Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

Затем Алиса узнала, что отец собирается за океан. Вот она, негаданная возможность вырваться из оков обыденного. Правда, отец всячески отговаривал ее, пугал подводными лодками, минами, штормами, но именно это и соблазняло Алису. Манил далекий берег, неведомые города, люди. И первые дни на судне она чувствовала себя почти счастливой. Прежде всего оттого, что не было Эрны. Отец, разумеется, настаивал на том, чтобы взять с собой горничную, но Алиса не сдалась. Теперь она сама вставала, сама одевалась, сама причесывалась. Тут не было ни магазинов, ни званых вечеров, ни тысяч иных мелочей, из которых состояла ее жизнь в Риге. На судне Алиса наслаждалась свободой. Она была свободна, как вечно мятущиеся волны, что приходили неизвестно откуда и катились неведомо куда. Это была настоящая жизнь!..

Хотя вряд ли настоящая… Настоящая жизнь, возможно, была у капитана Вилсона, когда он стоял на мостике и задавал курс кораблю. У матроса, который окатывал из шланга палубу. У моториста, высунувшего на миг голову из люка машинного отделения, чтобы хлебнуть хоть каплю прохлады. Да у кого угодно на судне, только не у нее.

Настоящая жизнь, быть может, начнется, когда она выйдет замуж за Парупа. Алиса еще не знала толком, выйдет ли она за него, так же как не знала, нравится ли он ей вообще. Паруп видный мужчина — в тот раз, на «балу прессы» Алиса обратила на него внимание еще до того, как их познакомили. Элегантный костюм, безукоризненные манеры, превосходный танцор. Он умел делать тонкие комплименты. Правда, иногда они звучали слишком красиво, и тогда у Алисы возникало чувство, будто она глотнула приторно-сладкого, липкого ликера. Сам Паруп никогда не пил ликер — только коньяк или шампанское, но зато в изрядном количестве. Он мог себе это позволить, ему принадлежали три великолепных дома на Мариинской. Эти дома так заворожили отца, что он фактически даже не спрашивал — согласна ли Алиса. В конце-то концов, чем Паруп хуже прочих ее поклонников? То, что он попивает, может, как раз хорошо. Будет сидеть в ресторанах или коротать время в гостях с такими же пьяницами, как сам. А у нее будет полная свобода… Свобода, а для чего она? Для тех же прогулок, магазинов, визитов к приятельницам, театральных премьер и балов? Нет, и это нельзя назвать настоящей жизнью.

Настоящая жизнь, настоящая жизнь… Словно Алиса имела представление о том, что это за штука. Она лишь иногда рисовала ее себе такой, какой хотелось бы. Уже в полусне она предавалась туманным грезам. Мысли Алисы были слишком расплывчаты, далеки от действительности, чтобы назвать их иначе. Она пыталась вообразить, что «Тобаго» не принадлежит ее отцу, что она тайком пробралась на судно и спряталась в трюме, что в Сантаринге ей придется продать обручальное кольцо, чтобы прожить первую неделю и снять комнату. На этом фантазия Алисы иссякла. Что будет дальше, она не могла себе представить. И поэтому все, что будет впереди, чудилось ей дремучим лесом, полным неведомых опасностей и испытаний. Алиса сомневалась, сможет ли она пробиться через темную чащу. У нее было лишь смутное предчувствие, что за этими джунглями она найдет свободу, настоящую жизнь.

Трудно постичь смысл жизни. Алиса устало отдалась баюканью монотонного плеска волн. Ей приснился дремучий лес. Непроходимый, заросший лианами, жуткий. В руках у нее вдруг оказался топор. Она прорубалась сквозь непроходимые джунгли. Она должна пробиваться вперед, должна двигаться, иначе жизнь остановится. Руки покрылись мозолями и нестерпимо болели… Болели до слез. Топор выпал из рук, она сдалась. Неожиданно дерево накренилось и упало, бухнув пушечным выстрелом…

…Алиса очнулась. Некоторое время она лежала неподвижно, силясь сообразить, приснился ей этот выстрел или прогремел наяву.

Завыла сирена. Значит, все-таки что-то произошло. Алиса откинула одеяло, села в постели, натянула халатик. Однако с койки не вставала. Выстрел, сирена, тревожная дробь шагов над головой, команды, которые выкрикивал такой знакомый голос капитана Вилсона, — все это как нельзя лучше отвечало ее грезам. Вот и воплотились туманные сны в ощутимую явь, от которой ее отделял лишь тонкий полог.

Когда отворилась дверь каюты, Алиса невольно вздрогнула. Через щель в занавеске она увидела осунувшееся, заросшее жесткой щетиной лицо, лихорадочно горящие глаза. Человек этот не из экипажа судна. Он пришел из неведомого мира, где гремят выстрелы и воют сирены. Алиса боязливо съежилась. Незнакомец вселял в нее страх, он был воплощением всех бесчисленных опасностей, подстерегавших ее за пологом, в дремучих джунглях жизни.

Незнакомец ринулся к столу, схватил графин с водой, стал пить. Алиса не представляла себе, что человек может пить так жадно. По мере того как неизвестный утолял свою звериную жажду, лицо его принимало все более человеческое выражение. Погасли безумные огоньки в глазах, черты смягчились. Совсем другое лицо, и вовсе не такое страшное… Ввалившиеся щеки, темные круги под глазами, две страдальческие складки около рта. И все еще пьет!.. Капли стекают по подбородку, как у беспомощного младенца, и от этого к Алисе постепенно возвращается присутствие духа…

Человек допил графин до конца и осмотрелся. И снова его лицо выглядит иначе. Загорелое, открытое, мужественное. Если бы не эта длинная щетина, оно, наверно, было бы даже привлекательным…

Алиса встала и отдернула полог. Страх окончательно покинул ее.

— Что вы ищете в моей каюте? Что вам тут нужно?

Человек не отвечал. Осторожно, не торопясь он поставил графин на место, словно сейчас это было главным. Да, в самообладании у него недостатка не было. Ясные глаза его вдруг расширились, потемнели. Следуя за его напряженным, встревоженным взглядом, Алиса увидела на тумбочке свои золотые часики.

— Двенадцать… всего только двенадцать! А на моих уже поздняя ночь, — произнес незнакомец.

В его голосе слышалось такое глубокое и искреннее недоумение, что Алиса пришла в полное замешательство. Она забыла, что незнакомец так и не назвал причину своего дерзкого вторжения и объяснила:

— Мы же плывем на запад. Каждые сутки теряем по одному часу.

— На запад?

— В Сантаринг. А вы разве не знаете?

— Так далеко? А старик… — Он запнулся и умолк.

Вой сирены прекратился. Странно завязавшийся разговор оборвала напряженная пауза. Алиса собралась было повторить свой первый вопрос, как раздался торопливый стук в дверь.

Алиса посмотрела на дверь, затем на незнакомца. Взгляд у него был спокойный, повелительный, почти гипнотизирующий. Еще не поздно открыть — не углубляться в дремучий лес, идти дальше торной дорогой, проложенной для нее отцом. И все же она подчинилась, спросив через закрытую дверь:

— Кто там?

— Я, Артур — радист…

Во время тревоги радист обязан находиться в радиорубке. Судно могут торпедировать. От своевременно посланного в эфир сигнала SOS зачастую зависит жизнь экипажа. Артур знал об этом. И все-таки он в эту минуту находился не на своем посту, а у двери Алисы. Виной тому была фотография. У всех моряков над койками прикноплены снимки красивых женщин. Если своей девушки нет, ее место занимает какая-нибудь актриса. Свой идеал Артур вырезал год тому назад из журнала «Атпута». Со снимка улыбалась девушка в белой спортивной блузке, белых шортах, с теннисной ракеткой в руке. Лишь много позднее Артур узнал, что эта современная фея — дочь его хозяина. Дверь каюты Алисы была из толстых дубовых досок, но Артур видел сквозь нее. Видел волнистые белокурые волосы девушки, тонкое, красивое лицо. Ради этого лица он был готов забыть о служебном долге.

— Вы еще тут, мадемуазель Алиса?.. Бегите скорее к спасательным шлюпкам… Немецкая подводная лодка…

— Бегу… Спасибо, Артур, большое спасибо!

Шаги удалились.

— Немедленно ступайте к шлюпкам! — повелительно произнес неизвестный.

— А вы?

— Мне нечего терять. Однако лучше, чтобы меня не видели. Вы обещаете молчать?

— Ладно, оставайтесь, — только и смогла сказать Алиса.

Она вытащила из-под койки пробковый жилет, бросила на пришельца пытливый взгляд и вышла, заперев за собой дверь. Она сама еще не знала, как поступит дальше. Но на всякий случай ключ положила в карман.

Лицо капитана Вилсона напоминало навигационную карту. Годы и заботы исчертили дубленую кожу бесчисленными линиями, словно острый карандаш нанес на нее все курсы, какими плавал матрос Вилсон, штурман Вилсон и капитан Вилсон. Вот уже двадцать лет как он командует судами Квиесиса. Поначалу старым трехмачтовиком «Виестуром», возившим лес до тех пор, пока самого не изрубили на дрова. Затем «Кримулдой», водоизмещением в пять тысяч тонн, Когда Квиесис продал «Кримулду» и другие устаревшие суда, чтобы обзавестись новым, современным «Тобаго», четыре капитана стали не нужны. Вилсон никогда не забывал, что Квиесис отдал предпочтение именно ему. Да и как тут забыть, если хозяин сам к месту и не к месту напоминает о своем благодеянии. Из-за этого не раз приходилось соглашаться на второсортное горючее, что было выгодно судовладельцу, но машинной команде доставляло лишние неприятности. Из-за этого приходилось допоздна томиться в кают-компании и терпеливо слушать невнятное бульканье слов и хлопанье пробок. Если бы его команда знала, как капитанский мундир бывает подчас схож с ливреей лакея!