамилии прапорщика и того сержанта, что был в подвале чаще других (и в первый раз он же), Павел случайно услышал и запомнил. Прапорщик Гормило и сержант Свинцов. Еще двоих, которые "работали" с ним реже, он по фамилиям не знал, а имена слышал пару раз и не разобрал, какое чье. Зато постарался запомнить их в лицо, а память на лица у него была профессиональная.

Снова били.

– Колись, Художник! – говорил ему сидевший вместе с ним в камере парень, которого поймали на карманной краже. – Подпиши, что требуют, а потом на суде откажись, скажешь, что били. Отпустить не отпустят, сейчас такие финты не проходят, а пару лет скостят. На зоне жить можно, а тут забьют насмерть, и ни хрена им за это не будет!

Карманнику было легче: взяли с поличным, он не запирался, и его не били.

Другой сосед по камере, бухгалтер, посаженный за налоговые нарушения, тоже советовал:

– Павел Степанович, да сознайтесь вы, зачем так мучиться?! Все равно каждый человек в чем-то виноват, не в том, так в этом! А кто проскочит, кто попадется, и за что его посадят – это уже судьба. С ней не поспоришь.

Бухгалтер тоже не запирался и соглашался со всеми обвинениями, но надеялся (и не без оснований) с помощью своего адвоката и своей цифири так запутать суд, что никто не понял бы, чем он на самом деле занимался: налоговыми правонарушениями или нормальной хозяйственной деятельностью.

Павел и последовал бы этим советам, но было обидно, что его личная судьба приняла вид милицейского прапорщика.

Через месяц после начала допросов Павлу сломали правую руку. Видимо, это не входило в планы Гормило и Свинцова. Они поволокли его в медпункт, ругаясь между собой, ну, а все тычки и затрещины, которые они предназначали друг другу, достались ему. В медпункте его бросили на кушетку, отчего он почти потерял сознание. Дежурный медик (врач, или фельдшер, а может, вообще медбрат) пощупал руку, отчего Павел потерял сознание совсем, и сказал:

– Перелом.

– А то мы не видим! – ответил Гормило.

Медик почесал в затылке и на невзрачном листке бумаги, незаслуженно громко озаглавленном "История болезни", написал: "Вывих". Потом подумал и добавил ниже: "Споткнулся на площадке, упал с лестницы (со слов больного)".

Ему, в принципе, не жалко было и перелома, но по этому виду травм и так уже вышел прирост по сравнению с прошлым месяцем, а с кого спросят за рост травматизма? А по вывихам еще оставался запас.

Кое как, постоянно сверяясь с потрепанной общей тетрадью, он наложил на руку Павла гипсовую повязку, потом сунул ему под нос ватку с нашатырным спиртом. Как только тот открыл глаза, Гормило и Свинцов подхватили его и поволокли в камеру.

До утра его оставили в покое. Рука болела, Павел всю ночь не спал и, если бы утром Кучумов вызвал его на допрос, сознался бы в чем угодно: в убийстве Бородина, в покушении на римского папу, в том, что пронес под пиджаком в самолет взрывное устройство и в полете привел его в действие…

Кучумов, по-видимому, этого не знал и не вызвал Павла ни утром, ни вечером, а к следующему утру боль стала терпимой, хотя и постоянной. Павел был снова готов сопротивляться, тем более что в утреннем вызове усмотрел подвох.

– Павел Степанович, – обратился к нему Кучумов. Опять по имени-отчеству, что еще больше насторожило Павла.

– Павел Степанович, я подготовил постановление о вашем освобождении, – сказал Кучумов, и это было уже вовсе неожиданно.

– Что, нашли?! – спросил Павел.

– Да, мы нашли убийцу. В связи с этим с вас все подозрения снимаются, и уголовное преследование в отношении вас прекращается. Распишитесь вот тут, и через полчаса вы будете за воротами.

Следователь протянул Павлу бумагу с напечатанными на ней двумя абзацами убористого текста, показал под ними место для подписи.

– Что это? – спросил Ермаков.

– Расписка в том, что вы не имеете к нам претензий.

– Ваши костоломы сломали мне правую руку, – хмуро сказал Павел. – Я что, левой должен расписываться? Эту подпись потом ни один суд не признает, и я же первым от нее откажусь…