Лейф Перссон - Подлинная история носа Пиноккио

– Можно себе представить, – ухмыльнулся Бекстрём.

– Знаешь, я не думаю, что она придумала все, о чем говорит. Если, конечно, не принимать во внимание те или иные преувеличения, какие мы с тобой и нам подобные давно привыкли пропускать мимо ушей. Она действительно боится. За свою жизнь просто-напросто. А если говорить об угрозе, про которую она рассказывает, там все не слишком хорошо. Чистая статья уголовного кодекса, вне всякого сомнения.

– Вот как, – сказал Бекстрём. – И что произошло?

«Я просто сгораю от любопытства, – подумал он. – Можно что угодно говорить о коллеге Карлссон, но ее не легко напугать».

– Я сейчас расскажу, но у меня не укладывается в голове другое.

– А именно?

– Я и представить себе не могу, чтобы то, о чем идет речь, исходило от старой госпожи Линдерот. Это уж чересчур для приятной пожилой дамы. Просто невозможно поверить, но, по словам Фриденсдаль, та на сто процентов уверена, что именно соседка стоит за угрозами в ее адрес.

– Ладно – сдался Бекстрём. – Я слушаю.

В четверг Фрида Фриденсдаль оставила свое рабочее место в Щисте в пять часов вечера, спустилась в гараж, села в автомобиль и взяла курс на торговый центр Сольны, чтобы купить все необходимое на выходные. Закончив с этим, она поехала домой в Фильмстаден, намереваясь немного перекусить, посмотреть телевизор, а потом лечь спать.

– Согласно ее данным, она оказалась у себя в квартире примерно в четверть седьмого. Приготовила еду, поговорила с подругой по телефону. Села смотреть новости по телевизору и вдруг услышала звонок в дверь. По ее мнению, на часах было чуть больше половины восьмого.

– Она заперлась изнутри, когда пришла? – спросил Бек-стрём, уже сумев просчитать дальнейший ход событий.

– Да, дверь была заперта. Сначала она посмотрела в глазок, поскольку не ждала посетителей, а незнакомым людям предпочитает не открывать. Снаружи стоял мужчина в синей куртке того рода, какие носят посыльные, с большим букетом в руке. Она решила, что он доставил ей цветы по чьему-то заказу. И открыла.

– Они никогда ничему не учатся, – прокомментировал Бек-стрём.

– Потом все, очевидно, происходило очень быстро. Он входит в квартиру. Кладет цветы на столик в прихожей. Смотрит на нее, прикладывает палец к губам, призывая к молчанию, но ничего не говорит. Потом показывает на диван в гостиной. Она идет туда и садится. И сама описывает свое состояние так, словно внезапно почувствовала пустоту внутри, страх за жизнь. У нее и мысли не возникло закричать. Перехватило дыхание, и она даже не осмелилась поднять на него глаза. Чуть не лишилась чувств, бедняга.

– И в чем же состояло послание?

– Сначала он вообще не произносил ни слова. Просто стоял там, а потом заговорил совсем тихо, почти дружелюбно, как бы уговаривая, если можно так сказать. Работающий телевизор мешал ей разбирать слова. Но речь шла о трех вещах. Во-первых, он и она никогда не встречались. Во-вторых, она никогда больше ничего не скажет об Элизабет, а если ее все-таки спросят, то ей нужно только хвалить соседку и особенно превозносить ее любовь к животным, рассказывать, как хорошо она заботится о них. В-третьих, он сейчас уйдет. А она должна сидеть на диване еще четверть часа после того, как дверь закроется за ним, и никому ни звука не скажет о том, что сейчас происходит.

– Элизабет? Он назвал госпожу Линдерот Элизабет? Она абсолютно уверена в этом?

– На сто процентов.

Инспектор Анника Карлссон кивнула в подтверждение своих слов.

– Он сказал еще что-нибудь?

«Дрянное дельце!» – подумал Бекстрём.

– Да, к сожалению. Покончив со вступительной частью, которую я сейчас описала, он достал выкидной нож или стилет. Потерпевшей показалось, словно нож неожиданно появился у него в руке. Мужчина просто тряхнул правой рукой, и вот он уже стоит с ним. И, на мой взгляд, речь идет о выкидном ноже или стилете. По ее словам, он был в черных перчатках. Вообще она только тогда и заметила перчатки у него на руках и, если верить ей, уже не сомневалась в его намерениях убить или изнасиловать ее.

– Но он не сделал этого.

– Нет, просто улыбнулся ей. Посмотрел на нее и сказал, что, если она не последует его добрым советам, ей мало не покажется. Он по-прежнему сжимал нож в руке, так что смысл его послания был вполне понятен. Потом он ушел. Забрал цветы по пути. Захлопнул дверь и исчез, словно его и не было. Никаких свидетелей. Никто ничего не видел и не слышал.

– А она сама не могла все придумать?

– Ты бы видел или слышал ее. Этого хватило за глаза, чтобы убедить меня.

– А что было потом?

– Она сидела на диване и дрожала, пока не смогла хоть как-то взять себя в руки. Тогда сразу бросилась звонить подруге, той самой, с которой разговаривала около семи часов. Когда она набирала номер, было, согласно ее мобильному, двадцать одна минута девятого вечера. Подруга пришла, забрала ее, и они вместе приехали к нам и написали заявление. Его приняли в четверть десятого.

– А что подруга? Ты разговаривала с ней?

– Нет, потерпевшая отказывается сообщить ее имя. Та сидела на допросе в качестве свидетеля для моральной поддержки, и тогда она назвалась Лизбет Юханссон и даже дала номера своих телефонов. Домашнего и мобильного. Но, к сожалению, все оказалось вымыслом. Именно она, подруга, якобы была замужем за полицейским, который избивал и насиловал ее. Я, естественно, спросила нашу потерпевшую, почему она или они обе поступают таким образом. По ее словам, ни одна из них не доверяет полиции.

– Есть описание внешности того типа? Она смогла составить нечто подобное?

«Отказывается говорить, как ее зовут и где они живут, но защищать-то мы их должны, – подумал Бекстрём. – Вот лесбиянки чертовы!»

– Да, и по-настоящему хорошее. К сожалению, оно подходит слишком многим, кто трудится на данном поприще. Преступник был одет в темные брюки и короткую синюю куртку с капюшоном из напоминающего нейлон материала. Никаких наклеек или надписей на ней не было, и по данному пункту у нее нет сомнений. Черные перчатки. Однако относительно обуви она не столь уверена. Как ей кажется, речь идет об обычных спортивных туфлях, кроссовках. Белые тенниски, как она говорит. Ростом он примерно метр девяносто. Крепко сложенный, хорошо тренированный, выглядит сильным. Худое, овальной формы лицо с четко выраженными чертами, коротко подстриженные черные волосы, темные, глубоко посаженные глаза, характерный слегка согнутый нос, выступающий подбородок, на щеках трехдневная щетина. Говорит на идеальном шведском без акцента, никакого запаха табака, пота или парфюма. Ему между тридцатью и сорока.

Анника Карлссон делала пометки в своих записях, пока говорила.

– Вот в принципе и все. Я собиралась приготовить подборку фотографий и предложить потерпевшей взглянуть на них. Если она согласится на новый допрос. Как только мы закончим совещание, вы получите и само заявление, и распечатку нашей с ней переписки по электронной почте.

– Замечательно, – сказал Бекстрём и на всякий случай поднял руку с целью предупредить возможные вопросы и пустую болтовню. – Если ты позаботишься о ней, я возьму на себя то, что наши коллеги из Сити нам навязали. Остается второе, – продолжал он. – По твоим словам, у тебя было два дела. И о чем там речь?

«Лучше сразу разобраться и с ним», – решил он.

– Конечно, – сказала Анника Карлссон и отчего-то поджала губы. – Хотя, по-моему, пусть лучше Йенни представит его нам. Она занималась им.

Йенни, подумал Бекстрём. Йенни Рогерссон, его последнее приобретение и самая молодая сотрудница, которую он лично завербовал в свой отдел. Блондинка с длинными волосами, белоснежной улыбкой и шикарным декольте. Единственная отдушина в том дурдоме, где ему приходилось проводить свои серые будни. Услада его глаз и бальзам души, будоражившая его фантазию и дарившая надежду на другой и гораздо лучший мир даже в такой понедельник, как этот.

– Спасибо, Анника. – Йенни Рогерссон склонилась над стопкой бумаг, лежавшей перед ней на столе.

– Я слушаю, – бросил Бекстрём коротко.

«Здесь ведь я отдаю приказы, если кто-то забыл».

– Спасибо, шеф, – сказала Рогерссон. – Да, если начинать с заявления о преступлении, то оно поступило в прошлый понедельник, 20 мая, во второй половине дня. Его оставили у дежурного, но, кто именно, неясно, поскольку там тогда хватало народа. Кому-то требовалась помощь с паспортом, другим с чем-то иным. Заявление анонимное. Письмо адресовано нашему участку, и в самом верху на нем указан адресат. Я цитирую: «В криминальный отдел полицейских властей Сольны». Ниже в качестве заголовка, я также цитирую: «Заявление об избиении на парковочной площадке около дворца Дроттнингхольм в воскресенье 19 мая сразу после одиннадцати часов вечера». Конец цитаты. Само событие, следовательно, произошло предыдущим вечером. Вот и все, что пока можно сказать об этом.