Алексей Рыбин - Трофейщик

Сейчас он увидел, как Филипп подошел к этому толстому типу начальственного вида, который Роберту сразу не понравился, и к его лысому, совсем уж противному напарнику и, о чем-то с ним переговорив, помахал ему рукой.

— Роберт, — обратился к нему Филипп, когда он подошел к этой троице, демонстративно не глядя на толстого и лысого, а слушая только своего непосредственного командира. — Роберт, эти парни все молодые, горячие, мало у них опыта, а там внизу ценные вещи, то-се… Я тебя попрошу — ступай туда первым, ничего опасного там нет. Вот Александр Евгеньевич позавчера туда уже лазил, так что проконтролируй ситуацию. Парни пойдут за тобой. Приказ понятен? — полушутливо закончил он.

— Есть! — улыбнувшись, ответил Роберт. Действительно, что эти сопляки наворотят, неизвестно. А он-то мужик с опытом, с ухваткой.

— Ну-ка, посторонись, — скомандовал он, подойдя к низкой, ушедшей в землю, но открытой так, что можно было пролезть внутрь, дверце. — Ты и ты, — он ткнул пальцами в двух парней поздоровее, — за мной, остальные — ждите здесь сигнала. Ясно?

— Ясно, — нестройно ответило воинство Медведева.

Роберт ползком пролез в темноту подземелья, руки его внезапно потеряли опору, и он свалился с полуметровой высоты на бетонный пол. Падая, он почувствовал, что нога его зацепилась за какую-то проволоку и на секунду зависла в воздухе. Странно, но в подземелье было совсем не темно. Наоборот, свет был настолько ярким, что Роберт хотел даже зажмурить глаза, но почему-то никак не мог. Вдруг вместо грязного пола, который он ожидал увидеть, валясь вниз, перед глазами его предстала картина, приведшая его в полное изумление. Нога, зацепившаяся за проволоку, отделилась от тела и полетела вверх, к дверце, за которой почему-то не было дневного света, а стояла сплошная чернота. В помещении же, где находился Роберт, яркость все усиливалась, глазам вдруг стало невыносимо больно, он хотел прикрыть их руками, но боль вдруг от глаз, словно мазком широкой малярной кисти, прошлась по всему телу, въелась внутрь и стала крутить кишечник, ломать позвоночник, выплескиваться с кровью из носа, рта, ушей, из разломов локтевых суставов. «Мама!» — неожиданно для себя хотел было крикнуть Роберт, но уже не смог.

Двоих здоровяков, стоявших рядом со входом, отшвырнуло взрывной волной, остальные попадали на землю сами. Находившиеся дальше всех от блиндажа Филипп, Яков Михайлович и Звягин лишь чуть присели, когда под землей гулко грохнуло, из проема вылетели клубы дыма, пыли и затряслись, задрожали кустики, росшие на крыше подземного строения.

— Все, что ли? — сам у себя спросил Звягин. — Хиловато.

— А ты чего ждал? — со злобой спросил Яков Михайлович.

— Да так. Он мог ведь вообще всю систему заминировать. Мозгов, видно, не хватило. Или пожадничал. А тебе мужика этого не жалко? — спросил он, посмотрев на Филиппа.

— Этого? Туда ему и дорога. Мы его сначала хотели к серьезным делам привлечь, а он раздухарился. Неуемный просто какой-то. Надо было его окоротить. Ну вот сам себя и окоротил. Уже окончательно.

— Да, компания у нас, однако, — констатировал Яков Михайлович. — Но работать все равно нужно.

— И будем работать, Яков Михайлович, — улыбнулся Филипп. — Главное, друг друга держаться. Правильно я говорю? — Он посмотрел на Звягина.

— Исключительно справедливо вы это заметили, особенно после командировки вашего товарища. — Звягин кивнул в сторону блиндажа.

— Эй, парни! Теперь можно лезть, — скомандовал Филипп. — Теперь там уже все взорвалось, что должно было взорваться. За мной! — Он вытащил из кармана фонарь и пошел к двери.

— Лихой парень, — сказал полковник, глядя ему в спину. — А вы как думаете?

— Я думаю, — отвечал Звягин, — я думаю, что мы сработаемся.

Алексей сидел на высоком круглом табурете у стойки бара, представлявшей собой прямоугольник, внутри которого сновали бармены — быстро, но с вежливым достоинством. Эль Алексею не понравился, и, выпив бокал, он попросил на ломаном английском какого-нибудь светлого пива. Здесь, в Шенноне, самолет заправлялся и пассажирам предстояло провести у стойки, соблазнительно сверкавшей бутылками сортов, наверное, ста, около часа. Примерно половина пассажиров крепилась, экономя валюту, остальные обложили периметр стойки и кто впервые, как Алексей, дегустировали напитки, а кто уже привычно заказывал любимые сорта, болтал с барменами о погоде, о ценах, о футболе.

— Ты первый раз в Штаты? — услышал Алексей вопрос, обращенный к нему. Повернув голову, он увидел парня, сидящего рядом тоже с бокалом в руке.

— Первый.

— Насовсем или как?

— Или как.

— А я насовсем. — Парень отхлебнул из бокала. — Достала меня Россия. Страшно стало жить.

— А что же такого у тебя страшного случилось? — спросил Алексей, вдруг улыбнувшись.

— Да так, вообще… Все страшно. Лица одни чего стоят.

— Ну, не знаю. Нормальные лица. Мне нравятся. Так что я — или как. Люблю я родину. — Он улыбнулся еще шире. — Очень люблю. Интересно мне там, понял?

— Куда уж интересней… Нет уж, я лучше спокойно в цивилизованной стране доживу.

Алексей отвернулся и замолчал. Он увидел свой лес. Он шел по знакомому маршруту, на этот раз не ища ничего, просто так шел — это был первый после зимнего перерыва обычный его весенний тренировочный поход. Он очень любил это время, когда листья уже распустились, а в темных местах, низинах, под кустами еще лежат сахарно-белые внутри, а снаружи обуглившиеся кучи снега. Под ногами хлюпала вода. Он с детства любил вот так ходить — в сапогах по лужам. Это было время, когда дни удлинялись все заметнее. Завтрашний день обещал больше, чем сегодняшний, а про послезавтрашний и говорить нечего. Столько можно было всего успеть! Первый марш-бросок он всегда делал небольшой, домой возвращался не поздно. Так и сейчас — он вернется и поедет сразу к Катерине, прямо в сапогах, пахнущий лесом, и, может быть, сможет уговорить ее на следующий раз составить ему компанию в походе…

— Нет, парень, уж я-то точно вернусь, — сказал он, вновь поворачиваясь к собеседнику, но увидел, что табурет рядом был уже пуст.

Цилиндрические жестяные коробки для хранения пленки. (Прим. автора.)