Данил Корецкий - Секретные поручения

— Она что… и вправду шпионка?

Ему никто не ответил.

В полном молчании они вернулись в тот же кабинет, Коливатов вновь остался снаружи, а Агеев быстро обрисовал недоучившемуся журналисту его ближайшее будущее.

— Соучастие в шпионаже, вот как это называется. И никакой лапши. Если ты ни при чем, зачем, спрашивается, избивал офицеров госбезопасности, хватал пистолет, кричал ей "Беги! "? Зачем? Не думал же ты, что пятнадцать человек под прожекторы и видеозапись собираются ее изнасиловать?!

Сгорбившись на жестком стуле, Курлов смотрел в пол. Действительно… Так может объяснять только полный идиот… Но это ясно сейчас и здесь. А тогда у него конкретных мыслей не было, хотя и мелькнуло что-то про натуральную порносъемку.

— Так получилось, — промямлил он. — Я ничего не знал. Глухое место, ночь, нападение… Я и защищался.

— Допустим. А сотрудникам нашим от этого легче? Ты троих искалечил при исполнении служебных обязанностей! И чуть не сорвал все дело: дал ей рюкзак выбросить!

Сергей молчал. Он понимал, что оправдания бесполезны.

В комнату бесшумно вошел Коливатов и положил на стол несколько еще влажных фотографий. Агеев быстро просмотрел их, поцокал языком и протянул Сергею.

— Полюбуйся!

Учитывая условия съемки, снимки вышли приличными: четкие, насыщенные, контрастные. И очень динамичные. Курлов оттаскивает офицеров от Антонины, Курлов бьет сотрудника контрразведки кулаком в лицо, другого — ногой в живот, третьего сбивает с ног подсечкой. Курлов с пистолетом в руке, лицо искажено то ли ненавистью, то ли страхом.

— Это не простая драка, — прокомментировал Агеев. — Ты помогаешь врагу. И действуешь против интересов СССР.

Капитан разыграл козырную карту. Любой человек, взращенный в стране, где интересы личности ничто в сравнении с интересами государства, понимает, что значит выступать против СССР.

— Что же делать? — спросил раздавленный Сергей Курлов.

Именно этого вопроса и ждал Агеев, именно к нему подводил вербовочную беседу.

— Мы готовы тебе поверить. И дать возможность искупить свою вину.

— Как?!

Утопающий двумя руками схватился за протянутую соломинку. Собственно, так и должно было быть.

— Помогать своему государству. В этом состоит гражданский долг каждого. И тогда государство поможет тебе. Если ты, конечно, согласен.

Сергей выпрямился.

— Я согласен. Но что я должен делать? Я ведь действительно ничего не знаю про дела Цигулевой!

— Верно. Но ты достаточно осведомлен о других действиях, которые представляют угрозу для государства, — значительно сказал Агеев, пристально глядя ему в глаза.

— Каких… Каких действиях? — Сергей настороженно облизнул пересохшие губы.

— Сейчас поясню, — Агеев наклонился вперед и понизил голос:

— В последнее время на волне происходящей в обществе демократизации появляется много мусора. Выходят из подполья реакционные организации, легализуются всевозможные секты…

Сатанисты, кришнаиты, фашисты…

— Но я и о них ничего не знаю…

— Не правда. Родион Байдак твой друг. А он руководит фашистской организацией!

— Да бросьте вы, какая организация! — с явным облегчением Сергей перевел дух, махнул рукой и попытался усмехнуться, но разбитые губы помешали.

— Четыре лба дурачатся от безделья… День рождения Гитлера действительно отмечали, но это чтобы повод нажраться был! Родьке на политику плевать, ему бы водки врезать да косяк забить…

Он запнулся.

— Тем лучше, — сказал Агеев. — Значит, мы с твоей помощью сможем помочь ему не наделать глупостей. Вовремя поправить, подсказать — это очень важно. И разве не задача товарища удержать его от наркомании?

Сергей снова сгорбился. Капитан говорил все правильно, но из этой правильности выходила полная ерунда. Получалось — Родька горячо заинтересован, чтобы его товарищ стучал на него, а капитан Агеев с коллегами словно няньки подсказывали, поправляли и вообще всячески заботились о его благополучии… Они позаботятся!

Но аргументов для возражений не находилось. Он чувствовал, что уже попал в самое нутро кафкианской машины. И обратного хода не было.

— Пиши, — Агеев положил перед ним чистый лист и капиллярную ручку. — Я, Курлов Сергей Васильевич, обязуюсь добровольно сотрудничать с органами КГБ…

Курлов замешкался. Выбора ему не оставили. «Можно подписаться, но рассказать обо всем Родьке, — успокаивал он себя. — И потом, главное выйти отсюда, а там будет видно…»

Придвинувшись к столу, он взял ручку. Агеев будто не заметил заминки.

— Для конспиративного сотрудничества выбираю себе псевдоним, — механическим тоном продолжал диктовать капитан. И обычным голосом добавил:

— Выбери прозвище какое хочешь. Смелый или Зоркий… Нет, Зоркий уже есть! Ну сам определи, что тебе нравится…

Чувства, которые испытывал к себе Сергей Курлов в этот момент, лучше всего уложились в слово «Пидораст». Удовлетворенно просматривавший текст Агеев на нем споткнулся и недоуменно вскинул брови:

— Что это такое?! Это официальный документ, его начальство читать будет! И вообще пойдет по отчетности! Ты издеваешься, что ли?!

— Вы сами сказали — выбрать какое нравится, — вяло отозвался Курлов. — Я и выбрал.

У него был вид смертельно уставшего и совершенно опустошенного человека. Агеев не стал спорить. Главное дело сделано. Пусть подписывается как хочет. В официальных бумагах можно обозначать его более благозвучно и пристойно.

— Значит, так, — деловито сказал капитан. — Разузнай все про их фашистские делишки. И про наркотики, кстати, тоже. Западный мир подрывает нашу идеологию с помощью многих средств. Наркотики — одно из них. Ясно?

Курлов кивнул.

— И запомни: ты помогаешь нам — мы помогаем тебе. Если вздумаешь водить нас за нос — не обижайся. Не ты первый такой умный. Понял?

Курлов кивнул еще раз.

Зеленоглазого паренька в пинкертоновском твиде звали Денис Петровский. Ночь, которую Сергей провел в подвалах Управления, для Дениса тоже не сложилась: ему до трех утра пришлось торчать в гостинице у Отты, слушать ее бредни и пить ее любимое баночное пиво, в котором не было ничего, кроме газа и градусов.

— У тебя есть шов от аппендицита? — она говорила на довольно приличном русском, которому ее научили на частном филологическом факультете в Копенгагене, но с чудовищным акцентом. Впрочем, английский у нее был еще хуже.

— Нет, — отвечал Денис, хотя на самом деле аппендицит ему вырезали в восьмом классе.

— Врешь, ты просто боишься, что я захочу проверить. Ты просто зажался, Дени, вот что я тебе скажу.

— Тебе лучше будет лечь, Отта. Ты плохо выглядишь.

Последнюю фразу для важности он произнес по-английски. Спасибо маме за спецшколу и частных репетиторов. Теперь у Ирины Семеновны он ходит в лучших учениках, а впереди еще целых два года интенсивного университетского курса. Если вдобавок тренироваться в разговорной речи с носителями языка, то можно здорово навостриться… Только можно ли считать Отту «носителем» английского?

Наверное, он вопросительно посмотрел на датчанку, и она истолковала вопрос в соответствии с направленностью настроения.

— Я здоровая и свободная женщина, но я не хочу ложиться с кем попало… Покажи шовчик, слышишь?

Отта, конечно, шутила. К тому же она была толстой, и на ее блестящем носу болтались огромные очки в роговой оправе.

Она была чистокровной датчанкой и была пьяна, как бывают пьяны только чистокровные датчане. Отта Хамаргюсон нарезалась со своим дружком Карлом, который приехал в Тиходонск снимать фильм о детской балетной школе. К десяти вечера Карл немного протрезвел и уехал на встречу с российским продюсером, а Дениса попросил присмотреть за подругой — мало ли там чего. С той поры он не появлялся.

— Ладно, Дени, — говорила Отта, — так и быть. Ты зажался, да. Но зато у меня есть шовчик, и я покажу его тебе, чего бы это мне ни стоило. Мой доктор говорил:

«Очень жаль, фру Хамаргюсон, что теперь вы не сможете выступать в шоу, ведь это приносит очень немалый доход». И точно. Вот, например, Ванесса, с которой я вместе училась в колледже, — она каждую субботу танцует в «Хаузер» и приносит домой две тысячи крон, а еще ее кормят там, как корову…

Денис знал: если Карл вернется и увидит, что его подруга демонстрирует тут стриптиз, — он просто убьет ее. И правильно сделает.

— Давай лучше потанцуем, — сказал Денис. — Что-нибудь старомодное.

— Ты серьезно, Дени? — брови Отты поползли вверх. Эта толстушка обожала танцевать — даже больше, чем пить свое отвратное баночное пиво.

— Совершенно серьезно, — кивнул Денис. — Только я хочу, чтобы ты переоделась.

Твое сиреневое платье тебе идет куда лучше, чем эти джинсы.

— Ой, — она капризно надула губы. — Не хочу.