Сергей ГОРОДНИКОВ - Алмаз Чингиз-хана

— Ржут, что жеребцы, — хмуро проговорил их сероглазый предводитель, когда они увидели самих идущих от базара стрельцов. Его кожу давно огрубило и высушило горячее солнце бескрайних степей. Глубокие жёсткие морщины сбегали от носа к подбородку, будто скобы охватывая узкие губы. А за раннюю седину в усах к нему пристало заменившее имя прозвище Седой. — А Ворона продали, — добавил он, непонятно к кому обращаясь с глухим упрёком.

Проданный Федька Ворон еще был с ними. Черные глаза его блеснули и опасно притаились за прищуром век. Он поглядывал по сторонам, не переставал искать выхода из своего незавидного положения. А вот двое его одногодок, таких же, как он, бесшабашных искателей приключений, которым прежде всегда удавалось выбираться из отчаянных передряг, заметно пали духом. Двадцатишестилетний Вырви Хвост терял надежду увидеть родную Украинскую Слободу в низовьях Днепра, светлый чуб его обвисал с низкого лба понурой головы к широким красным штанам. А коренной яицкий казак, рыжеусый и круглолицый, с черной перевязью на лице, которая закрывала пустую глазницу и часть шрама на щеке, тяжелый и неповоротливый из-за своих богатырских размеров, избегал смотреть на приставленного к ним охранника, как если бы стыдился, что оказался пленником такого низкорослого и сухопарого кочевника.

Увидав казаков, Мещерин, казалось, сразу позабыл про угодливого соглядатая и направился к ним. Только Седой поднялся с земли, когда он подошёл и остановился напротив.

— Казаки, а такой позор?! — с деланным удивлением высказался Мещерин, словно никак не ожидал их встретить в столь незавидном положении.

— Так чуть ни десять на каждого навалились, — хмуро ответил Седой.

— Хотя б по трое на брата… — отозвался Ворон, снизу вверх глянув в лицо Мещерину, и глаза его блеснули удалью и предприимчивым умом.

— А что? — бойкий стрелец, что подшучивал над Петькой, повернулся к своим товарищам. — Его в гарем, он, пожалуй, трех бусурманок и одолеет.

Товарищи его не поддержали, молчали. Понимали, в этих краях их тоже могла постичь схожая участь.

— Твоё имя, случаем, не Язык Смелыч? — насмешливо спросил шутника Ворон.

— Ванька Румянцев! — гордо и картинно подбоченился, возразил бойкий стрелец.

Седой нахмурился от этой неуместной словесной перепалки.

— Боярин, вызволи. Выкупи нас, — тихо попросил он Мещерина. — Отблагодарим.

— Мы же царские подданные, — сумрачно поддержал его рыжеусый силач.

Мещерин вскользь глянул на охранника казаков и развёл руками.

— Жаль мне, ребята, ваши разбойничьи души. Искренне жаль. — Он кивнул на подьячего. — Казённые у меня деньги, да и тех в обрез. За расходы царь и чиновники строго расспросят по возвращении. — Он и сам был неудовлетворен таким ответом. — Попались-то на разбое? А? Как за вас царским именем вмешаться?

С испорченным настроением он отвернулся, без какой-либо цели отошел к странному пленнику с драконом на груди.

— Тоже русский, братец? — задал он вопрос с резким повышением голоса.

Невольник расправил плечи, стер на песке очередной иероглиф, затем только глянул сквозь Мещерина, как если бы поднял голову единственно потому, что надоело сидеть так вот, согнувшись.

— Да, — произнёс он кратко, без желания вести пустые разговоры.

— Раньше, чем занимался? — рассматривая пасть дракона на его груди и проникаясь невольным уважением, продолжил расспрос Мещерин.

Он не заметил, как приблизился вождь кочевников, и слегка вздрогнул, когда тот вмешался.

— Воин. — Ответ вождя был подчёркнуто вежливым, тот почувствовал в Мещерине искреннее желание побольше разузнать о пленнике. — Очень сильный воин. В личной охране китайского императора служил. Пятерых моих людей убил.

Последнее обстоятельство он отметил с гордостью за свою добычу.

— Китайскому императору? — переспросил Мещерин задумываясь. Он сделал несколько коротких, неуверенных шагов в сторону и застыл на месте. — Не похоже, чтоб врал, — едва слышно пробормотал он себе под нос. Затем решительно вернулся. — Докажешь, что хорошо владеешь оружием? Выкуплю, — объявил он сверху внезапное решение необычному пленнику. И уже подьячему за левым плечом объяснил. — Это для службы государю.

— Денег на такой расход нет, — недовольно возразил подьячий, как будто ему предстояло расплатиться из собственного кармана.

Но возражение его прозвучало в спину удаляющемуся Мещерину, возле которого опять заюлил соглядатай эмира и что-то зашептал на ухо. Подьячему ничего не оставалось, как выполнить распоряжение царского посланника.

— Имя? — потребовал он у необычного пленника, видом и голосом показывая, что делает это не по своей воле.

Казалось, сидящий перед ним не расслышал вопроса, ладонью растер пред собою песок, где выводил иероглифы; после чего сложил руки на груди, холодно осмотрел его от коричневых сапог до курчавой бородки. Подьячему стало не по себе, и он обрадовался, когда вмешался не отходящий от них вождь.

— Бо Лис, — подсказал вождь. На этот раз, без Мещерина поблизости, он не проявлял вежливости, изъяснялся с подьячим, словно с господским слугой.

— Борис, — догадался подьячий и записал на дощечке.

— Не надо давать ему оружия, — неодобрительно покачал головой вождь.

— Тебя не спросили, — огрызнулся подьячий.

Отчаявшись, больше не надеясь на чудо, Седой продолжал стоять, провожал глазами яркую приметную шапку удаляющегося Мещерина и вдруг обратил внимание на коренастого мужчину, который оказался рядом с царским посланником. Одетый богатым казачьим старшиной мужчина был по виду недюжинной силы, и в повадках его угадывалась редкая твёрдость характера. За ним неотступно следовал красивый подросток казачок, который удерживал в руках новые покупки. Мужчина оттеснил соглядатая эмира и о чём-то доверительно заговорил с Мещериным.

— Никак атаман?! — вырвалось у Седого; он не мог скрыть крайнего удивления.

— Какой атаман? — резко переспросил его Ворон, поднимаясь на ноги.

Вместо ответа Седой сплюнул на землю, как человек, который вспомнил не самое приятное событие в своей жизни. Сузив глаза, став похожим на помещённого в клетку орла, он пристально всмотрелся в казачка с покупками, который глянул в их сторону и опустил голову, и пронаблюдал за ним, пока тот не скрылся из виду.

Казачок же на ходу вновь оглянулся через плечо на рынок рабов; ему было неинтересно, о чем говорили старшина с Мещериным, однако он прислушивался и к их разговору.

— Посол Пазухин сказал, ты возвращаешься завтра? — Нехорошо улыбаясь, старшина не отставал от Мещерина. — Меня ты уверял, что на третий день.

— Дела раньше завершил, — неохотно ответил Мещерин.

Старшина негромко и нехорошо засмеялся, как если бы знал нечто тайное о Мещерине, что давало ему известное влияние на этого дворянина. Они вышли к базару.

— Я свои тоже к завтрашнему дню завершу, — сбавляя шаг, бросил он в спину Мещерину. Обернулся, тепло взглянул на казачка и на время забыл о царском посланнике. — Выбери, что еще понравится.

— Отец, я осмотрю тот ряд. Можно? — казачок сделал шаг к ряду с палатками, где шумные купцы Востока продавали яркую одежду и ткани.

После встречи с казаками на рынке невольников и разговора со старшиной у Мещерина вконец пропало недавнее приподнятое настроение, и он не стал больше задерживаться на базаре. Скорым шагом заворачивая за угол, в прохладу узкой улочки, он и соглядатай едва не столкнулись с легконогой монгольской лошадью, которая ступала им навстречу из тени приземистого строения. Всадник монгол, как и его лошадь, мускулистый и поджарый, в темном боевом одеянии, запылённом в долгом пути и с обветренным не городским лицом, был явно не бухарцем; он натянул поводья и пропустил обоих. Но проводил долгим взглядом. Одежда Мещерина, его необычная для этих мест внешность северянина неожиданно всколыхнули в монголе какое-то воспоминание, которое вызвало неясное, смутное, как древнее предание, беспокойство. Он развернул вороного коня. Издалека, однако не теряя из виду, проследил, куда направился тот, кто явился причиной такого странного чувства.

Мещерин шел к послу царя Пазухину, дом которого был поблизости от западной стены цитадели. Крепкую сплошную калитку в высоком каменном заборе открыл слуга посла, немой татарин Алим. Соглядатая он не пустил. Соглядатай эмира сначала мягко увещевал его, затем стал зло сердиться, грозить, но вынужден был остаться за забором.

— Спасибо, Алим, — Мещерин сунул в ладонь слуге мелкую серебряную монету. — Надоел он мне хуже черта.

Посол царя в Бухаре Пазухин отдыхал на открытой веранде своего дома, сидел на толстом персидском ковре, по-восточному поджав к себе полные ноги. Он был один, дорогой китайский халат из голубого шёлка облегал его дородное тело, отвыкающее от многого движения. Цветы и цветущие деревья украшали сад, и белые и красные розы одаривали воздух нежным запахом. Моду русской знати на розы ввел покойный царь Михаил Федорович, страстный любитель садоводства, при котором их впервые завезли в Россию. И поднимаясь на веранду, Мещерин со смутной тоской об иной природе вспомнил, что молодой царь тоже больше любит проживать с конца мая в пригородных селах, нежели на Москве.