Юрий Кузнецов - Холодная сталь

– Пятьдесят миллиардов, которые ты собираешься вбухать в свой паршивый проектик – конечно, несерьезная сумма. Эти деньги ты, разумеется, достанешь. Но ты ими не удовлетворишься. Все мы знаем, что ты рвешься к самым вершинам. Тебе нужен кусок пожирнее. Нетрудно вычислить, что в связи с нарушением инфляционной и политической стабильности, которое скоро грядет, эти пятьдесят миллиардов потянут за собой пятьсот миллиардов, а там, глядишь, сумма округлится и до триллиона. И все это ты намерен запахать в одиночку. Ну разве это не высшая степень эгоизма? И разве может высшая степень эгоизма долго оставаться безнаказанной?

– И что же мне, бедному, делать, чтобы избежать наказания? – мрачно глядя ему в переносицу, поинтересовался Драков.

– Распоряжаться такими суммами нелегко. Тебе эта задача явно не по зубам. Тут нужен человек, обладающий талантом финансового гения. Человек серьезный и опытный, хорошо знающий, кому сколько надо отстегнуть и кого как подмазать в эшелонах власти…

– Ты себя, что ли, имеешь в виду?

– Вот именно, – коротко кивнул Бикулевич.

– Да я тебя к себе даже простым бухгалтером не возьму! Ты же считать не умеешь! Таких, как ты, дураков еще поискать нужно! – расхохотался Драков. – Банк, который ты курировал, я нагрел в свое время на три миллиона, а ты узнал об этом только через пять месяцев.

Ай да финансиста мне прислали! Гения, ха-ха-ха! И на какой пост ты претендуешь?

– Исполнительного директора твоего проекта. С большой зарплатой, большими полномочиями и правом автономной деятельности, которое не предусматривает твоего вмешательства в мои дела.

Драков мгновенно нахмурился. «Платформа» и «Север» требовали слишком много. Капиталы, которые Драков намерен был выжимать из карманов налогоплательщиков и бюджета правительства, должны были теперь идти через руки этого дегенерата Бикулевича, то есть, фактически, в их карман, а не его.

Отвернувшись к окну, Драков так сильно стиснул кулак, что побелели костяшки пальцев. Теперь он, наконец, понял, что войны не избежать. Но в одиночку воевать с тандемом бывших союзников бесполезно. Он должен был либо расколоть этот тандем и перетянуть на свою сторону одну из этих групп, либо искать себе новых союзников. Но для этого ему нужно время. А выиграть время Драков мог только, усыпив бдительность своих новых врагов.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, Александр Петрович, – допив бутылку «Пепси-колы» и неприлично рыгнув, Бикулевич бросил пустую бутылку на ковер. – Ты думаешь, пришла, мол, в гости ко мне, уважаемому всеми слону какая-то мелкая шавка и гавкает вот уже полчаса. И еще я знаю, о чем ты сейчас мечтаешь. Ты мечтаешь выкинуть меня через это самое окно. Я угадал?

– Почти, – медленно произнес Драков. – Относительно моего желания ты недалек от истины. Безопаснее для тебя было бы убраться отсюда да поживее.

– Привыкай, Александр Петрович, к тому, что будешь еще долго жить с подобными мыслями, – передернув плечами, сказал Бикулевич. – Нам придется теперь долго вместе работать. Разумеется, если только ты умный человек и не ищешь приключений на свою задницу. Кстати, мелкая шавка тоже может кусаться, и притом – очень больно.

– Кусать меня собрался? – снова прищурился Драков. – А знаешь, что бывает с шавкой, когда на нее опускает ногу слон? Долгое время она чувствует боль а потом уже ничего не чувствует. Тебя прельщает такая перспектива? Ты любишь боль?

– Я не люблю боль, – ответил Бикулевич. – Думаю, что и ты тоже. Итак, твой ответ, Александр Петрович – ты согласен на мое назначение исполнительным директором проекта «Северэкономплюс»?

«Черта с два», – мысленно ответил Драков, но вслух неопределенно произнес:

– Я подумаю.

Бикулевич растерялся. Он надеялся, что известие о создании против него могущественной коалиции сразу же надломит Дракова, и тот поспешит выкинуть белый флаг. Он недоумевающе пробормотал:

– Фактически, это отказ.

– Я вовсе не говорю, что отказываюсь от предложения, – живо возразил ему Драков. – Я прошу дать мне некоторое время на раздумья.

– Не о чем тут раздумывать, – безапелляционно заявил Бикулевич.

– О своих интересах никогда не мешает подумать. Я сам дам ответ.

– Когда? – вскинул голову Бикулевич.

– Скоро, – отмахнулся, как от назойливой мухи, Драков.

– Когда это – скоро? – Очень скоро.

– Ладно, – досадливо стукнув руками по подлокотникам кресла, поднялся Бикулевич. – Я передам твои слова…

«Ничего ты, сволочь, передавать не, будешь, – с холодной злостью подумал Драков. – У тебя, наверняка, в подкладке зашит японский мини-диктофон. Те, кто тебя послал, прослушают кассету, а не твой идиотский отчет».

– Но вряд ли твой ответ понравится ребятам из «Платформы» и «Севера», – продолжал Бикулевич. – Тебе ли не знать, что в нашем мире слова типа «подумаю» воспринимаются как «иди в жопу»… Ну, будь здоров. Думаю, мы еще встретимся.

У Михаила Бикулевича, однако, хватило ума, прощаясь, не протянуть Дракову для рукопожатия руку.

…Я проснулся в половине пятого утра спокойным и с ясной головой. Для полноценного отдыха мне достаточно поспать всего пять часов. Умывшись, я еще раз окинул внимательным взглядом свой номер.

Не особо комфортабельная комнатенка, но мне доводилось жить и в конуре похуже этой. Много места занимает тяжелый шкаф с четырьмя вешалками. Кровать скрипит ночью при каждом движении. Покрывало, которым его застилают, здорово протерто. Хорошо, что в душе есть горячая вода. Мне также посчастливилось быть обладателем телефона.

Я осмотрел те места в комнате, куда обычно помещают подслушивающих «жучков». К счастью, ни под шкафом, ни на лампе, ни под подоконником ничего подозрительного не обнаружил.

Меня раздражала картинка, висевшая напротив кровати – безвкусный пейзаж с церквушкой и высокой сосной на обрывистом берегу северной реки. Я снял эту антихудожественную мазню с гвоздика и прикрепил на ее место большую фотографию Владимира Высоцкого, которую достал из чемодана.

Эту фотографию я всегда возил с собой и вешал на стену всюду, где жил больше двух суток. Возраст Владимира Высоцкого на этой фотографии примерно тот же, что и у меня сейчас. Он стоит, опираясь на правую ногу и слегка выдвинув левую, одетый в простую рубашку, на которой расстегнута верхняя пуговица, и джинсы. Большие пальцы рук заложены за ремень.

И этот его необыкновенный взгляд, который словно проникает в душу! Я часто смотрю на этот фотопортрет и думаю – сумею ли прожить жизнь так же достойно, как прожил ее Владимир Высоцкий. До того, как «Азия» перечеркнула мою жизнь, у меня дома хранилось штук пятнадцать магнитофонных кассет и бобин с записями его песен. Высоцкий сочинил несколько сот песен – мне кажется, я слышал почти все. Я всегда старался прочитать о Высоцком что-нибудь новое и не брезговал перечитывать уже известное.

Для меня Владимир Высоцкий – это целый мир, целая планета, на которой живут люди, созданные его творческим воображением. Живут, любят, страдают, борются, умирают… Не случайно ведь астрономы назвали одну из вновь открытых планет его именем. Высоцкий был моим кумиром, которого я полюбил еще в юности. Эта любовь началась с коллекционирования кассет с его «блатными» песнями. Для меня он навсегда останется единственным кумиром.

…Сегодня у меня были дела в городе. Побрившись и переодевшись, я вышел из гостиницы в десятом часу утра.

Проходя мимо инженерно-строительного института, я вдруг почувствовал себя так, словно в двух шагах от меня в землю ударила молния. От неожиданности у меня даже перехватило дыхание. Такое чувствуешь, когда тебя внезапно бросают в ледяную воду.

А все потому, что навстречу мне, со стороны инженерно-строительного института, не спеша брел паренек лет семнадцати, одетый в клетчатую рубашку навыпуск, потертую кожаную куртку и светлые джинсы. У парня были такие же черные кудри, выпирающие скулы и прямой нос, как у меня в его возрасте. Я словно увидел себя самого в семнадцать лет. И тогда я безошибочно определил, что вижу родного сына.

Но как Борька мог оказаться в Тюмени, если я отвез их пять лет назад в Салехард, подальше от опасности? Неужели они вернулись? Значит, Надежда тоже в этом городе? Как они жили тут? Что им известно обо мне?

Рой мыслей вихрем пронесся у меня в голове, пока Борис медленно проходил мимо меня. Подождав, пока он отойдет на приличное расстояние, я повернулся и пошел следом. К черту служебные дела! Могут и подождать. Я все-таки отец, а этот парень – мой родной сын!

Очевидно, между занятиями в институте образовалась «форточка», и Борис теперь раздумывал, где бы скоротать время перерыва. Он выбрал маленькое кафе, заказал порцию клубничного мороженого и бутылку «Кока-колы».

Выждав, пока он устроится за столиком у окна, я вошел в кафе, стараясь казаться спокойным и невозмутимым.