Татьяна Степанова - Звезда на одну роль

В том подъезде они встретились у лифта. Верховцев-старший только секунду созерцал длинное дуло с набалдашником в руке своего младшего брата. Затем раздались выстрелы, словно хлопушка новогодняя.

Брат Василий лежал на плиточном полу. Брат Игорь наклонился и, аккуратно прицелившись, сделал контрольный выстрел ему за ухо. Он все еще помнил тот запах, услышанный им в том последнем, прощальном, родственном поклоне — от брата пахло кровью, вином и духами его любовницы. Это были медовые «Джордже Армани».

В половине второго ночи Данила услышал, как стукнула входная дверь. Верховцев вернулся от Арсеньева. Он ездил к нему один, вел джип лично, превозмогая боль в позвоночнике.

— Ты не спишь? — спросил он, когда Данила вышел в холл. — Завтра обзвони всех. Всех. Мы должны отработать деньги. У японцев попросишь извинения. Скажешь, мы все исправим. Саломея станцует снова.

— Когда?

— Ночью. Завтра.

— Почему такая спешка? Я думал, в воскресенье...

Верховцев заковылял по лестнице. Он как-то странно волочил ногу.

— У меня очень болит спина. Надо торопиться, а то я могу... Пожалуйста, принеси мне пачку ортофена. В комнату Мастера принеси. Пожалуйста.

Горячие денечки не давали вздохнуть: весь конец недели Колосов, не разгибаясь, пахал по делу Клеверовского. Обыск за обыском на всех квартирах, дачах, номерах гостиниц, где когда-либо пахло духом пана Вацлава, долгие душеспасительные беседы с немногими свидетелями, трепетавшими при одном упоминании его имени, — чтобы не пошли на попятный, чтоб не врали, не меняли показаний, чтоб вообще смогли пересилить свой поросячий страх и доплестись до суда, чтоб открыли там рот и изрекли хоть что-то полезное.

Вместе с сотрудниками УЭП и налоговой полиции проверяли счета фирм, с которыми негласно контактировал Клеверовский, отслеживали, куда и какие суммы переводились, в какие банки, в какой конвертируемой валюте. Сыщики методично раскручивали посредников, подбираясь к самым-самым, тем, кого даже близко не видели в компании пана Вацлава, но кто тем не менее направлял его смертоносную руку туда, куда было им угодно.

Никита и его отдел пахали не ради следствия — там были коллеги, такие же мужики, они понимали все с полуслова, с полунамека, нет, Колосов из кожи вон лез ради этих — проверяющих, надзирающих, судящих, решающих, милующих и просто праздно болтающих. Чтоб не говорили потом: «сырое дело», «дутое», «развалилось», «розыск недоработал», «фальсификация».

О, он-то и его ребята знали, что ни фальсификаций, ни недоработок никогда не было и по прежним делам, которые отчего-то так и закончились ничем. И по ним пахали с утра до ночи, но...

«Он же сказал мне: „Докажи, что я достоин вышки“, — думал Никита. — И.., и мы еще посмотрим, господин Клеверовский, поглядим...»

Однако, с головой окунувшись в водоворот киллеровской среды обитания, Никита по мере сил старался не выпускать из поля зрения и другую экологию — жизнь потустороннюю, мир вывихнутых мозгов, извращенных причуд, он постоянно думал и об операции «Костюмер».

Познакомившись поближе с образом жизни Ивана Арсеньева, он полностью уверился, что его Костюмер — это тот самый господин Ку-Ку, о котором так талантливо пел еще Фредди Меркьюри (любимый после «любэшника» Коли Расторгуева колосовский певец).

Костюмер вернулся домой из Суздаля в пятницу, компания эстрадников под предводительством известного всей Москве Феди-Ударника привезла его к дому на шикарной машине. Колосов знал это от Ковалева, старшего группы, осуществлявшей наблюдение за Арсеньевым.

Итак, Костюмер должен был обнаружить в почтовом ящике повестку, обязывающую его явиться в прокуратуру области, в кабинет 48, к старшему следователю Панкратову в 10.00 в субботу.

Никита вернулся из района тоже в пятницу, во втором часу ночи. Домой ехать уже не было смысла — переночевал в кабинете. Прокуратура обязала его проконтролировать явку Арсеньева.

Как дисциплинированный сотрудник, Колосов уже с восьми тридцати утра караулил в машине у дома Костюмера. Дом этот был новым, кирпичным, кооперативным, улучшенной планировки. Окна его глядели на заповедные коломенские дубы и липы, видевшие еще московских царей. Где-то далеко церковный колокол звонил и звонил — колокольный гул плыл над тихой, чистенькой, такой по-выходному безмятежно-сонной улицей.

Никита ждал терпеливо. Вот его ракушка, замочек на ней заперт, «фордик» его там, в стойле. Чтобы не опоздать в прокуратуру, Арсеньеву следовало выйти из подъезда в половине десятого. Езды на машине тут двадцать минут, в субботу пробок на дорогах не бывает. Может, он выйдет даже раньше, это не возбраняется. Но если он припозднится или если, сохрани Боже, проигнорирует это вежливо-официальное приглашение на разговор, то...

Колосов смотрел на себя в боковое зеркало: ну, приятель, русский комиссар Шиманский (тебе ж все знакомые девушки говорят, что ты на него страшно похож), что же ты предпримешь тогда? «Не схватите его, с вас станется!» Нет, брат Панкратов, не волнуйся, не схватим, чай, не тридцать седьмой годик. Осуществим привод по полной форме: стукнем в дверь, сунем повестку в зубы, возьмем за шкирман и... СТОП. Колосов закурил сигаретку — это дело надо перекурить. Его нельзя пугать до срока, его нельзя волновать — он же ГОСПОДИН КУ-КУ. Трехнутый.

К Арсеньеву он испытывал жгучий интерес. Профессиональный интерес. Такого еще не было ни у кого — ни на счету Скотланд-Ярда, ни набережной Орфевр, ни Петровки, 38. Костюмер сулил быть уникумом, единственным в своем роде, если только, конечно...

Нет, сомнения, умрите — это ОН. На нем завязано все. ВСЕ. Все жертвы. Где он их убивал? В клубе? В этом «Ботаническом Саду Души»? Чудное названьице, точнее было бы в «дебрях», а не в саду, в чащобе или, как у Толкиена, в «лихолесье». Его душа, ишь ты... Какие только цветочки там цветут, какие репейники-чертополохи... Ничего, узнаем. Все узнаем, все разъясним, господин Ку-Ку. Выполем грядочку начисто, голенькую оставим, лысую.

Итак, где же он их убивал? Не дома, это уже ясно. Значит, верно — в клубе или в каком-нибудь потайном месте. Гримировал, не насиловал, переодевал. Во что?

На сцене у него мальчонки голышом пляшут в каких-то «флоралиях» — костюмчиках из живых цветов. Ковалев видел репетицию, когда ездил в клуб наводить справки о хозяине. Говорит — как сети: стебли да лепестки одни. Если это надеть на кого-нибудь, то... ДЫРОК на одежде как раз не останется, потому что одежда словно из сказки про голого короля.

Да, наверное, так все и было. Я прав. Колосов посмотрел на часы — девять ноль семь — и закурил новую сигарету. Только вот чем он их приканчивал? Это нечто вроде казацкой пики, что-то острое, длинное, твердое, как... Он усмехнулся. Кто про что в меру своей испорченности. Пронзал, смотрел на кровь, Может быть, даже пачкался ею, натирал свое тело и не насиловал их.

Вот тут что-то не стыковалось. Никита хмурился. Кто он вообще такой, этот парень Ваня? Какого цвета? По свидетельствам многих — небесного, как флаг ООН. А вот по поступкам... Почему он выбирал девушек? Ведь, по логике, он должен был выбирать со-овсем противоположное. Нарушение влечений? Проблемы с либидо? Перверсии? А черт его знает. Он — закомплексованный импотент, как Джон Дафи? Нет. Может, он женоненавистник, как канадский студентик Лепин, расстрелявший класс женского колледжа в Монреале? «Феминистки разрушили мою жизнь, я мстил за себя» — его признание. Значит, женоненавистник? Нет, тоже вряд ли. Эта вот его живая картинка «Царство Флоры» — женщина-богиня во главе угла. Женоненавистник никогда б такой сюжет не выбрал.

Тогда кто же он такой? Почему он это делал? Не насиловал, гримировал, переодевал, убивал. Переодевал и гримировал под кого? Может, под мальчишек? Чтобы все было как в кривом зеркале, наоборот? На сцене — мальчики, переодетые девочками, в жизни — девочки, переодетые мальчиками. И тогда...

Время вышло — половина десятого. Колосов смотрел на подъезд. Никого. Тетка вон вышла с собакой, два пацана выскочили — нараспашку, совсем по-весеннему уже. Он подождал еще пятнадцать минут. Потом вылез из машины. Не хочешь. Костюмер, по-хорошему, будем по-плохому.

Поднялся на лифте на восьмой этаж, позвонил в дверь 94-й квартиры. Никто не открывал. Ну же, господин Ку-Ку, не испытывай судьбу. Есть предел терпения даже у кротчайшего начальника «убойного» отдела, русского комиссара Шиманского, которому на этот раз доверили только роль почтальона. Длинный-длинный звонок. Глухо, как в танке.

Колосов спустился вниз. Прикинул окна. Так, эти? Нет, чуть левее. Вот эти четыре окна. А что это там? Свет? Свет в квартире в десять утра, когда на улице солнечный денек? Ты что же это, господин Ку-Ку, а? Что же ты?!

На то, чтобы доехать до ближайшего отделения милиции и кое-что втолковать дежурному, потребовалось тридцать восемь минут. Еще тридцать минут искали участкового.