Геннадий Абрамов - Ни за грош

Поднялся с колен. Оббил порчины брюк.

— Прощай… До завтра. Я приду.

Поклонился в пояс.

— Алексей Лукич? — окликнул его Кручинин. — Изместьев?

Сторож вздрогнул. Настороженно осмотрел следователя, поднял и надел шляпу.

— Извините. Я понимаю, некстати. Но пугать вас я не хотел.

— Ничего, — Изместьев был раздосадован и не скрывал этого. — Никак не привыкну к нашему отечественному…

— Хамству, вы хотите сказать?

— Вероломству.

Кручинин потупился, предвидя нелегкий разговор.

— Мне хотелось бы побеседовать с вами, Алексей Лукич. Здравствуйте. Вот мое удостоверение.

— Здравствуйте. Я видел вас, помню. Вы даже о чем-то спрашивали меня. Кажется, Виктор?..

— Петрович.

— К вашим услугам.

— Не возражаете, если мы немного пройдемся?

— Охотно.

Они вышли на тропу и неторопливо двинулись в глубь леса. Кручинин достал из кармана пиджака три металлических шарика, ловко подбросил их один за другим, поймал и дробненько рассмеялся.

Сторож удивился.

— У вас первая профессия — клоун?

— О, нет. К сожалению, здесь я любитель, — сказал следователь. Догадываетесь, почему я за вами подсматривал?

Изместьев пожал плечами.

— По долгу службы, наверно. Вам же надо найти виновника.

— Или виновников.

— Их и искать не надо, — сухо сказал Изместьев. — В той жизни, какую мы с вами ведем, нет человека, который не был бы виноват.

— Я правильно понял? Вы отказываетесь помочь следствию?

— Не отказываюсь — вряд ли смогу… Что вас интересует? Если у вас только один вопрос: кто именно? — то мы напрасно теряем время.

— Алексей Лукич, вы знали потерпевших?

— Избави бог.

— Мы опросили работниц дома отдыха. Все они утверждают, что вы могли их видеть. Говорят, что вы регулярно, в одно и то же время, гуляете у озера.

— Так и есть.

— Значит, видели их?

— Конечно. И не раз.

— Видели, но не были знакомы?

— Не имел чести, — раздраженно сказал Изместьев.

— Ив тот день, во вторник — тоже видели?

— Свела нелегкая.

— Что же вы мне сразу не сказали? Тогда же, когда мы осматривали место происшествия?

— Вас тогда интересовало совсем другое.

— Алексей Лукич, — Кручинин подбросил шарик, — не ожидал от вас. Расскажите, при каких обстоятельствах?

— Встретились?.. Днем. Примерно в полдень… На буднях там, у озера, обыкновенно никого нет. Пустынно, покойно. Вода — чи-и-истая. Лагерь уехал. Хорошо… Я уже обошел озеро, хотел углубиться в лес, и тут они меня окликнули… Они лежали в траве. Рядом магнитофон, бутылка спиртного, кажется, коньяк. Явно скучали. Они из тех, кому скучно с самим собой…

На поляне играла музыка.

— Эй, мужик! — позвал Агафонов. — Эй!

— Слышь! — Притула вскочил. — К тебе обращаются? — догнал и грубо развернул сторожа за плечо. — Охамел тут совсем на природе?

— В чем дело? Чего вы хотите?

— В глаза дать. Желаешь? Могу.

— Кончай, — сказал Агафонов приятелю. Лениво поднялся и подошел. Извини, батя. Ты не сторож случайно?

— Случайно — да.

— Ходишь здесь, бродишь, «Жигуленка» не видал? Белый, грязный такой, весь заляпанный, не видал?

— На пляже?

— Ты из деревни?

— Нет.

— А откуда?.. Ну, ладно, неважно. Вон наша деревня. Привольное. Видишь? Второй дом с краю. Наш. Там через Оксану Сергеевну, секретаршу какой-то темной конторы.

Это их слегка обижало. Не очень, но обижало.

Слегка.

— Отпустили, слава богу.

Кручинин неожиданно подмигнул.

— Вы рассказали все?

Изместьев не понимал этого человека, не чувствовал.

Озадачивали странные ужимки следователя, неестественная для его возраста резвость, походка попрыгунчика, шарики и, главное, неприятный, сухой, дробно-взрывчатый смех в самом, казалось бы, неподобающем месте.

— Кое-что опустил, — признался он, досадуя на самого себя. Несущественное.

— Вы думаете? — Кручинин построжел лицом и заговорил по-военному жестко. — Нет, Алексей Лукич. Так у нас ничего не получится. Я хотел бы избежать официальности. По крайней мере, с вами. Повестки, протоколы и прочее. Давайте внесем ясность. Я не понимаю. С одной стороны, я вижу, вы хотите что-то мне сообщить, как вы считаете, для вас важное. А с другой… явно умалчиваете. В чем дело? Иначе мы долго будем ходить вокруг да около смеха. Зачем? Странная ситуация. И бледна и нездорова там одна блоха сидит, по фамилии Петрова, некрасивая на вид. Я знаю, что вы знаете больше, чем говорите. И вы знаете, что я пришел к вам не с пустыми руками. К чему нам икарийские игры, Алексей Лукич? Мне кажется, вы должны быть заинтересованы в том, чтобы помочь следствию. И я предоставляю вам такую возможность. А вы? Почему не идете навстречу?

— Прошу прощения, Виктор Петрович. Я сам неловко себя чувствую. Но, поверьте, иначе не могу. Понимаете? Не могу.

— Чепуха какая-то. Жареная рыбка, маленький карась, где ваша улыбка, что была вчерась?

Изместьева начинали раздражать эти прибаутки, эти дурацкие, совершенно неуместные стихи. Он вопросительно посмотрел на следователя, но на лице его нельзя было прочесть ничего, кроме солдафонской строгости, холода и отчуждения.

— Видите ли, я вам сочувствую, — сказал он, сдерживая себя. — Нет, бога ради, не подумайте, что я слишком высокого о себе мнения, чересчур высокомерен, заносчив или обуян гордыней. Вовсе нет. Так уж случилось: я нахожусь внутри ситуации, а вы снаружи. Мы по-разному смотрим.

— И что? — Кручинин подбросил шарик. — Трудно жить на белом свете. Это не довод.

— Больше вам скажу. У вас будут затруднения. И немалые. Причем не профессионального характера. Отнюдь. Скорее морального, нравственного… Если я, конечно, в вас не ошибся.

— Советуете?

— Если хотите, да.

— И как, по-вашему, я должен поступить?

— Откровенно?.. Нет, я понимаю, что нереально. Но… лучше всего — прекратить расследование. Закрыть дело.

Кручинин коротко рассмеялся — как перепуганный жеребенок.

— Вы предлагаете мне пойти на прямой подлог?

— Я бы назвал иначе. Смелый, решительный поступок. Во имя того, чтобы восторжествовала не та, ваша, узкопрофессиональная правда факта, а Истина. С большой буквы. Не мне вам говорить, что система правосудия у нас далеко не совершенна. И те нормы, на которые опираются суды при выборе наказания, зачастую — анахронизм, а порой и просто не выдерживают никакой критики. Я сейчас говорю о тех случаях, когда человека, уже наказавшего себя, машина правосудия давит окончательно. Она добивает лежачего, что по всем моральным сеткам — всегда безнравственно.

— Преступник должен быть наказан.

— Безусловно. Неизбежность, неотвратимость наказания — лучшая профилактика. Во всяком случае, иного способа пока не изобрели. Другое дело, как это осуществляется на практике, в определенной общественной среде.

— Вы хотите сказать, что наш преступник уже достаточно наказан?

— Не ловите на слове. — Изместьев замялся. — Я не утверждал, что знаком… Стало быть, и знать не могу, достаточно он наказан или нет. Теоретическое рассуждение, не больше.

— Ах, теоретическое. И на том спасибо. Должен сознаться, так далеко я пока не заглядывал.

— Я вам подсказал?

— Намекнули.

— Нечаянно.

— О, да, — рассмеялся Кручинин. — У вас, насколько мне известно, городская прописка?

Изместьев отвел глаза.

— Виноват… Никак не соберусь.

— Давно в берлоге?

— Около трех лет. Не беспокойтесь, я все улажу.

— Семейные неурядицы?

Изместьев ответил не сразу.

— Пожалуй… Если важно, я поясню.

— Будьте так любезны.

— Жена… Она уверена, что я не выдержу и рано или поздно вернусь. Короче, развода не дает, а мне бороться с нею скучно. Да и времени жаль… Понимаете, — заметно волнуясь, сказал он, — у нас погиб сын. В армии… Несчастный случай… И вот… кризис… разлад… Мы перестали понимать друг друга.

— Извините.

— Ничего… У вас служба.

— Так и живете в сторожке?

— Когда холодно — да. Но, вообще говоря, у меня нет повода, чтобы быть недовольным. Надеюсь, как и у местного начальства — быть недовольным мною… Все-таки полторы ставки… И напарника устраивает… Рядом с лагерем у министерства небольшой дачный поселок, за которым я тоже присматриваю… Комната и веранда. До глубокой осени. Я очень рад.

— И все время один?

— К великому удовольствию.

— Не скучаете по городу? По удобствам? По друзьям?

— Откровенно?.. Нет. Я привез с собой книги. Отличная фонотека. Приемник, магнитофон.

— Такие, как вы, сейчас называют себя «невостребованными временем».

— В принципе правильно.