Станислав Родионов - Неудавшийся эксперимент

На автобазе стало тише. Возвращались последние машины, главным образом с междугородных линий. Инспектор тяжело лазал по кузовам, негромко беседовал с шофёрами, лениво ходил меж автомобилей… Он знал, что так работать нельзя — на ленивый вопрос получишь ленивый ответ. Но непроверенных машин осталось мало.

Петельников понюхал руки — они пахли бензином. Жёлтые ботинки оказались залитыми соляркой. Светлый плащ на уровне пояса был разграфлён ржавыми линиями, которые остались от автомобильных бортов…

Около четырёх часов инспектор зашёл к диспетчеру, который помогал разбираться с путёвками, рейсами и машинами.

— До свидания, папаша. Всё, ухожу.

— Из-за универмага не спишь?

Слухи уже расползлись.

— Из-за него, — согласился инспектор.

— Зря у нас ищешь.

— Почему же?

— А глянь на машины. Сплошь тяжеловозы. Водители знаешь, сколько заколачивают? Двести пятьдесят — триста, а то и четыреста. Зачем воровать-то? Им хватает.

— Воруют, папаша, не оттого, что не хватает. Теперь всем хватает.

— Отчего же, по-твоему, воруют?

— От жадности.

Диспетчер подумал, даже не отозвался на телефонный звонок, придавив его на секунду снятой трубкой.

— Верно, от жадности. Всем хватает, а иному хочется сверх того. И всё-таки в универмаге наши не были. Вчера ж получку давали.

— Ну и что?

— День зарплаты для трудового человека вроде праздника. И семья ждёт. Поэтому настроение особое. Вот чарку водитель может позволить, а на кражу не пойдёт. Других дней, что ли, мало?

Петельников вышел на улицу. Уже пошли трамваи, и, может быть, за домами, где-нибудь на окраине, за тем же универмагом, высунулся краешек солнца. Он с отвращением подумал об автобусе, который шёл до его дома: запах бензина, выхлопных газов, нагретого крашеного железа претил ему после этой ночи. До дому не так и далеко. И утро хорошее.

Он зашагал по тихим улицам.

Старик диспетчер неплохой психолог. Трудовая копейка для рабочего человека имеет особый вес, и день её получения — особый день. Для рабочего человека. Но тот человек, который «взял универмаг», был уже не совсем рабочий, потому что польстился на чужое. Для него уже пропала святость заработанной копейки, а значит, и праздничность дня получки.

Петельников увернулся от поливочной машины. Зря: всё равно плащ отдавать в чистку.

Интересно, спит ли сейчас преступник? Спит. Но чутко: ворочается, ждёт. И выжидает то время, когда можно сбывать украденное. Впрочем, может потихоньку продавать с рук — государственные точки реализации все перекрыты. Нетрудно сбыть по дешёвке серьги, шерстяные рубашки, хрустальные вазы. Труднее продать цветной телевизор…

Инспектор чуть было не свернул в ненужный ему переулок, сбитый с шага новой мыслью: ведь телевизоры поднимались, тащились, грузились и везлись быстро и небрежно. Наверняка растряслась вся электроника. В цветном телевизоре разберётся не каждый. Если его купит неспециалист, то обратится в ателье. Вот и ещё одна работёнка — поговорить со всеми телевизионными мастерами. Рябинин до неё не додумался.

Через сорок минут Петельников открыл замок и оказался в квартире, залитой солнцем. Он обошёл её, не снимая плаща.

На тахте, как сброшенная шкура, топорщился пятнистый плед. Растерзанные журналы валялись на полу. На одном, раскрытом, на лбу сфотографированной девушки стояла чашка с недопитым кофе. На столе, кажется, было всё, что производит лёгкая промышленность. И даже чернела гантелина, которую, видимо, произвела уже тяжёлая промышленность.

— Надо жениться, — вздохнул инспектор и бросил плащ на тахту.

Из дневника следователя.

Существует такая мысль, что каждое дело трудно начинать. А мне кажется наоборот: трудно не начинать — трудно продолжать. А ещё труднее кончить. Как мы лихо начали: выехали, осмотрели универмаг, вытащили из ковра сторожа, возбудили уголовное дело… А теперь? Я веду пустые допросы продавщиц, Петельников ползает сутками по автобазам.

В начале любого дела существуют трудности незнания, новизны, может быть, неуверенности, но это простые трудности. Когда их минуешь, начнутся другие, несравнимые с первыми — трудности роста, трудности движения вперёд, творческие трудности. Вот с ними-то не каждый и справляется. Поэтому так много начатых и неоконченных дел. Я заметил, что строительные организации прытко закладывают фундаменты, свои нулевые циклы — и замирают. А сколько людей, десятки раз принимавшихся за утреннюю гимнастику? И сколько на свете людей, что-либо начинавших, — миллионы?

Поэтому легче работать в первый год, чем в десятый; всё-таки легче расследовать первое дело, чем сотое; легче родить ребёнка, чем воспитать; легче влюбиться, чем любить; и, возможно, легче совершить однажды подвиг, чем всю жизнь быть образцовым человеком.

Не хорошее начало трудно — трудно хорошее продолжение.

Он незаметно всматривался в его ногти. Опять блеснули… Наверняка покрыты бесцветным лаком, поэтому перемигиваются со стёклами окна, стоит пошевелить пальцами. Этот блеск — вообще-то незаметный, если не обращать внимания, — мешал допросу. Зонтик не мешал, потому что висел на стуле за директорской спиной; был подвешен за ту громадную загогулину-ручку, отличавшую его от женского.

Рябинин знал этих мужчин, которые делали укладку и маникюр, красили волосы, сушили их феном, имели набор пилок для ногтей, пудрились после бритья, ходили под зонтиками, имели специальный кошелёк для денег, помогали жёнам выбирать материал на платье, умели торговаться на рынке… Разумеется, он считал их тоже мужчинами. Пустяк ведь — пилка для ногтей.

Но в человеческом поведении Рябинин давно отказался от слова «пустяк», потому что в нём, в человеческом поведении, пустяков не было. Поведение человека организовано так же чётко, как и его организм, — ничего лишнего; поведение человека так же чётко отражает его личность, как разные температуры, давления и пульсы — его здоровье. Ненацеленный взгляд, почёсывание макушки, скраденная улыбка, ковыряние в носу или шевеление пальцами нам ничего не говорят, потому что мы их не понимаем, потому что они нас не интересуют. Но мы всматриваемся при помощи лупы в часики — нужно чинить, всматриваемся телескопами в небо — там космос, под электронным микроскопом изучаем структуру материи — это наука, это интересно… А почему человек усмехнулся невпопад, разве неинтересно? А почему человек…

Директор универмага вытащил из кармана пилку, почистил один ноготь и спрятал её обратно. Нет, не так: не вытащил, не почистил и не спрятал. Он извлёк её лёгким, почти незаметным движением, как фокусник материализует из воздуха только что сгоревший платок. Провёл по ногтю, едва коснувшись, а может, и не коснулся, автоматически выполнив движение. Затем сделал рукой мах, как ею всплеснул, — и пилка пропала. Рябинин был почти уверен, что директор проделал всё бессознательно, и скажи ему сейчас об этой пилке, он удивился бы. Но почему проделал и какой был смысл в этом автоматизме? Рябинин не знал.

Ходить с пилкой в кармане… Пустяки говорили лишь о поведении. Но пустяшное поведение уже говорило и о пустяшной жизни. Мужчина же, в чём Рябинин не сомневался, должен жить на свете для крупных дел.

Или окраска волос, укладка… Хочется быть красивым. Но разве красота мужчины во внешности?

Или эти зонтики. Как приятно подставить лицо каплям и кожей ощутить прикосновение природы, по которой мы неосознанно тоскуем, — ощутить здесь, в городе, вдалеке от полей и лесов. Зачем же зонтик? Равнодушие к природе, нежизнелюбие или одежду берегут. Если мужчина боится капель, то не испугается ли он потока? Впрочем, для потока ему выдадут спецодежду…

Рябинин прервал свой поток секундных мыслей, видимо, по преувеличению похожих на китайскую пословицу, которая считала человека способным ограбить банк, если он украл рисовое зерно. Конечно, в поведении человека нет ничего лишнего, как и в его организме. Но врачи говорят, что и в организме есть лишнее — вроде бы аппендикс.

— Герман Степанович, теперь расскажите про деньги, — предложил Рябинин, хотя продавщицы уже всё объяснили.

— Кража была двадцать девятого… План мы выполнили. А как будет с планом в следующем месяце — неизвестно. Вот и решил оставить выручку в кассе и перенести на следующий месяц. — Он виновато улыбнулся и добавил: — Я так делал не раз, да и другие завмаги делают…

Рябинин эту практику знал.

— Мне уже готовят выговор, — спохватился директор.

Видимо, специально приоделся для прокуратуры, и это Рябинина не удивляло — люди часто наряжались и даже надевали ордена, потому что шли к представителю власти. Нет, он и в универмаге выглядел модником — человек с пилкой в кармане должен им выглядеть всегда. Новенький коричневый костюм с огненной ниткой. Розоватая сорочка, как утренняя зорька. Широкий бурый галстук с отсветом близкого пожара, который вроде бы бушевал где-то под ним, в груди. И над всем этим — бледное лицо, тяжёлые веки, белые заливы залысин.