Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

— Может быть, и мне уделят чуточку внимания? — недовольным тоном прервал он ее.

Блондинка, обернувшись, ничуть не смутилась:

— Тигран, дорогой, представь, меня обокрали, а товарищ… простите, я до сих пор…

— Шукаев.

— Да-да, товарищ Шукаев… он вернул наши вещи и задержал воров!

Все это начинало не на шутку раздражать Жунида. Он уже собирался решительно распроститься с шумной компанией, но не успел. Пришлось знакомиться с мужем блондинки, назвавшимся Тиграном Вартановичем Ивасьяном. Фамилия эта показалась Жуниду знакомой, но в первый момент он не вспомнил и повернулся было уходить, как вдруг его остановила реплика Ивасьяна:

— Я ведь, знаете, тоже в милиции работаю… — как бы извиняясь, произнес тот.

— Постойте… Начальник уголовного розыска? Неужели вы? — спросил Шукаев, вспомнив, наконец, разговор об Ивасьяне в отделе кадров управления, где он получал назначение.

— Совершенно верно, а что? Вы знаете меня?..

— Я направлен к вам на работу. Вот…

Покопавшись в кармане, Жунид достал документ и протянул своему новому начальнику.

Тот просмотрел бумагу.

— Ну что ж! Рад приветствовать вас в новом качестве Лучшей рекомендации, чем сегодняшняя история в поезде, вам, пожалуй, никто бы не мог дать. Понимаешь, Клава, Жунид Халидович прибыл в мое распоряжение как оперуполномоченный…

— Ну, а раз так, — сказала Клавдия Дорофеевна, — мы вас не отпустим. Едемте к нам.

— Право, это неудобно, — замялся Шукаев.

— Как начальник, я имею право голоса, — кисло улыбнулся Ивасьян. — Сначала ко мне. Сегодня отдохнете, а завтра решим все вопросы, связанные с вашим прибытием Прошу — И он жестом пригласил всех в машину.

Жену начальник угрозыска усадил в кабину, остальные разместились в кузове. Сапиев и Воробьева, поблагодарив, вышли неподалеку от вокзала, — и «пикап» покатил дальше.

Над городом висел сыроватый холодный туман, тротуары мокро поблескивали..

Ивасьяны занимали довольно большую по тем временам квартиру В двух комнатах жили Тигран Вартанович с женой, в третьей — поменьше — мать Клавдии Дорофеевны — Акулина Устиновна. Трудно было представить себе двух женщин разного возраста, так похожих друг на друга, как мать с дочерью Обе они будто только что сошли с полотен Кустодиева и удивительно напоминали расписных русских матрешек У матери были такие же светлые с рыжинкой волосы, стянутые узлом на затылке, круглое, постоянно улыбающееся лицо с румянцем во всю щеку. И даже такая же родинка, как у Клавдии, только не на подбородке, а на верхней губе. И мать, и дочь усиленно молодились, причем Жунид боялся невзначай назвать жену начальника Акулиной Устиновной, что было бы, разумеется, величайшим оскорблением для обеих Для обеих потому, что Акулина Устиновна, по-видимому, всерьез считала, будто выглядит не только моложе своих пятидесяти шести лет, но и моложе дочери.

Мир между ними был явно дипломатический, потому что ни та, ни другая не упускали случая метнуть в противника отравленную стрелу Одну из таких стрел Жунид уловил сразу, когда Акулина Устиновна прошлась по поводу спасенного им саквояжа, но не понял ее значения «Небось, не показала ему, что везешь в саквояжике?» — шепнула Акулина Устиновна дочери. Та только вздернула плечи в ответ Тайная война сказывалась и в обстановке комнат. Каморка Акулины Устиновны была обставлена безвкусно и бедно, комнаты супругов так же безвкусно, но с претензией на роскошь, доступную жене начальника угрозыска тридцатых годов.

У «мамочки», как называла мать Клавдия, стояла старомодная железная кровать с привинченными по обеим сторонам спинок латунными шариками, длинный горбатый кофр, обитый железными полосами. Возле единственного окна, выходившего во двор, — посудная горка с резьбой и две табуретки, покрытые чехлами из беленого холста. Эту каморку и предоставили Жуниду для отдыха, а ее хозяйка временно переселилась на кухню.

На половине «молодых», в так называемом «зале», стоял посредине огромный неуклюжий стол, накрытый тяжелой бархатной скатертью. Около стены — кожаный диван с полочкой на спинке, уставленной разного рода дешевыми и крикливыми безделушками. Над диваном — яркий и безвкусный ковер со львами, на окнах и дверях — ядовито-синие плюшевые портьеры.

Приняли его довольно радушно. Женщины засуетились на кухне, и через полчаса на столе уже дымились картофельные котлеты с грибным соусом, мясо и еще что-то. Тигран Вартанович достал неполную бутылку водки и заставил Жунида выпить «за знакомство» и «за благополучное боевое крещение в поезде».

Шукаеву он показался весьма добродушным, но недалеким человеком, этаким добросовестным служакой, который привык вовремя приходить на службу, строго выполнять все инструкции, но не снимал звезд с неба. С женой они, вероятно, ладили. Во всяком случае, Жунид не раз ловил потеплевший взгляд Ивасьяна, останавливающийся на оживленном кукольном личике Клавдии Дорофеевны.

Тигран Вартанович вскоре ушел на работу. Клавдия еще тараторила некоторое время, пока мать, недовольно поджав губы, убирала со стола, а потом велела Жуниду идти отдыхать.

На скрипучей постели Акулины Устиновны он долго не мог заснуть, несмотря на то, что порядком устал и промерз, вылавливая воров в поезде. В голове стучали мысли, нестройные и беспорядочные…

…Интересно, как обернутся дела у рыженького Семена? Надо бы выяснить завтра… Потом всплыла в памяти фамилия: Тугужев. Что за Тугужев?.. Ах, да. Озармас Хасанович Тугужев, завхоз колхоза «Красный Октябрь», владелец одного из фибровых чемоданов. Он все шумел и сердился, требуя свою собственность немедленно и не желая ожидать исполнения всех формальностей… Вторую фамилию, которую записал ему проводник на клочке бумаги, Жунид не запомнил.

На что, собственно, намекала Акулина Устиновна? Что могло быть в саквояже?.. В нем позванивало, когда Жунид шел в свой вагон после ареста Пруткова… А какое ему, в общем, дело до этого?..

Клавдия Дорофеевна за завтраком расспрашивала о родных, об учебе в Москве… Шукаев обычно бывал немногословен, не стал особенно распространяться о себе и на этот раз… Отец был батраком, табунщиком. Маленьким Жунид помогал ему пасти табуны князей Куденетовых.

В полусне перед ним всплывали отрывочные картины давнего и недавнего прошлого…

До сих пор судьба улыбалась Жуниду Шукаеву. Выросший в простой крестьянской семье, он рано постиг весь мудрый смысл кабардинской пословицы: «Ум человеку, крылья птице даны, чтоб вечно ввысь стремиться». Сколько помнил себя, он всегда добивался чего-то. Девятилетним мальчишкой пошел к отцу в подпаски. Мать не уставала твердить, что он еще мал, а жизнь в поле сурова. Но он все-таки настоял на своем. В первый раз вернулся с пастбищ загорелым и не по возрасту возмужавшим… Самым большим наслаждением для него стало с этих пор скакать по степи, хотя бы и без седла, на спине одного из княжеских скакунов, стройных и быстрых, как ветер. Иногда приходили другие мальчишки аула и, если поблизости не было княжеских слуг, усевшись на коней, носились по полю с гиканьем и криками, играя в старинную кабардинскую игру с шапкой. Одна из бараньих папах все время переходила из рук в руки, и тот, кто, отняв ее, удерживал у себя до конца игры, считался самым сильным и ловким джигитом…

Помнит он и Кургоко Куденетова, всегда мрачного и заносчивого. Князь не появлялся среди пастухов и других крестьян в добром состоянии духа. И все знали: если пожаловал пши[2] Кургоко, у многих после его посещения останутся на плечах или на лице следы плетеной нагайки…

Просвистела княжеская нагайка однажды и за спиной маленького Жунида. Хвост ее больно впился ему между лопаток. За что? Он не помнит. Да князь и не искал повода, чтоб ударить. Он мог сделать это просто так, для острастки…

…А потом в горские аулы стали приходить вести одна другой диковиннее и невероятнее: что русские рабочие сбросили своего царя и хотят прогнать всех богатеев, таких же жадных и злых, как Кургоко Куденетов, что нет на свете никакого аллаха, а значит, и не мог он установить на земле закона, когда один владеет всем, а другой ничем и, стало быть, землю надо разделить между бедняками поровну.

По аулам и селениям звучали новые непонятные, но красивые слова «революция», «социализм», «большевик» «интернационал».

И еще одно слово с детства запомнил Жунид. Это было имя «Ленин» Непривычное для слуха кабардинского подростка, оно казалось добрым, надежным и притягательным Впервые он услышал его, когда жандармы застрелили возле мечети чужого человека Как говорили, он бежал из тюрьмы, — его посадили якобы за то, что он дрался за правду Непонятно все это было Жуниду Одно только он понял: раз человек умер с именем Ленина на устах, значит большой и мудрый этот Ленин За плохих не умирают Говорили еще, что погибший был большевиком.