Леонид Словин - Такая работа. Задержать на рассвете

И вдруг Налегин почувствовал странную неодолимую слабость в коленях, в груди, в каждом мускуле, голова его закружилась. Успел понять, что падает.

Он не слышал, как выстрелил Кравченко…

Сознание вернулось к Налегину только через несколько дней, неожиданно, легким, чуть слышным толчком. Он приоткрыл глаза и увидел перед собой лицо незнакомого человека, очень худого, с жидкой шевелюрой на голове. Человек серьезно подмигнул Налегину, потом приложил ладони дощечкой к своей небритой щеке и прикрыл глаза: «Спи!» И Налегин послушно заснул. Таким — усталым и серьезным — он навсегда запомнил молодого львовского хирурга, спасшего ему жизнь.

А за несколькими стенами от него в той же больнице в это время умирал Удав. И хотя каждое его дыхание отзывалось страшной болью в задетом пулею позвоночнике, он умирал корчась и извиваясь, умирал тяжело, по-змеиному, оправдав свою кличку и последними днями жизни.

Налегин возвращался с задания через полгода.

Медно-красное солнце медленно вставало из-за горизонта, позади самолета. Иллюминатор был чист, и от солнца к прозрачному стеклу, к холодным металлическим доспехам машины тянулись разноцветные пунктирные линии.

Из коротких писем друзей, из рассказов Андрея Вирко Налегин уже знал, что дело Удава прекращено за смертью обвиняемого, что Сочнева в ожидании суда находилась в Усть-Покровске, куда этапирован и сын Марии Билык вместе с другими соучастниками. Да, другими соучастниками… Услышав выстрел и поняв, что арест неминуем, Сочнева в номере гостиницы передала Инге Хрусталевой, бывалой девице из комиссионного магазина, несколько адресов с просьбой известить о внезапной тяжелой болезни «старика». Так милиции стали известны имена сообщников Удава в Харькове, Донецке и Улан-Удэ. «Сколько веревочке ни виться, все равно конец будет…»

Гаршин, который и в письмах, как всегда, был строг и пунктуален, сообщал Налегину, что областной суд, рассмотрев дело Кокурина по второй инстанции, учел его искреннее раскаяние и исключительное трудолюбие: наказание ему было снижено до фактически отбытого срока, и он дважды уже вместе с Вереничем приходил в управление. Почти ежедневно справлялась о здоровье Налегина Ветланина. «Абонемент на весь театральный сезон тебе обеспечен», — иронизировал Гаршин.

— Наш самолет совершил посадку в аэропорту Остромска, — внезапно объявила стюардесса. — Температура за бортом плюс один градус…

Налегин вышел на трап.

На летном поле было тихо. Словно огромные сонные рыбы в садке, дремали, подняв серебристые плавники, самолеты.

От маленького синего «газика», застрявшего на краю поля, шли к самолету несколько человек. В первом, высоком, в велюровой шляпе, Налегин узнал Данилова. За ним шел Шубин, у него в руке были цветы. Налегин различил Кравченко, Зину Заварзину; за ними шел еще кто-то, небольшой, в кепке и плаще.

Бессвязные, отрывочные воспоминания о ночах, проведенных в маленькой, на одного человека, больничной палате, разом нахлынули на него, но тут же смешались с другими, такими же отрывочными и бессвязными, — об ориентировках, которые вручает тебе под расписку секретарь и которые ты начинаешь тут же, у барьера, перелистывать; о тревоге, охватывающей тебя, когда начальство начинает чересчур придирчиво копаться в закрепленном за тобой пистолете; о черством бутерброде, честно разломанном перед рассветом на равные части… о тысячах простых и крепких нитей, связывающих тебя с товарищами.

…Позади всех, в кепке и плаще, мелкими шажками, не спуская с Налегина своих все понимающих внимательных глаз, шел по летному полю Гаршин.

Робот — в данном случае — портрет разыскиваемого человека, составленный по систематизированным описаниям свидетелей.