Леопольд Тирманд - Злой

— Именно так и было, — подтвердил Гальский.

— Давайте дальше. Вы утверждаете, что рана нанесена чем-то вроде кастета, а может, и перстнем. Поскольку нам известно, что перстни носят на левой руке… — …тогда, принимая во внимание силу удара, — усмехнулся Гальский, — мы придём к выводу, что этот тип либо левша, либо женат и, возможно, носит обручальное кольцо на правой руке. Дорогой редактор, мы на неверном пути. Мне думается, что дедуктивный метод в духе незабвенного Шерлока Холмса и сотен его последователей здесь совершенно непригоден. Это варшавское дело, так мне, во всяком случае кажется; тут следует искать объяснение в проблемах и традициях нашего города, в настроениях и колорите великой Варшавы.

— О чём вы, панове, говорите, ради Бога? — совсем изнервничался сержант.

Глаза раненого тревожно забегали, внимательно изучая собеседников.

— Гражданин капитан, очень прошу, — раздался внезапно чей-то голос. Гальский, журналист и сержант быстро обернулись. Возле барьера, перегораживающего комнату, стояли трое мужчин, рядом сидела на стуле девушка. Несколько милиционеров торчали под стенами.

— Прошу, гражданин капитан, скорее меня освободить, — обратился к сержанту один из мужчин, коренастый, в пальто с узким меховым воротником и с портфелем под мышкой.

Сержант перешёл на другую сторону барьера и принял официальный вид.

— Сейчас составлю протокол, — заявил он, садясь за стол.

— Гражданин врач, — обратился сержант к Гальскому. — В состоянии ли пострадавший давать показания?

— Безусловно, — ответил Гальский.

— Ну, вставай, пан. — Сержант деликатно, но решительно взял раненого за плечо. — Ничего с тобой не сделалось, правда?

— Какой там ещё пострадавший? — громко пробурчал возле барьера старый седоусый человек в фуражке.

Раненый поднялся, сел, потом неуверенно встал. Он был высокий и сильный, в дешёвой измятой синей двубортной куртке, в неопрятном зелёном пуловере под ней. Молодой человек нагнулся к грязному ботинку из дешёвого заменителя замши и завязал шнурок. Ему было не больше двадцати лет.

«Где я его видел? — снова подумал журналист. — Кажется, где-то мимоходом. У него красивые зелёные глаза, но какие-то асимметричные, злые. Что ж… Красота — это, прежде всего, пропорциональность, а у него всё какое-то искривлённое, непропорциональное. Сколько таких лиц проходит ежедневно через пригородные вокзалы, магазины, третьеразрядные столовые».

— Гражданин сержант, вы позволите мне и врачу присутствовать здесь во время допроса? — громко спросил журналист.

— Пожалуйста, — без особого удовольствия разрешил сержант.

— Я ничего не видел, — заявил, назвав свою фамилию и адрес, коренастый человек в пальто с узким воротником. — У меня жена и дети, я страшно устал. Знаете, гражданин сержант, целый день в конторе, в хозяйственном отделе: перья, корзинки для мусора, бумаги… Я стоял в очереди на автобус, паны стали ссориться, я подошёл поближе. А потом всё как-то смещалось, дождь со снегом бил прямо в лицо… Смотрю, этот пан уже лежит на земле. Кажется, кто-то пнул его ещё несколько раз, но кто именно, я не знаю, не видел.

— Можете идти домой, гражданин, — сказал сержант, быстро записывая показания. — Дальше. Кто ещё?

— До свидания, панове, — попрощался коренастый, вежливо приподнимая лыжную шапочку и путаясь в наушниках.

— Это произошло мгновенно, — начал молодой человек в очках, приблизившийся к барьеру. — Меня зовут Анатоль Марчак, я студент политехнического института, живу на Жолибоже. Стоял в очереди на автобус и видел, как эту панну грубо зацепили трое хулиганов. Похоже, они были пьяны. Один из них — вот этот; ещё двое удрали. Когда этот толкнул панночку, вмиг туда кто-то вскочил, словно тень — неуловимый, незаметный. Всё молниеносно закипело, и через минуту этот хулиган лежал на мостовой, а другой стоял на коленях, держась вот так, обеими руками, за голову. Ударов я не успел заметить, всё произошло внезапно, мне только показалось, что эта тень была невысокого роста и, прежде чем растаять в темноте, несколько раз ещё пнула лежащего в голову и в живот. Тут поднялся страшный крик. Вот и всё. Блестяще, не правда ли? С такими нельзя иначе…

— Спасибо, — сказал сержант, — можете идти.

— Панна, — обратился юноша в очках к Марте, — запишите мою фамилию. Я всегда готов свидетельствовать в суде в вашу пользу. Марчак Анатоль, Козетульского четыре. Нужно раз и навсегда покончить с этим хулиганством!

К барьеру подошёл старик в фуражечке. Это была прекрасная фуражка, чистенькая, тёмно-голубая, с небольшим блестящим лакированным козырьком. Она как нельзя лучше подходила к румяному, усеянному мелкими красными жилками лицу с седыми, висячими, как у сома, усами. Старик держался прямо и больше размахивал палкой, которую держал в руке, чем опирался на неё.

— Фамилия и имя? — спросил сержант.

— Калодонт Юлиуш.

— Как?

Журналист, Гальский и сержант, словно по команде, глянули на старика.

— Я же говорю: Юлиуш Калодонт.

— Гражданин… — лицо сержанта смягчилось из-за попыток побороть усмешку, но тут же стало важным, почти до суровости. — Вы что, шутите с этим? — Он жестом изобразил, что чистит себе зубы.

— Ну что вы, пан начальник! — с упрёком бросил старик. Потом расстегнул поношенное, но чистенькое пальто. — Вот мой паспорт.

Гальский и журналист не выдержали и перегнулись через барьер. В паспорте стояло чёрным по белому: Юлиуш Калодонт.

— Ладно, гражданин Калодонт, — в отчаянии проговорил сержант.

— Что же дальше?

— А то, что я бы с них живьём шкуру содрал, с этих хулиганов, босяков, проходимцев! До того дошло, что женщина не может перейти улицу в семь часов вечера, пан начальник. И где? На площади Трёх Крестов. Я киоскёр издательства «Рух», работаю в киоске, возле института глухонемых. Этот мерзавец… — Калодонт указал дрожащей в его руках палкой на парня в вельветовой куртке, — подошёл ко мне за сигаретами, а его товарищ накинулся на эту панну. Выбил у неё из рук лекарства, всё покатилось в грязь… Я видел, всё видел. Этот, что тут сидит, подскочил к панне и ударил её, толкнул изо всех сил, даже стена киоска застонала… А потом…

— Что потом? — воскликнул Гальский.

— Потом из толпы выскочил огромный, с красивым лицом пан, я сам видел, Богом клянусь, великан, с львиной гривой… Одним взмахом руки повалил всех этих негодяев и…

— Попался бы этот лев ко мне в руки, — злобно буркнул сержант.

— Ну и что? Что дальше? — бросил Гальский.

— Этого я уже не знаю. Исчез так же, как и появился. Не знаю, куда он делся. Но так им и надо, этим поганцам, хулиганам, сукиным детям! — Тут старичок сделал воинственный жест палкой.

— Спокойно, — остановил его сержант. — Вы, пан, можете идти. То, что вы говорите, не добавляет к делу ничего нового.

— Как это ничего нового?.. К вашему сведению, пан начальник, я остаюсь. Может, я ещё понадоблюсь панне… — Калодонт отвесил рыцарский поклон в сторону Марты.

— Прошу, панна, — вежливо обратился сержант к Марте. Марта встала и подошла к барьеру. У неё был грустный и утомлённый вид.

«Какая хорошенькая!..» — быстро подумал журналист и снял шляпу.

«Бедняжка…» — подумал доктор Гальский. И неожиданно для самого себя сделал шаг вперёд — к ней.

— Прошу пана, — обратилась Марта к сержанту, — мне всё это представляется каким-то недоразумением. Действительно, эти молодые люди вели себя нагло, даже грубо. Но я не знаю… может, это дождь со снегом, вихрь, а может быть, я слишком спешила и нечаянно толкнула кого-то из них. Я готова признать свою вину и извиниться, но дело не в этом. Я бежала домой, к больной матери. Несла лекарства, которые достала с большим трудом. Главное, что я лишилась этих лекарств и действительно не знаю, по чьей вине, — может, и по моей.

— По чьей вине! — воскликнул Калодонт. — По вине этих паршивцев, пан начальник! Пристать к девушке им захотелось… Я бы их на год тюрьмы каждого!..

— Ваша фамилия, панна? — сухо, но вежливо спросил сержант.

— Маевская. Марта Маевская. Двадцать четыре года. Работаю секретарём в дирекции Национального музея.

— Это для меня не так важно, — заявил сержант. — В принципе вы, панна, присутствовали при том, как ранили этого человека. Что вы можете сказать по данному поводу?

— Немного, скорее — ничего. Этот пан изо всей силы толкнул меня на киоск, на минуту у меня перехватило дыхание, и тогда-то всё и случилось. Когда я пришла в себя, всё уже кончилось, и этот пан лежал на земле. Может, только…

— Что такое? Говорите.

— Не знаю, возможно, мне померещилось — результат нервного перенапряжения, эта погода… Я не хочу выглядеть смешной…

— Скажите, прошу вас, — мягко проговорил Гальский. Марта повернулась к нему и увидела худое мальчишеское лицо и спокойные голубые глаза.