Татьяна Гармаш-Роффе - Голая королева

– Вы комнату вашей жены осмотрели?

– Да. То есть я там был, но ничего особенного не заметил. Если же под словом «осмотреть» вы имеете в виду, что я должен был заглянуть во все шкафы или под кровать…

– Письмо она вам не оставила?

– Письмо? Какое письмо?

– Записку, письмо – например, что она поехала навестить свою подругу или маму… – Кис, проигнорировав салфетку с ножом и вилкой, соорудил себе бутерброд и отправил его в рот, прихлебнув кофе.

– Нет… Я не смотрел специально, но я бы увидел, если бы она мне его оставила. Оставляют ведь на виду, не так ли? Вот, а на виду ничего нигде нет. И потом, какая подруга ночью? Лина такая домашняя, она не могла уйти ночью… К тому же у нее подруга всего одна, еще со школы, и живет она в другом городе. А родители у нее умерли.

– Вы не ссорились вчера вечером?

– Мы с женой вообще никогда не ссоримся. И потом, я вам уже описал, как прошел вечер, – с нажимом добавил он. – Если бы мы поссорились, я бы вам сказал!

– В каком она вчера была настроении?

Мурашов пожал плечами:

– В обычном. Как всегда.

– А всегда в каком?

– Трудно определить словами… Ровное. Немного задумчивое… Она натура мечтательная, любит книги…

– И ничего необычного, никаких перемен в ее настроении вы не заметили? Ни вчера, ни в последнее время? Она не нервничала, не была чем-то озабочена?

– Да нет, пожалуй, все как обычно.

– Раньше случалось, что она ночью уходила из дома?

– Никогда. – Мурашов взял нож и вилку, отрезал себе аккуратный ломтик буженины, разместил его на тарелке, затем отрезал от него еще меньший кусочек и стал жевать без аппетита, отламывая хлеб маленькими кусочками. Кис с неприязнью проследил за его жестами. И чего мужик выделывается?

– По крайней мере, мне об этом ничего не известно, – задумчиво уточнил Алекс, прожевав. – Теоретически я не могу поручиться за то время, когда я сплю… Нет, я уверен, что нет. Бывает, она сидит вечерами на террасе в саду. Она, как я вам говорил, любит помечтать, подумать.

Дал, что называется, развернутый ответ. Мурашов все больше раздражал Киса.

– Еще вопрос. И я вас прошу на него не обижаться (скоро и я начну изъясняться, как на дипломатическом приеме! – злился Кис): допускаете ли вы, что у вашей жены могло быть назначено свидание?

Мурашов мило улыбнулся.

– Я понимаю, что вы не знаете Лину. А ваш опыт позволяет предполагать всякое. Но я – я не допускаю. И знаете почему? Ведь если я вам скажу, что я доверяю своей жене, вы подумаете: ну и осел. Правильно? (Кис не ответил.) Нет, – продолжал с торжествующей улыбкой Мурашов, – для вас я приведу другой довод! Когда она уходила спать, я сказал ей, что, может, зайду еще ее поцеловать. А вряд ли жена пойдет на тайное свидание, зная, что к ней зайдет муж!

Он посмотрел на Киса, будто хотел проверить, какое впечатление произвели его выкладки. Такой душка, всеобщий любимчик, ждет похвалы. «Не дождешься», – злорадно подумал Кис.

Улыбка Мурашова медленно погасла.

– Ее украли, – неожиданно сказал он, тревожно и нетерпеливо дернувшись на стуле.

– Из ваших слов я сделал вывод, что у вас с женой раздельные спальни. Означает ли это, что у вас есть какие-то проблемы во взаимоотношениях?

– Нет, ни в коей мере. Просто мы решили, что так удобнее. Мы ложимся спать в разное время… Образ жизни, понимаете, не совсем совпадает, я работаю часто дома… Но у нас с Линой прекрасные отношения. Прекрасные!

Он подлил коньяку детективу, налил себе и отхлебнул глоточек. Кис опрокинул свою рюмку целиком.

– Коньяк имеет смысл пить маленькими глотками… – произнес Алекс. – Это не водка.

Кис удивленно вскинул глаза. При чем тут коньяк? У него жена пропала, а он – про маленькие глотки толкует!

– Учту, – буркнул он.

– Просто иначе вы не сможете почувствовать вкус коньяка, – приятно улыбнулся Алекс. – Водка не имеет вкуса, и ее глотают залпом, потому что в водке ценят в первую очередь эффект. А в коньяке, наоборот, вкус… – И он снова дружески улыбнулся.

– То есть вы меня вовсе не хорошим манерам учите, – с вызовом произнес Кис, – а просто обо мне заботитесь, даете дельный совет? Так надо понимать?

– Разумеется, – удивился Алекс. – Как бы я мог себе позволить вас учить?

«Та-а-ак, – сказал себе Кис. – Спокойно. Вдохнули – выдохнули. В конце концов, это твой клиент. Нравится – не нравится тебе Мурашов, а работа есть работа».

– Можно закурить? – спросил он.

– Прошу вас.

Алекс придвинул ему девственно-чистую пепельницу. Кис провокаторски выпустил вонючее облако дыма от «Золотой Явы». Алекс, и бровью не поведя, прошел к окну и распахнул его. Его благопристойность была непробиваема, как бетон.

– Получала ли ваша жена какие-нибудь письма, звонки в последнее время? – сдержанно произнес Алексей.

– Нет, насколько я знаю. Только от Кати, ее подруги, кажется, недавно, неделю-две назад, письмо пришло… О звонках она мне ничего не говорила.

– Какие-нибудь встречи?

– Нет вроде бы… Она почти все время дома. Она не любит выходить.

– А почему вы решили, что вашу жену украли?

– Ну, а как же иначе? Не могла же она уйти сама? Ночью? Куда? Зачем?

– Но крадут обычно насильственно! В доме борьба не происходила. Значит, ваша жена вышла в сад по своей воле. Хотя, как вы говорите, она дальше террасы, как правило, по ночам не ходит. Итак, она вышла в сад сама и дошла до калитки, скорее всего, тоже сама. По крайней мере, вы не заметили в саду следов борьбы, и шума никакого вы тоже, я полагаю, не слышали?

– Не слышал…

– Иначе бы вы мне уже об этом сказали, не так ли? Значит, она вышла, судя по всему, из дома сама. Вот я вас и спрашиваю: куда?

– Не знаю, – смутился Александр.

– А вам не приходило в голову, что она могла просто уйти от вас? Собрать вещи и уйти, вот так, не попрощавшись?

Мурашов смотрел на него растерянно. И еще, на одну секунду, в глазах его мелькнул страх.

– Вы ведь не смотрели, на месте ли ее вещи? – Кис с трудом сдерживал мстительную интонацию.

– Да нет, как же так, нет… Мне такое в голову не приходило, нет… Она не могла! Тем более накануне нашего юбилея! Мы послезавтра должны праздновать три года со дня нашего бракосочетания!

– Ну что ж, я хотел бы начать осмотр, – поднялся Кис, стряхнув крошки с колен и допив глоток уже остывшего кофе.

Алексея удивила невероятная опрятность спальни, которая напоминала скорее не место, где живут, а выставленный в магазине образец интерьера – даже если предположить наличие домработницы, порядок в этой комнате был почти маниакальным.

Постель, в которую Алина в эту ночь явно не ложилась, была покрыта кружевным покрывалом, на столиках и тумбочках лежали кружевные салфетки, и повсюду стояли срезанные розы. Занавеси на окне и полог над кроватью были тоже кружевные, перехваченные шелковыми лентами. На кровати сидел огромный белый пушистый медведь с розовым бантом на шее, а из-под подушки торчал потертый носик маленькой, старой и потрепанной плюшевой собачки. На туалетном столике были аккуратно и продуманно расставлены дорогие баночки, коробочки, тюбики и флакончики. Вся эта комната определенно контрастировала с общим стилем дома Мурашовых, дорогим и по-западному сдержанным, – она была одновременно старомодно-провинциальной и инфантильной. Именно так Кис мог бы себе представить комнату девочки-подростка из богатой семьи в прошлом веке. А опрятность, с которой каждая складка каждой оборки была зафиксирована на своем месте, придавала сходство с театральной декорацией – нашел новое сравнение Алексей, – в которой должен был играться сентиментальный спектакль из провинциальной жизни. «Она не захотела – или не сумела – принять вкусы своего мужа и стиль его дома», – подумал он. И, словно отвечая ему, Александр вдруг произнес:

– Знаете, когда мы поженились, Лина сказала мне, что в детстве, в мечтах о счастливой семье, ей представлялась кружевная бело-розовая комната. Что она стала для нее чем-то вроде символа счастья. И я, хоть это и не совпадает с моими вкусами, согласился отделать нашу спальню так, как она мечтала.

Кису сразу представилось, как Алекс, смущенный, показывает эту комнату гостям, с усмешкой пожимая плечами: «У моей жены такой вот плохой вкус…» Или: «У моей жены такая причуда…» Или не показывает вообще, чтобы избежать заспинных разговоров о провинциальных вкусах своей супруги?

Он внимательно посмотрел на Мурашова, ожидая увидеть тень иронии в его лице, – и не увидел. Напротив, Алекс был совершенно серьезен. Демократ, значит. Такой вот лояльный жест – хочешь, дорогая, этот бело-розовый зефир? – пожалуйста, ноу проблем…

«И Алина, воспользовавшись снисходительным разрешением мужа, хранит теперь в неприкосновенности свой символ счастья. Может, потому, что ничего, кроме символа, у нее нет?» – предположил он про себя.