Ольга Лаврова - До третьего выстрела

— Имею два привода: за разбитое окно и за то, что назвал дуру дурой. Мать — дворник, — Сенька начинает вибрировать. — Отец автоконструктор и пьяница. Находятся в законном разводе.

— Спокойно, стажер. Анкетные данные устраивают. Дату рождения. Когда подарки дарить?

— Тридцать первого февраля.

Фитиль улыбается одобрительно: здесь ценят выдумку.

— Почем фунт лиха? — спрашивает сам «председатель».

— Выдается бесплатно, посуда своя, — без запинки отбивает Сенька.

— Для начала достаточно, — решает Миша. — Познакомьте новичка с принципами.

— Принципов покровительства самим себе имеется шесть, — приосанивается Леша. — Стажеру полагается знать три. Запоминай. Бей первым! Смейся последним! И не мешай себе жить, это сделают другие. Приемлешь?

— Само собой. Только почему — «смейся последним»?

— Потому что хорошо смеется — кто? — подсказывает Фитиль.

— А-а, понял.

— Голосуем. Кто «за»? — и Леша первым поднимает руку. — Единодушно. Решение будет утверждено общим собранием, когда съедутся остальные ребята. От имени коллектива поздравляю. Запомни этот миг своей жизни, о Гвоздик, и постарайся дорасти до Гвоздя! Есть стажеру задание?

— Пусть что-нибудь придумает, — капризно складывает губы Наташа. — Чтобы не было скучно.

— Натка, человечество создало целую индустрию развлечений и все продолжает скучать.

— Ну пусть хоть попробует! — настаивает она.

— Придется поднатужиться, брат-стажер, — решает Леша. — Попытайся нас чем-нибудь развлечь. Или хоть удивить.

Знаменский допрашивает простуженного мужчину лет сорока: Губенко.

— Гражданин следователь, ну ни сном, ни духом! — клянется тот. — Я как освободился, жена ультиматум поставила: если, говорит, еще хоть с одной уголовной рожей увижу, — конец. Высчитала, что до дому ходу двадцать две минуты. В восемнадцать ноль-ноль смена кончается, в восемнадцать десять я на проходной, в восемнадцать тридцать пять ужин на столе, и я должен быть как штык, иначе допрос похуже вашего. Хоть соседи, хоть кто хотите подтвердит!

— Жестокая женщина. Позавчера тоже весь вечер провели с женой?

— Она к сестре ездила. А я дома футбол смотрел.

— Хорошая была игра?

— Ну!!

— А куда же вы сломя голову бежали этак в середине второго тайма? Как раз невдалеке от ограбленного магазина?

Допрашиваемый шмыгает носом.

— Эх, мать честная…

— Так куда бежали?

— Футбол смотреть, — уныло говорит он.

— Забавно.

— Телевизор испортился, гражданин следователь. Острый момент, атака на наши ворота, а он, паразит, хлоп — и сдох. Пришлось бегом к дружку — досматривать.

— Не застали его?

— Почему? Застал. Если надо, он подтвердит.

— Но кто мне подтвердит, откуда вы прибежали к дружку? Кто подтвердит, что до той поры сидели дома у телевизора?

— Соседку спросите. Я сначала к ней рвался. Не пустила. Тут международного значения матч, а она муру смотрит, танцы какие-то!

— Ну хорошо, допустим, все все подтвердят. Как мы определим промежуток, в который вас уже не было дома, но еще не было у приятеля?

— Экран у меня вырубился на девятнадцатой минуте. К Федору я ввалился, когда штрафной назначили. Второй гол уже при мне забили. Выходит, минут девять я прозевал.

— Сколько из них вы препирались с соседкой?

— Показалось долго, но, наверно, минуты три.

— Сбрасываем три минуты, остается шесть. Какую часть пути занял переулок?

— Примерно полдороги.

— Значит, вы находились поблизости именно в то время, когда ограбление совершалось или когда грабитель удирал с места преступления. Не заметили чего-нибудь, что может нас интересовать? Думаю, вопрос понятен.

— Понятен… — мужчина тяжело вздыхает. — Парень там один ошивался, гражданин следователь. Тогда я, конечно, ноль внимания, но как теперь рассуждаю — по разным признакам — в общем, на стреме он стоял… Главное, видел я его раньше. Лицо знакомое.

— Где?

— Не помню.

— А если сосредоточиться?

— Пробовал уже, самому интересно. Но вот хоть убей!

— В какой обстановке вам его легче представить: в парикмахерской? в метро? в поликлинике? сигаретами торгует?..

На каждый вопрос Губенко отвечает секундной задумчивостью и пожиманием плеч.

— Опишите его.

— Да так себе, белобрысый, крепкий, румяный. Без особых каких примет. Года двадцать два или двадцать пять. Блондины, они моложе выглядят, личное наблюдение.

— Не мешало бы прийти в милицию и поделиться личными наблюдениями, чтобы вас не разыскивали как предполагаемого сообщника.

— Да ведь, гражданин следователь…

— Между прочим, товарищ следователь.

— Правильно, товарищ следователь. Вы учтите мою ситуацию: соседка пожаловалась жене, что я ее обругал за телевизор по-нехорошему, я жене объясняю обстоятельства, но я говорю, что бегал к Сосновым, а бегал-то я к Феде Антонову потому что до него ближе, а Федор тоже судимый и, значит, по жениному пониманию, он для меня под запретом, а она мне ультиматум поставила, так что теперь, если узнает, она мне такое выдаст…

Миша Мухин, он же Сэм, валяется дома на диване с книгой. В соседней комнате вполголоса препираются мать Миши и ее отец, древний благообразный старец.

— Папаша, послезавтра Константин из поездки вернется. Скажите вы своим богаделкам, чтобы не ходили пока.

— Неча ими брезговать! Сестры они мне по древлепрославленной нашей вере.

— Вам — сестры, а Косте — хуже горькой редьки.

— Срамишь седины мои, Аксинья. Чужие люди идут за духовным наставлением, а родная дочь лба не перекрестит. Гореть тебе дура, в геенне огненной.

— Да отстаньте, папаша, молюсь, молюсь я.

— Когда тебе молиться, ты телевизор смотришь.

— А то вы не смотрите!

Чего дед не желает слышать, то он попросту пропускает мимо ушей.

Мухина переобувается в передней.

— В магазин? — осведомляется дед.

— Хлеба к обеду.

— А что на обед?

— Щи вчерашние да яичницу зажарю.

— Знаешь ведь, что нынче постный день! — Нет чтобы отцу грибочков подать, рыбки. Котлеты да яичницы — словно назло во искушение вводишь!

— Грибочки, папаша, на базаре кусаются. И рыбка в цене: вы ведь не селедку просите, а что поблагородней.

— Константину небось припасла уже и красненького и беленького. Как приедет, пир горой. А отцу жалеешь!

— Мне ваши посты влетают дороже пиров! — Она направляется к двери.

— Стой! Куда простоволосая? — и таким грозным тоном, что Мухина без звука повязывается косынкой.

Дед переключается на Мишу.

— Все читаешь?

— Что поделать, грамотный.

— А чего читаешь?

— Исторический роман.

— Из какой же истории?

— Времен царя Алексея Михайловича.

— Тьфу! С него вся скверна пошла.

— Никона разжаловал, что ли?

— Не разжаловал, а низложил на собрании всех патриархов. Законно низложил.

— Тогда какие к Алексею Михайловичу претензии?

— Исконное наше двоеперстие, истинное, кто запретил? Никон. До Никона все двумя перстами крестились. А если Никона потом вон, да в простые монахи, можно сказать, как врага народа, то почему троеперстие его сохранили? Как об этом в романе объясняется?

— Никак.

— Дурак твой историк.

— Дед, ругаться грех, — уличает Миша.

— С вами кругом грех.

За окном слышен условный свист. Перед домом дожидается вся компания. Выбегает Миша. Обычные приветствия, и дальше разговор на ходу.

— Чего застрял?

— Дед все ведет среди меня религиозную пропаганду.

— И как ты?

— Ничего, мне на пользу: заставляет извилиной шевелить. Слушайте, какую недавно мыслишку подпустил. Насчет происхождения людей. Если, говорит, человек — венец творения, по образу и подобию, то с него и спрос великий. Происхождение, так сказать, обязывает. Поэтому, говорит, вы нечестивцы, и решили быть лучше от обезьян. С обезьяньих потомков что возьмешь? Никакой ответственности. Если говорит, считать, что ваши прабабки нагишом по деревьям скакали, тогда, говорит, конечно, кругом сплошной прогресс. Хоть бомбы друг в друга кидайте, хоть пьяные под забором дрыхните — все равно можете гордиться и возноситься, потому что обезьянам до вас далеко. Даже последний, говорит, болван все ж таки на двух ногах ходит и даже в штанах.

— Богатая идея! — смеется Леша.

Наташа добавляет:

— И с ядом.

— А что ты ответил? — спрашивает Сенька.

— Начал про эволюцию, про научные данные. А он говорит: ваша «еволюция» — чушь. Небось, говорит, сколько ни копают, а в главном-то месте дырка. Тут обезьяна — тут человек, а переходного звена промеж них нету.