Светлана Успенская - Королеву играет свита

За девять лет жизни здесь Гонсалвиш выучился неплохо говорить по-русски, обрусел, полюбил местную кухню (русские блюда он обычно приправлял немыслимым количеством острого перца) и местных людей, внешне суетливых и озабоченных, но внутренне, по своей сути, столь же ленивых, как и африканцы.

Его дети учились в московских вузах, жена умело торговалась на рынке с азербайджанцами в мясных рядах, а сам он очень любил холодным зимним вечером нежиться в жарко натопленной комнате с газетой на коленях и рюмкой дорогого коньяка в руке…

Лайнер торжественно замер, подали трап. Встречающие выстроились вдоль ковровой дорожки. Духовой оркестр застыл в напряжении, готовясь грянуть государственный гимн.

— Божественная Ниночка Николаевна! — нарочито сладко лепетал Макс, мелким бесом подскакивая к предмету своего обожания. — Чудненько, чудненько выглядите, дайте ручку поцеловать… А я с вами обратно на вашем лимузинчике, а? Подбросите, а? Несравненная!

— Не мельтеши! — в сердцах бросила Нина Николаевна назойливому прилипале. Было видно, что она волнуется и старается это скрыть.

— Что знаю, что скажу! — заворковал Макс. — Ирочка-то, Ира…

— Что Ира? — нахмурилась царственная Нина Николаевна.

— Опять с этим… — хихикнул Макс. — Ну с тем, да вы помните… Бедная девочка… Просто котеночек! Мерзавка, опять спуталась… А вот и она!

Нина Николаевна мимоходом оглядела фигуры, спешащие по летному полю, и холодно отвернулась. Ее отношения с младшей дочерью оставляли желать лучшего.

Но все это потом, потом… Сейчас главное — отбыть официальное мероприятие, в которое ее втравили, угрожая именем президента.

Распорядитель, худощавый господин в крупных очках и с красноватым ринитным носом, приблизился, чтобы дать последние наставления.

— Нина Николаевна, все как договаривались… Сначала рукопожатие официальных лиц, потом идете вы… Легкие объятия, можно троекратный поцелуй — это очень по-родственному и очень по-русски. Несколько приветственных слов, улыбка… Далее госпожа Касабланка направляется на деловой обед с президентом, и вы свободны. Прессу мы организовали — только проверенные издания, подконтрольные правительству. Все будет подано без лишней шумихи, мы на всех этапах курируем освещение правительственных визитов.

— Хорошо, только не ждите, чтобы я кинулась ей на шею! — Нина Николаевна окатила распорядителя мрачным взглядом, будто ледяной водой. Но тому от подобных взглядов было ни тепло, ни холодно. Он таких взглядов перевидал на своем веку…

— Конечно нет! Это же не предусмотрено протоколом, — кивнул распорядитель и в ту же секунду незаметно растворился в толпе.

Тем временем хаотически клубящаяся группа людей на летном поле, повинуясь неведомым указаниям, вдруг организовалась нужным образом. Метрах в двадцати возле трапа возвышался премьер-министр с переводчиком, за ним маячила охрана. В спину охране дышал посол Гонсалвиш с супругой, а далее располагалось семейство. Тарабриных со свитой в образе навязчивого Макса. Арьергард встречающих составляли репортеры и операторы, выискивавшие нужный ракурс для съемок.

Тем временем чернокожий стюард на трапе вытянулся во фрунт. Из-за его спины показалась фигура в белом. Это была госпожа президент.

— Костюмчик у нее от Шарля Кастельбажака, не иначе! — Дарья жадно впилась в белую фигуру среди серых пиджаков свиты. — И пальтишко подбито шкурой барса! Наверняка натюрель!

— Не такая уж она и черная, мерзавка! — хихикнул ей на ушко Макс. — Она совсем не похожа на…

Он не договорил — старшая Тарабрина взглядом заткнула ему рот.

Макс еще раз мелко хихикнул и стушевался. Он влюбленно впился взором в лицо своей повелительницы и одними губами шепнул:

— Волнуется, божественная… Царица снов моих… Боится, гадина!

Трясется вся, аж губы под помадой побелели! А чего этой старухе бояться, кроме смерти?

По трапу с официальной торжественностью спустилась африканская делегация.

Премьер-министр, осанистый господин с физиономией профессионального бабника, любезно осклабился и сделал шаг навстречу.

— Приветствую вас на российской земле, — гулко произнес он, пожимая руку высокой гостье.

Переводчик за его спиной чуть слышно прошелестел перевод.

Гостья улыбнулась, обнажив великолепные белые зубы, и, отчаянно нарушая протокол, по которому независимо от лингвистической образованности дипломатов разговор между ними должен вестись исключительно при посредстве переводчиков, на чистом русском языке произнесла:

— Здравствуйте!

Оркестр грянул гимн. Защелкали затворы фотоаппаратов, засверкали вспышки, загорелся красный глазок кинокамеры. Историческое рукопожатие русского премьер-министра и главы республики Нгола зафиксировали все ведущие мировые и отечественные информационные агентства.

Официальное приветствие на этом было закончено.

— А сейчас у нас небольшой сюрприз, — неожиданно тепло улыбнулся премьер-министр. Его бархатный голос зазвучал интригующе. — Мы знаем, что вас, госпожа президент, связывают с Россией не только военные и политические связи, но и родственные…

Глаза собеседницы удивленно расширились, ресницы испуганно встрепенулись. Она поняла, кого он имел в виду, но была совершенно не готова к этому.

Распорядитель незаметно махнул рукой, толпа шевельнулась, чьи-то умелые руки вытолкнули вперед Нину Николаевну с опрокинутым лицом.

Возникла напряженная пауза, которую следовало немедленно прервать.

Распорядитель мягко поддел старшую Тарабрину под локоток, справедливо полагая, что именно она должна играть главную скрипку в семейном концерте.

Нина Николаевна с трудом взяла себя в руки. Кашлянула. Гордо вскинула голову. В приветливой улыбке приподняла брюзгливо опущенные углы губ. Сделала шаг навстречу. С отрепетированной сердечностью протянула руки вперед.

— Добро пожаловать, дорогая Лара, — произнесла она. Казалось, будто она играет сцену из роли, слова которой давно забыты, а записи утрачены. Она играла простую русскую женщину, приветствующую в родных пенатах путешественницу. Она играла саму себя, такую, какой ее знала вся страна, — величественную, великодушную, сердечную.

Гостья из далекой африканской страны приняла эту игру за чистую монету.

Неожиданно ее глаза влажно блеснули, а лицо, на смуглой коже которого проступила землистая бледность, осветилось сердечной улыбкой.

— Здравствуй, дорогая бабушка, — произнесла ее превосходительство госпожа Касабланка и прижалась губами к щеке пожилой женщины.

Наезд телевизионной камеры. Хаотические вспышки фотоаппаратов. Улыбка премьер-министра. Шепот распорядителя:

— Все, Нина Николаевна… Уходите, спасибо, все отлично…

Серые суконные фигуры умело оттеснили Тарабрину на задний план. Рядом послышался дребезжащий смешок вездесущего Макса, который чувствовал себя как рыба в воде в любой пикантной ситуации.

— Пожалте ручку, госпожа президент! Королева! Позвольте представиться, Макс Руденко, в некотором роде актер. Божественная!.. Просто царица! Какие глазки! Позвольте засвидетельствовать…

Охране стоило больших усилий оттереть назойливого ухажера за кулисы.

Итогом их дружных усилий для Макса стали несколько свежих синяков вдобавок к десятку старых, которыми его давеча одарили недоброжелатели.

Вскоре правительственный кортеж, воя сиренами и сверкая проблесковыми маячками, умчался по направлению к городу. С ними уехал и посол Гонсалвиш со своей супругой. Потрясенная семья Тарабриных погрузилась в вишневый лимузин, презент одного из поклонников матери, и тоже уехала.

Оркестранты нестроевым шагом двинулись к автобусу, грея замерзшие на ветру руки, красные, точно раковые клешни. Служители скатывали дорожку возле трапа.

На поле остался только один Макс. Потирая ушибленные бока, он изрыгал проклятия:

— Мерзавцы, гады! Черножопые обезьяны! Меня, русского человека, какие-то негры избили! Да я им яйца откушу и брошу на сковородку жариться! В зоопарк сдам в клетку с гориллами! Гниды, сволочи, уроды!

Обнаружив, что его оставили не только черные уроды, но и любимая покровительница, Макс окончательно расстроился. С мечтой добраться до города в тепле и неге комфортного автомобиля пришлось проститься. Макс отряхнулся, как мокрая собака, и жадно облизнулся. Глазки его угрожающе сверкнули.

— Ладно, мерзавка, так-то ты мое добро помнишь, — грозно просипел он, адресуясь к уехавшей пассажирке вишневого лимузина. — Еще пожалеешь, толстая старая климактеричка. Грымза коммунальная!

В аэропорту Макс нашел свободный таксофон и, обиженно шмыгая носом, прижал к уху трубку.

— Сладенький мой! — задушевно пропел он. — Прелесть моя! Узнал? Сон очей моих! Отарик, ты гений! Но ты мерзавец, как родному тебе говорю… Дрянь ты эдакая… Знаешь новости про нашу старую злобную дуру? Не знаешь? Денежек немного подбрось, тогда расскажу. Ты умрешь! Твои читатели сдохнут от восторга.